Музыка - Альберт Лиханов

— Ну, сын! — сказал отец и прижал меня в последний раз к колючей шинели. Потом он отстранил меня, повернул к школе и слегка подтолкнул.

Я сделал несколько шагов и обернулся.

Всё это было уже один раз. Я стоял с бабушкой возле ворот, бездумно махал рукой вслед отцу, не очень понимая, что случилась война.

Сейчас было то же — отец снова уходил на фронт. Но теперь я уж^ знал, что такое война. Я видел израненный санитарный вагон, жёлтые пятки убитого бойца, я видел кровь под микроскопом и ел еду, заработанную маминой кровью, я шил кисеты и ел завариху, лишь во сне вспоминая пшёнку, я боялся за отца и встретил его, раненого, а теперь провожал снова, второй раз. Провожал — НА ВОЙНУ!

Я обернулся и бросился к отцу. Я тискал его, я обнимал, я жадно вдыхал отцовские запахи, стараясь запомнить их, и едва сдерживался, чтобы не зареветь.

— Ну, ну! — сказал отец. — Смелее! Шагай! — и снова повернул меня к школе, и снова слегка подтолкнул вперёд.

Я пошёл, часто оборачиваясь и махая рукой, пока наконец, ответив мне в последний раз, отец с мамой и бабушкой не скрылись за углом.

* * *

Ещё издали я увидел у школы чёрную "эмку". Никогда возле нашей школы не стояли "эмки", и, почувствовав, что это связано с нами, я припустил бегом. Вовка Крошкин встретил меня на пороге. Из — под нежаркой леопардовой шубы выглядывала, как и у меня, белая рубаха. Вовка был возбуждён, суетился, отчего крутил во все стороны своей большой головой.

— Ну где ты?! — воскликнул он, увидев меня, словно уже и не чаял со мной встретиться, и тут же, без передыха продолжал: — За нами машина пришла!

— Видел, — ответил я невозмутимо, будто так оно и должно быть, и пошёл в класс, не обращая внимания на суетящегося, взволнованного Вовку.

— А! — сказала, увидев меня, Анна Николаевна. — Вот и наш Коля!

Рядом с учительницей стоял худой очкастый человек, похожий на какого — нибудь завуча или ещё пуще — на директора школы, не будь на нём военной формы.

— Давай пять! — сказал военный, протягивая мне руку. — Давай, давай, не стесняйся! Вот тебе наше солдатское спасибо! Тебе и товарищу твоему! — Он кивнул на Вовку, который стоял у меня за спиной.

Вовка выдвинулся вперёд и сам протянул военному руку.

— Вот — вот! — сказал офицер, пожимая Вовкину ладонь. — И тебе спасибо! Потому как для солдата первое дело — махорочка!

Анна Николаевна стала снимать со стола корзину, но офицер не дал ей, подхватил корзину сам, и мы двинулись вслед за ним к "эмке". В коридоре стояла нянечка, держа в руке медный колокольчик, и, когда мы выходили, махнула нам рукой, отчего колокольчик громко, на всю школу звякнул.

За рулём тоже сидел военный. В "эмке", было хорошо — приятно пахло кожей, легко покачивало, и мы не заметили, как машина остановилась.

— Приехали! — сказал военный и добавил вдруг, став строгим: — Приготовьтесь!

Анна Николаевна заволновалась, торопливо скинула с корзины холщовую тряпицу. Кисеты лежали, как и раньше, только сверху было несколько мешочков, полных табака. Наш класс бурно взялся за дело, ребята откуда — то нанесли табаку, папиросной бумаги и даже просто папирос, — наверное, оставшихся с довоенного времени. Правда, всего этого оказалось не так много — на десяток кисетов, не больше, — но всё же эти кисеты были не пустые, а с табаком, и ведь дарить такие кисеты приятнее, чем пустые.

Шофёр помог Анне Николаевне вытащить корзину, вслед за корзиной из "эмки" выскочили и мы, и я почувствовал, как у меня холодеют кончики пальцев.

Я думал, нас привезут к какому — нибудь дому, мы разденемся и в белых рубашках станем дарить бойцам наши кисеты. Наверное, и Анна Николаевна думала так, раз велела нам одеться получше, но то, что мы увидели, было совсем по — другому.

Слева коричневой стеной был поезд, обыкновенный поезд — одна к одной стояли теплушки, — а справа, выстроившись в квадраты, стояли бойцы. Правда, у них не было оружия, но во всём остальном это были настоящие бойцы — зелёные шинели, чёрные сапоги, серые ушанки со звёздочками. Звёздочки мерцали в свете вечерних фонарей, и казалось, что это сверкают маленькие кристаллики. Перед каждым квадратом бойцов стояли командиры, туго перетянутые ремнями. На командирах были белые полушубки, и я удивился — такие полушубки я видел впервые.

Наш очкастый офицер, похожий на завуча или директора школы, подбежал к кучке военных в белых полушубках. Это были тоже командиры, но они стояли не в строю, не вместе с солдатами, а отдельно и о чём — то говорили. Наш очкастый держал руку У шапки, что — то говорил, мы. не слышали — что, и, когда кончил, военный в полушубке, которому он докладывал, пошёл к нам.

Приблизившись, он козырнул Анне Николаевне, а потом нам — каждому в отдельности.

— Полковник Николаев! — сказал он и протянул руку Вовке.

— Крошкин! — ответил Вовка и добавил: — Ученик первого класса.

Полковник не рассмеялся, не улыбнулся даже, козырнул и мне, потом спросил Анну Николаевну:

— Разрешите начинать?

Будто Анна Николаевна была генералом, а мы с Вовкой, может, и не генералами, но важными командирами!

Анна Николаевна кивнула, а полковник Николаев шагнул вперёд и крикнул неожиданно раскатистым голосом:

— Товар — рищи бойцы! К нам приехали представители одной из школ города, где сформирована наша часть. Они вручат вам кисеты, которые сшили ребята этой школы. Скажем же им спасибо!

Настала недолгая пауза, я ждал, что скажет ещё^полковник Николаев, но он молчал. И вдруг… Вдруг… Я никогда не забуду этого, сколько бы времени ни прошло с тех пор, потому что забыть этого нельзя, невозможно.

Мгновение была тишина, и вдруг раздался рокот. Сперва я не понял ничего. А когда понял, заревел.

Над площадкой, где стояли бойцы, неслось раскатистое, громкое, мощное:

— У — р–ра-а-а!

Ура! Бойцы кричали "ура"!

Они кричали это нам. Анне Николаевне и нам с Вовкой.

Я пробовал успокоиться, кусал губы, но слёзы лились из меня сами.

Полковнрш Николаев обернулся к нам. Его рот был раскрыт. Он сам кричал "ура".

Наконец всё стихло, и полковник приказал негромко:

— Действуйте!

Я схватил несколько наполненных табаком кисетов и бросился к ровным квадратам, на ходу размазывая слёзы. Мне было стыдно этих слёз, таких неподходящих сейчас, и я совал кисеты, не глядя на бойцов. Меня похлопывали по плечам, какой — то боец даже поцеловал, а я всё шёл с опущенной головой, боясь, что солдаты увидят мои мокрые щёки.

Неожиданно кто — то крепко взял меня за плечо.

Я протянул кисет, шагнул было дальше, но крепкая рука не отпускала меня.

Я поднял голову.

Отец! Это был отец!

Он присел на корточки, поближе ко мне и повторил, будто мы с ним и не прощались:

— Ну, ну, сын! Помни, что я сказал!

Я помнил. Он говорил про бессилие. Про бессилие и силу, которая лишь одна может одолеть бессилие.

Я вздохнул облегчённо и обернулся. Вовка раздавал уже пустые кисеты, ему помогали Анна Николаевна и тот очкастый офицер.

— Иди! — сказал мне отец, как бы снова подталкивая. — Иди, у тебя дело!

Но я не мог шагнуть.

— Иди! — приказал отец.

— Хорошо, — ответил я ему и позвал: — Папа!

— Что? — спросил отец, улыбаясь.

— Покажи, где он?

Отец понял и сунул руку в карман.

Он вытащил кисет, и я разглядел на нём свои слова: "Смерть фашисту!"

— Возвращайся! — шепнул я.

И отец кивнул, улыбаясь.

— Хорошо! — сказал он. — А ты напиши. Напиши, когда не упадёшь.

Я помахал отцу, отступая. Мне надо было раздать ещё целую стопку пустых кисетов.

Я шёл вдоль строя, раздавая наши кисеты, и смотрел теперь в лица бойцов. Они кивали, они улыбались, они говорили: "Учись, сынок!", говорили, прочитав мою надпись: "Не сомневайся, будем бить фашиста!" А я шёл и шёл, раздавая кисеты, как раздают награды, пока не послышалась протяжная команда:

— По ваго — о–нам!

Чётко, не теряя порядка, солдаты побежали к вагонам, а я стоял с нерозданными кисетами.

Всё произошло в считанные минуты — бойцы были уже в теплушках, только командиры в белых полушубках ещё стояли возле вагонов. Я, словно заворожённый, разглядывал молчаливый эшелон с людьми, уезжавшими воевать, и очнулся, лишь когда впереди сипло прогудел паровоз.

Командиры взобрались в теплушки, поезд медленно покатился, и я кинулся к нему:

— Дяденьки! — крикнул я, поравнявшись с вагоном. — Кисеты возьмите, дяденьки!

Кто — то наклонился ко мне сверху, подхватил мою пачку и исчез во мраке.

— Всё в порядке? — крикнул я, волнуясь.

— Всё в порядке, сынок, — сказал мне солдат из медленно плывущего поезда. — Всё в порядке…

Я остановился.

Поезд завернул дугой, и на последнем вагоне замаячил красный огонёк.