Колдунья - Филиппа Грегори

Она убрала руку, и он медленно открыл глаза.

— Мне надо идти, — сообщила девушка. — Обещаешь, что найдешь для меня место?

— Да, — кивнул Том, рывком натягивая плед на плечо.

— И доставишь меня туда?

— Сделаю все, что смогу, — заверил Том. — Буду всюду спрашивать, где есть безопасные монастыри. А когда найду что-нибудь подходящее, непременно тебя отвезу.

Прощаясь, Элис подняла руку и долго смотрела вслед Тому. Когда он был уже далеко, она проговорила ему вдогонку:

— Сделай это, Том. Поторопись. Отыщи для меня пристанище. Найди монастырь и забери меня отсюда. Я не могу здесь оставаться.

Похолодало. В сентябре целую неделю дул ураганный ветер, а когда наконец утих, густой туман надолго окутал пустошь, холмы и даже долину. С каждым днем Мора вставала все позже и позже.

— Поднимусь, когда будет огонь, а на столе горячая каша, — заявляла она, глядя со своей кровати на Элис. — Какой смысл нам обеим умирать от холода?

Девушка помалкивала и старалась на нее не смотреть. Каждое утро она подносила загрубевшие руки к огню и внимательно их изучала. Кожа на ее ладонях сначала покраснела, затем образовались пузыри, потом они лопнули и стали заживать. Пухлые подушечки на больших пальцах загрубели, кожа на ладонях стала сухой и жесткой. Элис втирала в мозоли жир с овечьих шкур, с отвращением вдыхая неприятный запах сала, но руки с каждым днем становились все краснее и шершавее.

— Я еще стану монахиней, — тихо бормотала она.

Перед сном, стараясь угадать время, поскольку поблизости не было церковного колокола, Элис перебирала четки и читала молитвы вечерни. Как-то раз она настолько устала за день, что решила молиться, лежа на соломенном тюфяке. Не успев закончить, она уснула, а утром и вовсе забыла помолиться. Осознав это, она поняла, что монашеская дисциплина утекает из ее жизни, как вода меж пальцев. Без монастырского устава, без отмеренного ударами колокола дневного распорядка девушка не могла поддерживать правильный ход молитв, не могла вести размеренный монашеский образ жизни, ведь нужно было добывать еду, с трудом таскать воду и топливо для очага, бороться за выживание в этом жестоком мире. «Все равно у меня есть шанс стать монахиней, — подумала она перед сном. — Еще можно стать монахиней, только бы поскорее попасть в монастырь».

Она ждала и ждала новостей от Тома, но ничего не было. Из Боуэса долетали лишь темные слухи о каких-то проверках и переменах. Королевские контролеры рыскали везде, в том числе и в мирных монастырях, требовали отвечать на вопросы, проводили инспекции сокровищ орденов, давших обет жить в бедности и нищете. Никто не ведал, как далеко зайдет король. Он казнил епископа, обезглавил Томаса Мора, самого почитаемого в Англии человека, он сжигал на кострах монахов. Он заявил, что ему одному должно подчиняться все духовенство: приходские священники, викарии и епископы. И теперь обратил взор на аббатства, как мужские, так и женские. Ему хотелось отобрать у них власть и земли, он не мог существовать без их богатств. Это было не лучшее время для поступления в монашеский орден под чужим именем и в обгорелой рясе.

— На мне лежит проклятие, проклятие преследует меня, — с обидой говорила Элис, таская для Моры воду и выдергивая из холодной вязкой земли репу.

Особенно тяжело девушка переносила холод. Четыре года она спала за каменными стенами, где в очагах всю ночь жарко пылали толстые поленья дров, поэтому грязный земляной пол в хижине Моры казался ей невыносимо сырым. Она кашляла по ночам, и кашель этот переходил в мучительные рыдания, в которых выплескивалась вся ее тоска по родному монастырю. Мучительнее всего были сны, там она в безопасности в своем аббатстве сидела у ног матушки Хильдебранды и при ясном свете восковых свечей читала ей вслух Святое Писание. Однажды ей приснилось, что аббатиса явилась в хижину и позвала ее; она в это время работала на грязных грядках, стоя на коленях.

— Конечно же, я не погибла! — радостно воскликнула матушка Хильдебранда.

Нежные руки старой женщины обняли Элис и прижали к себе, девушка с упоением вдохнула чистый, благоуханный запах накрахмаленной полотняной рясы.

— Ну конечно же, я не погибла, — повторила матушка. — Пойдем со мной, нас ждут дома.

Прижавшись щекой к грязной тонкой подушке, Элис зажмурилась, не желая просыпаться, чтобы навсегда остаться в этом сне. Но то ли холод, дующий с пола, разбудил ее, то ли раздраженный крик Моры, однако ей пришлось открыть глаза и снова пережить боль потери, снова во всей ужасной глубине осознать, что она далеко от теплого дома, далеко от женщины, которая любила ее, что у нее нет надежды увидеть матушку и дорогих сестриц-монахинь.

Долгие недели без остановки лили тяжелые дожди, словно разверзлись хляби небесные. Каждое утро, просыпаясь, Элис обнаруживала, что соломенный матрас подмокает все больше — земляной пол в лачуге был совсем мокрый, — а платье и плащ пропитаны утренней сыростью. Мора, ворча себе под нос, освободила для воспитанницы немного места там, где спала сама, и по ночам будила, приказывая спускаться по шаткой стремянке и поддерживать угасающий в очаге огонь. Каждый день Элис шла вдоль реки в сторону деревни, где росли дубы, вязы и буки. Она притаскивала домой тяжелые сучья и рубила их старым топором Моры. Большую часть дневного времени занимала эта заготовка дров, кроме того, надо было выносить мусор, ходить на реку за водой, выдирать из грядок репу и морковку. Раз в неделю в Боуэсе был базарный день, и приходилось делать закупки — долгие и утомительные пять миль туда и обратно по скользкой и грязной проселочной тропе вдоль реки или открытой всем ветрам дороге. Элис не хватало обильной и качественной монастырской пищи, она худела и бледнела не по дням, а по часам. Лицо ее осунулось. Однажды в Боуэсе какой-то мальчишка бросил ей в спину камень, и когда она обернулась выругать его, он испугался и заплакал, увидев в ее глазах пламя безумного гнева.

С холодами появились болезни. В дверь Моры постоянно кто-нибудь стучал и просил ее или Элис дать заговор или микстуру, средство от поноса, простуды или лихорадки. В четырех домах в Боуэсе случились роды, и Элис с Морой довелось принимать окровавленных, крохотных, орущих во всю глотку младенцев.

— У тебя неплохо получается, — заметила Мора, глядя на длинные, тонкие пальцы Элис. — Да и в своем монастыре ты попрактиковалась на полудюжине младенцев бедняков. Ты можешь сама принимать роды, у тебя хватит умения, а я уже стара бегать ночами к черту на кулички.

Элис взглянула на нее с молчаливой яростью. Для знахарки роды — самая трудная работа. То одно может пойти не так, то другое, существует смертельный риск сразу для двух человек — ребенка и роженицы, живыми должны остаться оба, а если кто-то из них заболеет или, не дай бог, помрет, вина ложится на повитуху. Мора боялась неудачи, боялась, что в деревне ее возненавидят. Ей было гораздо спокойней посылать на роды одну Элис.