2x2=мечта - Халина Снопкевич

— Какой же это протест, это Победа.

— В том-то и дело, что протест, — упорствовала Людка, — эта Ника кричит: «Нет!» Неужели ты не видишь?

Девушки подошли к памятнику.

— Людка, я влюбилась, — скала Ядзя.

— Врешь! С ума сойти! В кого?

— А ты никому не скажешь? Дай слово.

— Честное слово.

— В Марека Корчиковского. Две недели назад.

И тут, вместо того чтобы обрадоваться, или удивиться, или хоть немного поддержать Ядзю морально, Людка возмутилась.

— Нет! — крикнула оно, схватив Ядзю за пуговицу. — Ты не можешь влюбиться а такого кретина! Ты для него чересчур хороша, чересчур умна, красива, изящна, добра! Он мизинца твоего не стоит, он вообще ничего не стоит! Разлюби его.

— Любовь не выбирает, — вздохнула Ядзя и, помолчав, добавила: — Не могу я его разлюбить. — У нее даже слезы выступили на глазах. — Тебе легко говорить — разлюби, когда ты сама ни в кого не влюблена. А я не могу. Я пыталась. Я даже хотела выбить клин клином и пошла в кино с Кондзельским, но Кондзельский топал, когда обрывалась пленка, и свистел в два пальца, и корчил глупые рожи, когда на экране целовались… Какой уж это клин!

— Да, Кондзельский — это не тот случай, — подтвердила Людка. — Малявка он еще, вот он кто.

— Малявка, это точно.

— Дотянуть бы до одиннадцатого. В одиннадцатом малявок гораздо меньше. Они постепенно развиваются. Помнишь, пани Мареш говорила, когда собирала девочек, что мы их перерастаем.

— Да-да, физически и умственно.

— В том смысле, что мы гораздо взрослее.

— Вот именно. Они все сопляки.

— И еще она говорила, что мы должны им диктовать, как себя вести. Попробуй-ка подиктуй что-нибудь Корчиковскому… А он тоже? — спросила Людка. И проглотила слюну: у нее почему-то пересохло в горле. Наверно, от ветра. — Есть у тебя шансы?

— В том-то и трагедия, что я не знаю. И как узнать — не представляю. Если так подумать, вроде Корчиковскому никто не нравится. Ну скажи, что мне делать?

— Запишись в судостроительный кружок, — посоветовала Людка.

Ей было стыдно за свое возмущение. И за пуговицу. Сколько лет они с Ядзькой дружат, а она не сумела сдержаться в такую минуту, когда подруга открыла ей свою великую тайну. И все потому, что Марек ее раздражал.

— Туда девчонок тоже принимают. Будем с тобой встречаться в бассейне, судостроители плавают перед биологами.

— Я плавать не умею.

— А как же тебя перевели? В шестой?

— А мне дядя раздобыл справку. Потому что мама боялась, как бы я не простудилась. Они строят лодку, летом поплывут по Висле. Лодка будет называться «Л». Марек всем говорит, что «Л» значит «Люси», как в одной книжке. Он хотел еще записаться в авиамодельный, да ничего не вышло. Для этого нужно, чтобы в дневнике были одни четверки и пятерки, а у него тройка по истории, по русскому, по биологии, да еще та пара по польскому. С такой успеваемостью в два кружка не записывают. Но он все равно всех обошел — в авиамодельный не приняли, тогда он взял да и записался в фотокружок. Там милости просим, отметками никто не интересуется, только нужно внести сто злотых. Сначала он самолет хотел назвать «Л». А теперь лодку. Как ты думаешь, они настоящие лодки строят или модели?

— Понятия не имею. Если хочешь, могу узнать во дворце. А чего ради Корчиковский записался в фото?

— Он собирается снимать какие-то узкопленочные фильмы. И фотографировать с самолета раскопки. Так лучше видно. Он говорит, надо ведь с чего-то начинать.

— Откуда ты все это знаешь?

— Слышу. Думаешь, мальчишки не любят трепаться? Ты, по-моему, вообще в последнее время витаешь в облаках. Но у меня есть еще другие источники. На нашей площадке живет один парень из десятого. Он ходит вместе с Корчиковским в судостроительный. Мы с ним иногда болтаем на лестнице. Он мне и сказал, как называется лодка и насчет раскопок тоже. От Марека, если даже что и услышишь, никогда не разберешь, где правда, а где нет. Я, например, понять не могу. Скоро вечер в школе, может, он тогда…

— Не замечала, чтобы Корчиковский увлекался танцами.

— Но хали-гали он танцует.

— И чарльстон. Двойной. Только одной правой ногой, левой он никак не поспевает.

— Он твист танцевал. Слабо, но тянул.

— Зато шейк ни в зуб ногой.

— Ну, твист — древность.

— Средневековье.

— Кондзельский принесет пленки.

— Небось сплошной биг-бит. Оркестр фиолетово-коричневых.

— Нет, у него есть Луи Прима. И Нат Книг Кол.

— Покойник.

— Да. Жаль человека.

— А ты пойдешь на вечер?

— Нет.

— Почему?

— Не хочется.

Людка сказала и сама удивилась, с чего это она вдруг решила не ходить на вечер. Впрочем, она же не говорила раньше, что пойдет. Значит, все в порядке. Все равно ведь рано или поздно этот вопрос решить надо. Вот она и решила — в эту минуту. Хотя очень любит танцевать. Все, что угодно, — на худой конец, даже краковяк. Превосходно себя чувствуешь, когда потанцуешь эдак часика четыре. А вот на этот вечер она не пойдет. Просто-напросто не хочется. Хорошо бы, Ядзька разочаровалась в Корчиковском. Такая стоящая девчонки. И вдруг совершенно неожиданно, и одну секунду Людка пришла к мысли, что, собственно говоря, нет никакого смысла скрывать от Ядзьки про Того Человека и про то, что она тоже вроде бы и даже наверняка…

— Знаешь, и я тоже. Я тоже влюблена.

Наконец-то она произнесла это вслух, и сразу же Тот Человек и вся эта история обрели совершенно реальные черты.

Ядзька с удивлением уставилась на Людку.

— И ты-ы? В кого?

— Да там в одного.

— Ясно, что в одного. В двоих сразу нельзя влюбиться.

— Можно.

— Но ври. Нельзя.

— Ну да, если человек обыкновенный — такой, который рядом, тогда, понятное дело, нельзя.

— Сказала тоже! А этот твой «один», что ли, не обыкновенный?

— Конечно, нет.

— А шансы у тебя есть? Кто он такой? Как его зовут?

— Не знаю. Послушай, Ядзя… А не могла бы ты зайти к нему за макулатурой? Я тебе покажу, где он живет. Понимаешь, я его знаю только так, с виду.

— Чудачка ты. Людка. Я бы не смогла влюбиться в незнакомого.

— Я его достаточно хорошо знаю. Ну как, пойдешь за макулатурой?

— Пойду. А что я там должна говорить?

— Ничего. «Здравствуйте, нет ли у нас старых газет, мы собираем для школы… или еще какой бумаги». Прорвись в квартиру и погляди, как он живет. Красиво ли там у него, и вообще, что там есть. Может, какие-нибудь карты, старые книги, осмотрись хорошенько.

— Когда же мне идти? Прямо сейчас?

— Нет, я еще окончательно не решила. Я тебе тогда просигналю. Только обдумаю все хорошенько. Ну, мне пора домой, дел полно. Ты на трамвае?

— Нет, пешком. В часы «пик» я всегда пешком. Начнешь проталкиваться, обязательно кто-нибудь подымет крик, почему толкаешься, и повиснешь на подножке — кричат, зачем висишь. Ну ничего, на старости лет я отыграюсь.

Людка уже почти не слушала Ядзю. Она позволила ей уйти, так ничего и не сказав в утешение, ничего не посоветовав — даже слов ободряющих найти не сумела! А она ведь прекрасно понимала, что за излияниями Ядзи, обычно немногословной, скрывалось глубокое смятение. Да, влюбиться в Марека Корчиковского — радости мало, это уж точно. А пока что Людка все стояла перед памятником Нике, и было у нее, непонятно почему, такое ощущение в горле, как будто там застряла абрикосовая косточка.

8

Когда у Людки что-нибудь не ладилось, не клеилось, когда ей было плохо, она бралась за «Кон-Тики». Открыв наугад книжку, она перечитывала историю знаменитой экспедиции, восхищаясь смелостью ученых, отважившихся посягнуть на давным-давно признанные (и где? В знаменитых университетах!) теории, и все ее беды начинали казаться ей просто смехотворными. Так, временное помрачение ума, ДДТ, не более того.

Было воскресенье, робкое апрельское солнце заглянуло на минутку в комнату, где лежала на тахте Людка, и скрылось. Дома никого не было, родители уехали к тетке.

«Даже и воскресенье не удается поваляться всласть, — с раздражением отметила Людка. — Каждое утро встаешь в семь часов и утешаешь себя мыслью: «Ничего, скоро воскресенье», а приходит это долгожданное воскресенье, и ноги сами выносят тебя из постели ровно в семь, словно ты — это не ты, а пожарник в отставке, услыхавший сигнал тревоги».

Лидия перебралась ни тахту в большую комнату и включила радио. До концерта по заявкам оставалось еще много времени. Людка посмотрела на фотографию Тура Хейердала и захлопнула книгу. Пожалуй, стоит заглянуть на кухню. На плите, разумеется, красовалась кастрюлька с молочной овсяной кашей, а на холодильнике стояла тарелка с ветчиной и масло. Людка разрезала пополам две булочки, помазала маслом, положила сверху ветчину. Потом, не торопясь, вылила овсянку в уборную, а в кастрюлю налила воды. Пусть отмокает. Десять месяцев в году ей приходилось есть на завтрак либо овсяную, либо манную кашу. И только после каши, когда ни на какую еду уже и смотреть не хочется, бутерброд. Овсянка! Что ж, она бы охотно ела овсянку, но только не на кухне, не за столом. «Однажды утром, когда мы сидели за завтраком, шальная волна угодила в кашу и совершенно бесплатно научила нас тому, что овсянка в значительной степени перебивает неприятный вкус морской воды». Ничего, будет и на ее улице праздник, и ей доведется попробовать овсянку с морской водой! Конечно, если б она сейчас пришла куда-нибудь (куда?) и сказала: «Извините, мне бы хотелось принять участие в кругосветном путешествии», ее непременно спросили бы: «А что вы умеете делать? В какой области?» Ну и что бы она могла ответить? Ничего. А вот когда она будет великим биологом и работы ее получат широкое признание, те же люди сами к ней прибегут. Войдут в Людкину лабораторию и, робея в присутствии знаменитости, обратятся к ней с просьбой: «Не согласитесь ли вы, пани магистр…»[7] Или нет, они скажут: «Не согласитесь ли вы, пани доцент[8], принять участие в научной экспедиции в Бразилию? У нас уже есть журналист, орнитолог, метеоролог, а также предложили свои услуги два биолога, но нам бы очень хотелось, чтобы вы… ваши труды… можем ли мы надеяться…» А Людка отодвинет в сторону свои препараты, неторопливо снимет очки (из-за непрерывной работы с микроскопом зрение у нее, безусловно, испортится), сунет руки в карманы халата… Или нет, не так: она возьмет сигарету, они все подскочат с зажигалками — неизвестно, у кого прикуривать, — выпустит изо рта длинную струйку дыма и скажет: «Согласна, но при одном условии: чтобы среди нас не было слюнтяев и нытиков, которые станут хныкать, что каждый день приходиться есть овсянку!» Неплохо также съездить в Новую Гвинею… Отец говорит, что все это фантазии. Вот так фантазии! Столько великих дел совершается на земле — почему же это фантазии? Уж если кому очень-очень чего-нибудь захочется, он этого добьется, можно не сомневаться. А яхта «Смелый»? А Телига? А польские экспедиции на Гиндукуш? Так что никакие это не фантазии. Конечно, для того, кто только и мечтает поскорей выскочить замуж или побольше заработать, это пустые фантазии. А Людка подаст в университет, на биофак. И поступит туда, это ясно, как дважды два — четыре. И вовсе не потому, что единственная пятерка, украшающая ее скромный дневник, — по биологии, просто не может быть, чтобы ее срезали на экзамене… Людка вздохнула и доела вторую булочку. Будущее ее ждет блестящее, тут двух мнений быть не может. Только в настоящем пока сплошные неприятности. Людка налила себе чаю, отрезала кусочек лимона и подошла к окну. Уже вторую неделю «шкоды» не было на месте. Тот Человек куда-то уехал. Интересно куда? Был конец марта, и Людка предполагала, что он отправился в горы. Там в это время полно снегу. Людка представила себе такую картину: Он с лыжами в руках садится в кабинку фуникулера; на Нем спортивная куртка и серые наушники; поднявшись на базу, Он осматривает перед спуском лыжи, снимает на минуту куртку, пьет чай; девушки с подрисованными глазами посматривают в Его сторону, а Он — ноль внимания. Он выше этого. По правде скапать, Людка теперь думала о Нем не так много, как раньше. Наверно, просто времени не хватало. Но этот блестящий воображаемый спуск с вершины производил ошеломляющее впечатление — прямо дух захватывало. Его не было в Варшаве, потому Людка и не послала Ядзю за макулатурой. А когда Он вернется… Надо будет еще подумать. Но может быть, Он археолог, ассистент профессора Михаловского, и уехал в Египет на раскопки? Не все же ассистенты профессора снимаются в фильме по его книге «Архангелы и шакалы». А может быть, Он вовсе не археолог, а выдающийся хирург и в эту минуту спасает кому-нибудь жизнь, а Людка уписывает третью булочку и шарит в холодильнике?..