Симоно-Савловск - Дмитрий Маркевич

сменить обстановку, посмотреть, что будет если вдруг, если вот, если хо-ба! Максим развернулся и зашагал в последний квадратный загончик на пути к неизбежному, в тихий сонный двор.

За ржавыми качелями и горкой-слоником, за подсохшим на июльском солнце жестяным мухомором и бездонной песочницей, за лавкой о двух досках, за облупленной лазилкой находилась низенькая избушка. Мужчина посмотрел по сторонам, убедился, что ни одной внимательной старухи на лавочке, что ни одной полуденной мамаши с громким ребенком, что стоит изба к нему передом, а к проклятому городу задом. Максим залез в деревянный домик и сел по-турецки. На потолке красовалась летопись двора: номера телефонов, полные детской мудрости двустишья, профили, которым могла позавидовать древнеегипетская культура. В самом углу валялась пустая стеклянная бутылочка без этикетки, миниатюрная и до нелепого изящная. Максим никогда не видел таких. Оставалось загадкой, что же в ней могло храниться. Поначалу возникло желание кинуть находку в пакет, но рука остановилась на полпути. Сдать все равно не получится, будет звякать всю дорогу, да и, в конце концов, может быть кто-то с ней играет здесь, в маленьком домике. Кисть изменила свое направление, указательный палец мостиком протянулся к зеленой гусеничке, блуждавшей в темном верхнем углу. Нелепое создание то превращалось в вопросительный знак, пытаясь нащупать опору, то вытягивалось в линию, утыкаясь в стенку. Прикоснувшись к ногтю Максима, гусеница резво поползла дальше, минуя впадину у большого пальца, через красную веревочку на запястье, по лишенной волос коже на внутренней стороне предплечья. Мужчина осторожно подставил беглянке мизинец левой руки и вышел из своего временного убежища. Кисть прижалась к серой коре тополя, гусеница устремилась в вертикальные лабиринты. Казалось, что путешествие в пограничный двор ничего не дало, но дышать почему-то стало легче, бутылочное Эльдорадо заблистало вдали. Максим вернулся на маршрут, доковылял до светофора, перешел дорогу, и оказался на землях диких, брошенных, таинственных.

По разбитой дороге, ведущей от спальных районов, Максим ходил много раз. Но теперь он не узнавал её. Зеленые толстые трубы выныривали из-под земли, изгибались дугой, чтобы вновь зарыться в поросшую желтоватой травой почву. Облупленные бока смотрелись знакомо, но все же что-то было не так. Словно странная сила, шутки ли ради, заменила все предметы вокруг на похожие до неразличимости. Склад лесоматериалов за белым забором все так же щурился разбитым окном, но теперь Максиму казалось, что где-то там, во внутренних пространствах, не доски вовсе, а опасные сокровища, которые сторожат столетние кобры. Чахлые клены чуть покачивали ветвями, но не сидели на них птицы, не кружили над ними насекомые, не грелись у корней кошки на солнцепеке. Вдалеке раздался гул паровоза, хоть железнодорожные ветки давно были отданы диким травам, поднявшимся водам и неспящей ржавчине. То тут, то там, на обочине валялись огромные рыжие гвозди, каких Максим раньше не видел. Благо шел мужчина прямо по проезжей части. За все время пути ни одной машины не появилось из-за холма впереди, только пыль дрожала в горячем воздухе. Обиженно лязгал на ветру забытый шлагбаум.

Дорога вела все дальше, к землям исполинских заводов, недобрых сторожек и подозрительных развалин. Искать там что-либо кроме неприятностей не имело смысла. Не могло быть заветной бутылки в высокой траве, если по зарослям тем много лет никто не гулял. Поэтому Максим, добравшись до очередного перекрестка, повернул направо. В поле трещали кузнечики, ветер играл на смятой жестяной банке легкими камешками. На пустыре, охваченный бурьяном, стоял недострой. Не домик даже, а только две кирпичных стены в пару метров высотой. Вот там могли остаться артефакты незапамятных времен. Максим подошел к развалинам, но никакой стеклотары они не таили. Зато на одной из стен красовалась надпись гудроном. Длинные-узкие-черные буквы складывались во что-то нехорошее: «ЗАКАТ НАСТУПАЕТ, И МЫ ПОЯВЛЯЕМСЯ». Максим сделал еще пару шагов, пока его не остановил резкий запах. В памяти всплыли китайские гелевые ручки, их сладковато-удушливый аромат. Мужчина повернул обратно и направился к дороге. Шуршал до обиды легкий пакет. Волны вездесущего мятлика бились о лица героев блокбастера.

Довольно долго путь не преподносил никаких сюрпризов. Но вот блеснуло знакомо из-за кустов. Максим с надеждой поспешил на маяк, обошел кленовую рощицу, остановился у заколоченных ворот какого-то склада. Но на чужую территорию ему и не нужно было, все сокровища оказались снаружи, около трещины-улыбки на рябом асфальте. Целая стеклянная гора. Горлышки, донышки, этикетки и пробки ¬— неизвестные варвары кучей свалили остатки неисчислимого количества бутылок. Максим издал горестный стон, опустил пакет на землю и подошел к горе. Солнечные лучи играли в догонялки среди хрустального лабиринта, нагло рикошетили в глаза, заставляли прищуриться. Мужчина присел на корточки, начал осторожно убирать осколки. Что-то же должно было уцелеть.

В горле набух комок, смешались предвкушение и отчаяние. Максим стал откидывать фрагменты бутылок, один за другим, погружаясь все глубже и глубже в стеклянную гору. Процесс вгонял в медитативное состояние, порождал странные мысли о желанном. Максиму ясно виделись его ноги, но не в стоптанных кедах, а в гигантских черных кроссовках. Таинственно блестели золотые символы, знаки неведомого производителя. А уже через мгновение мужчине мерещилось, как его тяжелая рука ложится на хрупкое плечо Ленки из четвертого подъезда. В зеленых глазах, обращенных вверх, читалось обожание. Потом же все застилал дым дорогой сигареты, которую Максим курил на балконе, глядя на копошащихся внизу мелких созданий. Мечтания обрубила боль. Из разреза на указательном пальце левой руки потекла кровь, красная клякса пометила грязный осколок. Максим сунул палец в рот и встал. Ни одной целой бутылки в опасной горе не оказалось.

Покачивая нелепым маятником-пакетом, отдаляясь от проклятого миража, путник думал о забытом дне из какого-то прошедшего лета. Вспомнилось, как он лежал на маленьком диване с томиком Моруа на груди, тихий и соразмерный старой комнате. Как солнечный зайчик пытался заскочить на покрытую паутиной люстру. Как со двора доносился детский смех, как улица манила зеленым шелестом. Грудь сдавило. Максим остановился и сделал глубокий вдох. Электрические муравьи побежали вверх по шее, стремясь к макушке, тронутой сединой. Низкое солнце пекло щеку. Мужчина посмотрел назад — на прилипшую к ногам долговязую тень-великана. Вытянувшаяся до безобразия, она насмешливо повторяла за Максимом движения — темный призрак на рыжем песке.

В солнечном янтаре застыла кирпичная двухэтажка о двух подъездах. Справа от грузовика со щебнем, слева от огороженного пункта приема цветного металла, окруженная тонкими низкими кленами, утопающая в высокой траве. Максим попытался найти табличку с названием улицы, но от неё остались лишь две стигматы, заполненные ржавой трухой. Кому пришло в