Данте. Жизнь: Инферно. Чистилище. Рай - Екатерина Мешаненкова

Очнувшись от этих кошмаров, Данте начинает рассуждать об Аморе и о поэзии, но потом переходит к восхвалениям Беатриче, которая в его описаниях уподобляется едва ли не самой Святой Деве.

Благороднейшая дама снискала такое благоволение у всех, что, когда она проходила по улицам, люди бежали отовсюду, чтобы увидеть ее; и тогда чудесная радость переполняла мою грудь. Когда же она была близ кого-либо, столь куртуазным становилось сердце его, что он не смел ни поднять глаз, ни ответить на ее приветствие; об этом многие испытавшие это могли бы свидетельствовать тем, кто не поверил бы моим словам. Увенчанная смирением, облаченная в ризы скромности, она проходила, не показывая ни малейших знаков гордыни. Многие говорили, когда она проходила мимо: „Она не женщина, но один из прекраснейших ангелов“. А другие говорили: „Это чудо; да будет благословен Господь, творящий необычайное“…

После таких славословий, в которых Беатриче выглядит уже не земной женщиной, пусть даже самой прекрасной и совершенной, а настоящим небесным созданием, Данте печально сообщает, что в первый час девятого дня девятого месяца (по принятому в Сирии исчислению) ее душа вознеслась на небеса. На самом деле Беатриче умерла 8 июня 1290 года, но Данте всеми правдами и неправдами притянул эту дату к нужным ему цифрам. Сирийское исчисление было взято потому, что у них год начинался с октября, и следовательно июнь становился девятым месяцем.

Подобные ухищрения – еще одно несомненное доказательство реальности Беатриче, как, впрочем, и того, что это была именно Беатриче Портинари. Если бы она, как долго пытались доказать некоторые исследователи жизни и творчества Данте, была выдуманным персонажем, аллегорией, символом, то притягивать «за уши» сирийский календарь не было бы никакой необходимости – выдуманная возлюбленная без каких-либо затруднений могла бы умереть в нужный день и час нужного месяца.

Но откуда вообще взялось предположение, что Беатриче на самом деле не существовало? Ведь Данте ясно пишет о ней как о реальной даме, которую он время от времени встречает то с двумя пожилыми родственницами, то в компании других дам. Она разговаривает с ним, сердится, улыбается, у нее умирает отец – все это выглядит совершенно реально. Идеальны лишь чувства, которые Данте к ней испытывает – именно его восхищение и преклонение возносят прекрасную Беатриче до небес.

Но так сложилось, что очень многие исследователи творчества Данте, начиная с самых первых, тщательно и аргументированно доказывали, что никакой дамы по имени Беатриче в жизни великого поэта не существовало и что в виде прекрасной дамы он вывел некий символ, аллегорию или что-нибудь еще в этом роде. Образ Беатриче у разных философов и исследователей означал: Мудрость, Императора, идеальную Церковь, Мысль, сектантские воззрения Данте, его душу, интеллект, просто некую идеальную женщину и многое другое. Выдвигались даже предположения, что Данте считал Беатриче неким воплощением Бога. Ну и наконец, есть теория, отталкивающаяся от простого перевода ее имени – «блаженство». Причем под блаженством в данном случае понимается религиозная благодать. Впрочем, эта теория может казаться разумной лишь теологам, потому что при переносе на грешную землю она не выдерживает никакой критики.

Но даже если допустить, что Данте признавал существование лишь одного блаженства, что это доказывает в отношении Беатриче? Тот факт, что имя «Беатриче» означает «блаженство», не дает оснований заключать, что не существовало женщины, носившей это имя и любимой Данте. Можно любить женщину по имени Блаженство; можно даже любить ее, помимо прочих резонов, потому что ее зовут Блаженством; наконец, можно любить женщину и называть ее Блаженством, потому что в любви к ней обретаешь счастье, а имя «Беатриче» как раз и означает «приносящая счастье». Но всё это вовсе не опровергает реального существования женщины. Отзвуки, пробуждаемые женским именем, не чужды любви, которую вызывает женщина. Понятно, что женщина по имени Беатриче, Блаженство, могла быть не просто прекрасной возлюбленной, но и носить прекрасное имя для такой жаждущей счастья души, какой была душа Данте. Понятно, в качестве параллели, что Петрарка, страстно мечтавший о поэтических лаврах, мог влюбиться в Лауру. Но если, исходя из имени, делать вывод, что Беатриче была просто блаженством, придется параллельно заключить, что Лаура Петрарки была просто лавром.

Э. Жильсон. «Данте и философия».

Но почему же все-таки многие теологи, философы, историки и литературоведы так упорно ищут в образе Беатриче скрытый смысл и не желают верить в то, что она могла быть всего-навсего обычной земной женщиной?

Я думаю, что этот сюжет составляет самую суть всех споров между эрудитами о реальности или ирреальности Беатриче. За всеми аргументами о. Мандонне (Орден проповедников) кроется изумление перед тем фактом, что благоразумный человек, каким, несомненно, был Данте, мог так превозносить женщину. Это не укладывается в голове. Для безупречного монаха, каковым был о. Мандонне, религиозное призвание имело значимость, не сопоставимую с любовью. Поэтому он считал, что разъясняет «Новую жизнь», когда сделал из Беатриче объект такого пыла, каким может пламенеть духовный человек, оставаясь разумным и не впадая в безумие.

Случай о. Мандонне – крайний, но не единственный. Более того, таких примеров немало. Почти все интерпретаторы, усматривающие в персонаже Беатриче всего лишь символ, занимают примерно такую же позицию; да и другие литературные героини, помимо Беатриче, вызывали такое же недоверие. Возможно ли поверить, что разумный человек мог дрожать, пылать, лишаться чувств, почти умирать из-за девушки, потом женщины, которая никогда не подала ему ни малейшей надежды и с которой он, судя по всему, даже не пытался заговорить? Беатриче умирает, но Данте продолжает ее любить и превозносит выше, чем когда-либо. Данте женится, становится отцом семейства, но по-прежнему любит Беатриче. Все это побуждает нас спросить себя: а мог бы я в подобных обстоятельствах любить женщину с такой же силой и с таким же постоянством? Ответ: нет. Отсюда мы тотчас делаем вывод, что и Данте никогда так не любил никакой женщины. Остается отыскать, что же могло обозначать для Данте женское имя, которое никогда не было именем женщины. Отсюда берет начало та череда Беатриче, которые не были Беатриче: священническое призвание Данте, вера, теология, благодать, империя, францисканская духовность иоахимитов, свет славы, альбигойская ересь или активный интеллект.

К неправдоподобию реальности Беатриче добавляется другое неправдоподобие – универсальность встающей здесь проблемы. Петрарка любил Лауру. Идет ли речь о Лауре де Нов или о другой женщине, и звалась ли она Лаурой или нет, не так уж важно. Важно то, что Петрарка в течение многих лет любил одну и ту же женщину, сначала молодую и в расцвете красоты, потом постаревшую, поблекшую от болезни и многочисленных родов, наконец умершую; любил, несмотря на то, что не только ничего не получил от нее взамен, но даже когда просил о самом невинном утешении, она ему отказывала. В обоих случаях перед нами одна и та же длительная страсть поэта к женщине, которую он воспевает, одно и то же отсутствие плотских последствий этой страсти и, судя по всему, одно и то же согласие любимой женщины принимать любовное прославление, которому, если бы она этого действительно хотела, был бы, вне всякого сомнения, незамедлительно положен конец.

Но Лаура в самом деле существовала. В «Secretum» («Моя тайна») Петрарка точно описал свои чувства к ней, не оставляющие никаких сомнений. Он ее добивался, она ему отказала. Таких отказов не принимают от мифа. Почему бы и Беатриче тоже не существовать?

Быть может, эти колебания объясняются просто тем, что произведения искусства, созданные людьми искусства и для целей искусства, в конце концов неизбежно становятся объектами исследования со стороны рафинированных ученых и профессоров? Этот факт очевиден, а его последствия катастрофичны…

…Чтобы избежать деформаций, которым подвергает шедевры профессиональный подход со стороны множества профессоров-историков, следовало бы ввести изучение психологии художника. К несчастью, в рамках психологии, этой довольно-таки сумбурной дисциплины, психология художника отнюдь не составляет исключения. Лишь немногие психологи были художниками, а те немногие художники, которые могли бы считаться психологами, творят лучше, чем анализируют. Тем не менее создается впечатление, что здесь, в случае Данте и Петрарки, мы различаем нечто вроде особой разновидности чувства: в нем любовь настолько срастается с творческой деятельностью художника, что становится невозможным представить одно без другого. Разумеется, художник – тоже человек. Он может любить, как и другие, может уступать позывам самого обыкновенного плотского влечения, стремиться к покою и безмятежности взаимной супружеской любви, – короче говоря, жить как художник и любить как человек. Но он способен также любить как художник, ибо ему необходима некая эмоция или страсть, чтобы высвободить творческую мощь. Разумеется, и эта любовь не отделена от плоти, как и другие виды любви, но вовсе не обязательно ее должно сопровождать плотское удовлетворение; более того, чтобы эта любовь длилась, часто даже полезно, чтобы ей было в этом отказано. Шарлота фон Штайн и Христиана Вульпиус сыграли разные роли в жизни Гёте: та, которая была его музой, не стала той, на которой он женился. Генрих Гейне женился на Матильде Мира, но Камилла Зельден, Мушка, вызывала у него совсем другое чувство. Рихард Вагнер, безусловно, любил Минну Планер и еще больше Козиму Лист, на которых был женат, – но не так, как любил Матильду Везендонк и, может быть, в меньшей степени Юдифь Готье. Совершенная муза дарит каждому из любящих ее людей то, чего он от нее ждет: Вагнеру – «Тристана» и «Нюрнбергских мейстерзингеров», Везендонку – ребенка.