Экспертиза. Роман - Какой-то Казарин

– Иногда творожок может опоздать потому, что ты… не похожа на других, – сказал я и выдохнул. Примеры даются мне с большим трудом. – Вообще-то, есть такая шутка: опоздавший паззл – хороший знак. – Я снова следил – интересно ли ей. Никакой реакции. – Если паззл задерживается, значит, делаешь что-то умное. То есть, ты уже в будущем. А остальные – нет. А там, где остальные – там все цепочки, там никто не опаздывает. – Наверно, зря я это сказал.

– Непохожесть нарушает привычное течение вещей? – спросила она осторожно.

– Непохожесть нарушает неизбежность, – уточнил я. – Паззл становится лишним. Он может зависать, упираться в более крупные, прилепляться к ним. В общем, ведет себя, как карась в косяке селедки – вроде и плывет со всеми, только удобный момент поймать не может, чтобы выскочить.

– Все равно не очень понятно, – проговорила она и пожала плечами.

– Короче, – бодро сказал я. – Рискованнее всего получать нетипичный продукт в нетипичном месте. Если вы решите путешествовать, то лучше делать это вдоль стандартных цепочек, а не таскать за собой паззлы с творожком по всему миру.

– Это я поняла, а лично вы как этому способствуете? – вдруг спросила она. «Какая невероятная способность довести до бешенства! – подумал я. – И при этом вести себя как на свидании».

– Я ищу схожие тенденции в динамике изменения цепочек…

– То есть, именно благодаря вам я останусь без творожка на Северном полюсе?

– Получается, что – да, – ответил я. – На самом деле не останетесь, но он подпортит баланс и, возможно, опоздает. В этом и проблема. Если перейти к более общим принципам управления, она снимется сама собой. Но в ближайшее время не получится.

– Ну, хорошо, – сказала она, не совсем удовлетворившись ответами. Лицо ее перестало источать благодушие. – Есть какие-нибудь практические результаты вашей работы, о которых приятно вспомнить?

– Конечно, – ответил я. – Потом помолчал и добавил: – Вообще-то, нет. Я большей частью собираю информацию и выделяю некоторые спонтанные закономерности. Структурами занимаются эксперты с сертификатом от года. Не чувствую себя героем. – Внезапно мне показалось, что она знала это и без меня. Зачем я вкручивал ей высокие материи? Выставил себя полным придурком. Впрочем, как обычно. Энтузиазм, предшествующий встрече, покинул меня.

– Вас легко зацепить? – спросила она. Ну, вот и началось.

– Есть больные темы, – согласился я.

– Например, ваш сертификат?

– Да, я хотел бы управлять структурами, а не событиями.

– На самом деле, я имела в виду, легко ли зацепить ваше внимание. Что вызывает у вас подлинный интерес?

– Интерес? – переспросил я. Наверно, лучше отвечать, как есть. Иначе она опять выставит меня дураком. – Ваши вопросы, – продолжил я, – вызывают интерес.

– Любите, когда вами интересуются?

– Чего скрывать.

– Какие вопросы вам нравятся?

– Те, которые служат хорошим поводом продемонстрировать свое превосходство.

– Превосходство над кем?

– Над всеми, кто еще не аплодирует. Один рукоплещут, другие посрамлены и удаляются.

– Те, кто еще не аплодирует… вы ненавидите их?

– Возможно.

– Подумайте…

– Есть предположение.

– И что же?

– Возможно, я не люблю себя в прошлом, а те, другие, как раз напоминают меня. Так как прошлое мною успешно преодолено, хочется насмехаться над ними, потому что я выбрался оттуда, а они нет. Чем не явное превосходство?

– То есть, нелюбовь к тем, другим, в настоящем – это нелюбовь к себе в прошлом?

– Получается так.

– Это признак рабской психологии, – сообщила она без малейшего сожаления. А я-то надеялся удивить ее глубиной самопознания. – Все, что надо иметь в виду – раб, становясь хозяином, тиранит с удвоенной силой.

– Мне кажется, вы немного преувеличиваете, – сказал я, не зная, как продолжать.

– Одно можно сказать точно, – другим тоном добавила она, – вас, без сомнения, как любого нормального человека расстраивает безразличие.

– Не знаю, – ответил я, и без того сбитый с толку.

– Кто-то научил вас сравнивать себя с другими?

– Возможно…

– Знаете, – сказала она, как будто погружаясь в какой-то другой, более спокойный мир, – тщеславие, всегда имеет точку приложения. Оно не живет в свободном состоянии. Можно получить мировую славу и признание, и это ровным счетом ничего не изменит, потому что останется человек, все равно, никогда вас не признающий. Человек, нарушивший вашу природную самодостаточность, причем, скорее всего, прилюдно. Таких в разное время могло быть несколько. Все они копали одну и ту же яму, но кем бы ни были, вам лучше избегать их, – она замолчала, строго глядя на меня. Потом ее взгляд потеплел, она едва заметно улыбнулась и добавила: – Ну, или простить. – Я машинально отвернулся, заморгав глазами. Она совсем выбила меня из колеи. Только что мы говорили, казалось бы, об одном, теперь о другом. О чем вообще мы говорим?

– А сам я могу быть этим человеком? – спросил я после долгих раздумий.

– Тогда вам придется простить себя, – ответила она. – Потому что избежать себя не получится. – Я снова отвернулся, на этот раз без всякого стеснения.

– И так у всех?

– В целом, да, – ответила она. – Это тоже своего рода неизбежность. Она преследует через поколения, пока кто-то не ставит точку. Если ее не преодолеть, можно остаться где-то там, в подростковом возрасте. В прошлом, короче. – Она немного помолчала. – Так многие потихоньку превращаются в бывнють. Видят себя, поругиваются. Вы ругаетесь?

– Бывает, – ответил я, удивившись, как легко она ввернула словцо.

– Понимаете, почему?

– Кажется, да, – ответил я, пытаясь успеть за ее мыслью.

– Страшно сказать, – продолжила она, – человек становится «плохим», – она подчеркнула это слово, – всего лишь потому, что не хочет принять себя, каким есть.

– Но у меня еще не все потеряно? – спросил я, пытаясь хоть немного пошутить.

– Конечно, не все, – сказала она улыбаясь. – Вы – хороший. Вы же мечтаете не о слепом поклонении, а всего лишь о признании среди тех, кого признаете сами. У вас нет потребности извлекать из славы власть. Просто, при определенных условиях это может появиться, если не отдавать себе отчета в происходящем. Для карьеры эксперта это фатально.

– Нет, нет! – сказал я, – я стараюсь предельно внимательно к себе относиться!

– Не сомневаюсь, – искренне согласилась она. – Все правильно. Нет никакой проблемы. Просто, известно, как это бывает у некоторых. – Она выжидающе помолчала, словно мы общались через переводчика. – Иногда нас выдают собственные фантазии. Их не надо бояться, они всего лишь пробы на вкус. – Она снова помолчала, как будто я должен был что-то ответить. – Поделитесь? – Беззаботный прямой вопрос. Наверно, ее не расстроит, если я откажусь отвечать. Но я люблю рассказывать о себе. Не могу удержаться. Всегда кажется, что это произведет впечатление.

– В детстве, – начал я, – мне приходилось часто оставаться одному, и было очень скучно. То есть, тогда я не знал, что это скука, поэтому развлекал себя сам. Я придумал себе друзей, и мы вместе играли. Их было, кажется, четверо. Поначалу, может, и больше… просто, этих я лучше запомнил. Один самый близкий, один… нелепый, еще один – безликий, этот, скорее, для массовки, и четвертый – самый вредный. На нем я чаще всего вымещал ярость.

– Что вас злило?

– Да, что угодно, – отмахнулся я. – Обычно, если что-то не получалось, я впадал в тихое бешенство и…

– Мама не допускала мысли, что вы можете столкнуться со сложностями в жизни? – перебила она.

– Наверно, – развел руками я. – Какая связь?

– Я, просто, спросила. Как вы… наказывали их?

– Убивал, – четко ответил я. Она не подала вида. Или для нее это не новость?

– Каким образом?

– По-разному… – неуверенно сказал я. – Ножницами в шею или молотком по голове… в зависимости от того, что именно не получалось, и что было в руках. Иногда бил ногами. Сначала я убивал исключительно самого вредного. Он и придумался, чтобы вымещать злобу. Всякий раз, когда созревала ситуация, он подворачивался под руку, как будто оживший с прошлого раза или не до конца добитый. От расправы над ним, мне становилось легче, я продолжал делать то, что не выходило, и всегда доделывал. – Воспоминания захватили меня. – Я мог что-то резать или вколачивать гвоздик… или, просто, что-то потерять. Больше всего им не везло, если вместо гвоздика я бил по пальцам.

– А потом? – спросила она, чувствуя, что я еще не закончил.

– Потом убивать самого вредного надоело. Это стало слишком привычным и уже не давало того облегчения. Я перешел к следующему. Причем вредный все равно пасся где-то рядом, просто, меньше мешался. Так я дошел до лучшего друга. К тому времени те трое уже редко были рядом, мне хватало одного. Я все время с ним разговаривал. Мы везде были вдвоем. Но, несмотря на это, если что-то шло не так, расправлялся с ним. – Я замолчал. Даже сейчас мне было его жаль.