Пошлите меня в разведку - Владимир Шорор

— Вот послушай, — говорю, — в нашем полку был такой случай. Старшину Балалайкина знаешь?

— Из взвода боепитания, что ли?

— Оттуда. Передают недавно по телефону приказание: «Старшину Балалайкина — в штаб!» А в дивизионе принимающий телефонист кричит: «Всех старшин с балалайками— в штаб!»

Лида заливается смехом, и я вынужден выдержать паузу. Потом продолжаю:

— Вот переполох был! Побежали старшины искать балалайки. Кое-как насобирали штук шесть со всего полка. Построились, идут. Балалайки несут как винтовки, в положении «на плечо». Начальник штаба увидел, шёл как раз им навстречу, спрашивает: «Это что за самодеятельность такая? Что за балаган?» — «А это, отвечает Балалайкин, по вашему приказанию, товарищ майор, следуем к вам в штаб!..»

— Ну надо же! — смеётся Лида. — А мы в хозбатарее служим, ничего интересного не знаем. С подъёма до отбоя котлы да плита. И обратно с отбоя до подъёма. Ничего не поделаешь, служба такая.

Мне становится жаль её. Вспомнил, что брата у неё убили. Наверно, был такой же лейтенант, как я, только с голубыми петлицами, летал. И любовь к Лазареву наваливалась, судя по всему, безответная. Я беру Лиду за руку, она доверчиво сжимает мои пальцы.

— Не устала? Давай-ка я понесу термос. Давай, давай…

Я помогаю ей освободиться от лямок, впрягаюсь в них сам и, ощущая на спине приятную теплоту нагретого металла и не слишком большую тяжесть, продолжаю подниматься вместе с Лидой по склону сопки. Мы идём в полной тишине, лишь трава шуршит под нашими сапогами да изредка срывается из-под ног и катится вниз маленький камень. Подъём становится круче, кажется, что небо, усеянное звёздами, наклонилось в сторону. Звёзды появились как-то неожиданно, чернота вверху пропала, и вот на нас смотрят вечные и бесчисленные миры, которым нет никакого дела до наших горестей, наших обид и забот, до всей нашей войны и нашей короткой человеческой жизни. Но мысль эта посещает меня мимоходом, и, вслед за ней, я практично отмечаю, что звёзды мне, огневику, как нельзя кстати: при ночной стрельбе я смогу построить «веер» по звёздам, возьму основную отметку угломера по Полярной звезде, вот она, стоит высоко-высоко и мигает нам синими льдистыми лучами.

— Теперь не страшно? — спрашиваю Лиду.

— Теперь-то куда с добром! А давеча испугалась, темь вокруг, не вижу ни капельки. И чую, впрямь чую, будто кто крадётся ко мне.

— Такое со всеми бывает, — говорю солидно. — Тут, главное, преодолеть себя. Доказать себе: я не боюсь! И всё будет в порядке. Поняла?

9

Ответить она не успевает, раздаётся грозный окрик:

— Стой! Кто идёт?

Мы замерли на месте. Но я сразу узнал голос Шилобреева, разведчика из взвода Лазарева, громко назвал себя и Лиду.

— Пароль! — потребовал Шилобреев.

Я назвал и пароль.

— Проходите! — разрешил Шилобреез.

И мы снова двинулись было вверх по сопке, но подъём уже кончался, мы достигли гребня.

— Сюда, сюда, — донёсся откуда-то снизу голос Шилобреева.

Я пригнулся, прошёл ещё несколько шагов, держа Лиду за руку, и увидел голову Шилобреева, в каске, торчащую из глубокого окопа.

Я спрыгнул к нему, и за спиной, в термосе, глухо плеснулась похлёбка. Вместе с Шилобреевым мы приняли на руки Лиду и пошли по траншее на едва слышные впереди голоса. Путь нам преградила натянутая плащ-палатка, из-под неё, в щель, сочился тусклый свет. Я приподнял её край, и мы оказались на НП нашей батареи.

Керосиновая лампа освещала земляные стены, прикрытые сверху жидковатым берёзовым накатом, склонившихся над планшетом Лазарева и Титорова. В углу, на соломе, подрёмывал у телефона связист, в другом — спали двое разведчиков, подложив под головы противогазные сумки. Третий разведчик подбрасывал щепьё в печку, сделанную из железного ведра. Круглые консервные банки из-под тушёнки, соединённые в коленца, заменяли трубу, и туда уходил дым. Старков тряпочкой протирал стереотрубу, стоящую у смотровой щели. После огневой позиции, открытой всем ветрам, после блуждания в темноте этот тесный блиндаж, где пахло ружейным маслом, махоркой, нагретым железом, разрытой землёй, мне показался обжитым домом.

Не успел я доложить, как обернувшийся к нам Титоров увидел Лиду и угрожающе спросил:

— А ты зачем здесь? Кто разрешил?

— Товарищ лейтенант! По приказу начпрода младший сержант Ёлочкина доставила для ваших людей дневную норму продовольствия! — выпалила Лида, вскинув руку к своему синему берету.

— Продовольствие? — недоверчиво переспросил Титоров. — Ты лично?

— Она, — подтвердил я, снимая с плеч лямки термоса. — Она лично. Только на последних, можно сказать, метрах помог ей донести…

— Ну, это меняет обстановку. Спасибо Ёлочкина. От лица батареи благодарю! — произнёс Титоров и добавил: — А мы уже не надеялись. Кормите людей, сержант Старков! И ты, Ёлочкина, тоже помогай…

Лида, заметил я, смотрела на Лазарева, ждала его ответного взгляда, а он только рассеянно ей кивнул и подозвал меня к планшету,

— Вникай, — сказал он. — Вот схема целей…

— А ну, приготовиться к приёму пищи! — возвестил Старков, — Подставляй котелки, доставай ложки-плошки!

Все, кто был в блиндаже, кроме Титорова, Лазарева и меня, сгрудились у термоса, с которого Лида сняла крышку.

Я смотрю на планшет, вникаю во всё, что там начертано, и одновременно вижу — Титоров и Лазарев ждут, когда все солдаты получат свою порцию. Это у нас святое правило — сначала солдатам, а потом уж, когда убедимся, что каждому выдано всё, что полагается, потом уж можно и о себе подумать. Хотя не раз я видел, как при раздаче пищи сначала еду получали командиры, начиная с самого старшего. Но у нас в батарее так никогда не бывало.

Лида наполнила последние два котелка, сказала Старкову:

— Передай командирам, товарищ сержант!

Некоторое время все молчали, занятые едой, я разбирался со схемой целей, схемой ориентиров, неподвижным и подвижным заградительными огнями, а когда поднимал от планшета голову, видел взгляд Лиды, направленный на Лазарева. И столько преданности, столько нежности было в этом взгляде, что я начинал злиться и на неё, и на Лазарева, делавшего вид, что он ничего такого не замечает.

— У вас тут хорошо, — произнесла Лида, будто спохватившись. — Обжились…

— Проявляем военную находчивость, — заметил Старков. — Нам, разведчикам, по-другому нельзя. Нам это по штату положено.

— А в трубу на самураев поглядеть можно? — спросила Лида.

Старков покосился на Титорова и Лазарева и, так как те продолжали молча доедать обед, ответил:

— С нашим удовольствием. Проходите, товарищ младший сержант, к окулярам, сейчас подкрутим, чтобы вам удобней было глядеть…

— Прекрати, Старков! Чего она там увидит? — сказал Лазарев, — Раньше надо было приходить, засветло…

— Возможности не было, — грустно заметила Лида. — Нас начпрод не в те сопки направил, с дороги сбились. Ему попало уже от командира полка, сама слышала, как майор его пробирал. Меня-то не заметил, я за кухней притаилась и слушаю…

— Майор, он, конечно, человек правильный, — говорит Старков. — Он солдата понимает. Куда ему без солдата, кого навоюешь?

Я опустился на корточки погреться возле печурки, подумал, а что солдаты говорят обо мне? Какой я человек в их глазах? Правильный или нет? Я стараюсь быть похожим на Лазарева, на Титорова. Но не скоро, наверно, стану таким командиром, как они. Верно говорит Лазарёв — мало у меня жизненного опыта…

Лида с любопытством, прикусив губу, наблюдает, как Лазарев наносит на командирский планшет цели, соединяет их линиями-стрелками с огневой, с наблюдательным пунктом, измеряет углы при помощи артиллерийского целлулоидного круга, сверяется с картой, куда тоже нанесены цели — японские огневые позиции, траншеи, места расположения пехоты — всё, что было увидено в стереотрубу и засечено с наблюдательного пункта.

Телефон тоненько запищал, солдат с трубкой, привязанной к уху бинтом, нажал клапан, отозвался непроспавшимся голосом:

— «Амур» слушает! «Первого»? Даю… — и протянул трубку Титорову,

Комбат доложил обстановку, выслушал кого-то и отчеканил:

— Есть! Будет исполнено! — И к нам: — Командир дивизиона звонил. Приказал подготовить заградительный огонь. По трём рубежам. Если они на рассвете двинут, чтобы сумели накрыть незамедлительно. Сразу дивизионом. Понятна задача? Обещал сам прийти, — Титоров выразительно смотрин на меня.

— Разрешите пойти на огневую? — спрашиваю.

— Идите. И прихватите младшего сержанта Ёлочкину.

Мы поднялись, Лида вскинула на плечи опорожнённый термос.

— Я немного их провожу, Разрешите? — спрашивает Лазарев.

— Давай, — соглашается Титоров. — Только не до самой батареи, — подшучивает он.

Я первым выбрался из траншеи в ночную темь, стряхнул шинель, прислушался. Тихо было вокруг. Слились в черноте ночи и небо, усеянное холодными звёздами, и сопки, и степь, в которой, за пограничной проволокой, притаились наши враги — ждут, выжидают. Что-то будет на рассвете? И вдруг не то чтобы вижу, а скорее чувствую, в темноте происходит какое-то движение. Кто-то не то крадётся, не то переползает. Всматриваюсь до боли в глазах, делаю вперёд несколько неслышных шагов. Нет, никого. Неужели померещилось? Ведь я так ясно чувствовал это движение и даже шуршание травы, и колебание воздуха. Неплохо бы вспугнуть, если кто здесь притаился.