В поисках деревянного слона. Облики Парижа - Василий Бетаки

Слепят тебя жёлтые фары,

Которых не знал над Невой.

Вот так из холмистого Пскова

Обрезки старинной души

Ссылают на остров Святого

Людовика — и не дыши…

Одна улица вдоль, шесть переулков поперёк, да четыре набережных — вот и весь Сен-Луи. Но всех живших тут знаменитостей — не перечислить.

Вот с четвёртого этажа выглянет сейчас художник Онорэ Домье, выискивая очередную жертву для своего карандаша. Не только разных министров и прочих известных людей дразнит карикатурист — нередко и своих соседей. Он знает, что никто не обидится тут, а робко попросят показать, и узнав себя и своих приятелей, долго будут хохотать, обсуждая и портрет, и оригинал в нескольких кафе острова.

А из дворца Лозен — трехэтажного ренессансного здания с тёмным фасадом и золочёными решётками балконов, построенного знаменитым Ле Во, — выходит на набережную хмурый, с помятым лицом, не по годам постаревший Шарль Бодлер. Живёт он, конечно, не в роскошных залах второго парадного этажа. Маленькую квартирку на самом верху предоставил поэту владелец Лозена, известный библиофил и меценат Жером Пишона, который купил этот дворец в 1842 году и поселил тут нескольких поэтов, писателей, художников. Жили тут, в частности, Теофиль Готье, автор и поныне знаменитого романа "Капитан Фракасс", художник Фернан Буссар, и многие ещё… Тут и написал Бодлер большую часть "Цветов зла".

Часами бродил поэт по набережным острова, "выхаживая" стихи, но как истый островитянин, далеко не каждый день бывал "в городе". (Чаще всего — на левом берегу, в Латинском квартале, где в нескольких кафе вокруг Сорбонны и на бульваре Сен-Мишель собиралась парижская богема прошлого века).

А в переулке "Безглавой женщины" поселил Бодлер свою "Чёрную Венеру" — вскоре после того, как познакомился с ней за кулисами Малого Пантеонского театра. Ей посвящены самые жуткие, антиэстетичные, но и самые лиричные из стихов Бодлера. Прекрасная негритянка, талантливая актриса, изменявшая поэту на каждом шагу — почти всегда с юными женщинами — Жанна Дюваль — самый жгучий из всех его цветов зла…

Но об этой многолетней связи поэта, о женщине, которой посвящены лучшие его стихи, мы знаем очень мало. Даже близкий друг Бодлера, изобретатель фотографии Надар, писал, что знает о Жанне меньше, чем о мадам Сабатье, которая многие годы любила Бодлера и называла его не иначе, как "мой скот", ревнуя к таинственной негритянке, смотреть которую во всех её ролях аккуратно ходила, покупая самый дорогой билет в первом ряду партера.

Более чем за полвека до Бодлера появился на острове писатель, ставший ещё накануне революции 1789-94 гг. легендой Парижа. Звали его Ретиф де ля Бретон. Хотя он жил не здесь, но встречали его на Сен-Луи чаще, чем иных островитян. В те безумные годы бродила по острову длинная, похожая на Дон-Кихота, фигура в плаще до пят. "Этот Остров — некрополь моей памяти" — такую надпись вырезал ножом Ретиф де ля Бретон на каменном парапете. Но эта надпись была последней в ряду многих, вырезанных им…

Ещё в 1769 году он оставил тут первую надпись. Возвращаясь как-то поздно к себе через остров на левый берег, он обнаружил, что потерял ключи от дома. Бродя по набережным, Ретиф и решил вырезать первую свою надпись под аркой моста. Это были две даты: 8 и 14 сентября. В этот короткий промежуток возник, взлетел и умер его эфемерный роман с Викторией д'Орневаль, которую с тех пор Ретиф больше никогда не видел. Но в течение четверти века начинал он своё утро с того, что приходил сюда, на улицу Сентонь. Каменные парапеты острова он превратил в свой дневник. Уже под старость, заметив, что надписи не вечны, и не желая, чтобы выветрилась (в буквальном смысле выветрилась) эта память, он переписал всё в тетрадь. Из неё и получился знаменитый дневник Ретифа де ля Бретона. На титуле книги под названием "Парижские ночи" изображён сам автор в неизменном длинном плаще и с совой, сидящей на широкополой шляпе. "Ночной зритель", как прозвал свою сову писатель.

Когда он умер в 1806 году, похоронная процессия была по тем временам невероятной: более двух тысяч человек. Среди них президент Судебной палаты, ректор Сорбонны, графиня Богарнэ, десятки владельцев винных лавок со всех концов Парижа, множество лодочников и строительных рабочих, одна из последних подруг писателя Маленькая Сара и почти все парижские проститутки.

+ + +

Почти все дома на острове сложены из огромных, грубо отёсанных камней. Потолки поддерживаются темными от времени, иногда лакированными, дубовыми балками. В некоторых особняках балки расписаны цветочными орнаментами, и вечерами, сквозь незавешенные окна, видны на потолках зелёные или красные с золотом узоры.

Со старинных балок дворца Лозен свисают огромные хрустальные люстры стиля барокко, которые кажутся каким-то модерном на фоне расписных потолков мушкетёрских времён.

В этом дворце Лозен, который был куплен городским муниципалитетом в 1899 году, устраиваются торжественные приёмы именитых гостей Парижа. Так в один из приездов английской королевы, на набережной прямо через парапет были поставлены сходни со ступеньками, и старинная расписная барка подвезла Елизавету Вторую со свитой к парадному входу дворца.

Этот живописный и церемонный спектакль напомнил мне, как парижане обошлись с другой королевой — своей собственной — двести лет тому назад…

На многих домах — мемориальные доски, вкратце сообщающие о чинах и заслугах первых владельцев. На иных, впрочем, не только мемориальные. Так в особняке, где размещалось в XVII в. руководство Цеха Булочников, рядом с мемориальной доской прибита другая, извещающая о том, что тут теперь находится профсоюз всё тех же булочников.

Из зданий на острове, кроме Лозена, достойны внимания дворец Шенизо (перестроенный архитектором Пьером де Виньи в 1726 г.), церковь Св. Людовика — одна из немногих в Париже церковных построек в стиле барокко, а так же дворец Ламбер, напоминающий прежде всего о связи острова Сен-Луи с польской культурой.

После поражения польского восстания 1831 года, князь Адам Чарторыйский, вынужденный эмигрировать, ибо в дни восстания он был избран президентом Польской республики, просуществовавшей считанные дни, купил обширный дворец Ламбер. (Это — тот самый Адам Чарторыйский, который был наряду с Михаилом Сперанским главным вдохновителем реформ в России, на которые как русские, так и поляки возлагали огромные надежды во время "дней александровых прекрасного начала". Реформы окончились, как известно, ничем: Александр I, после 1812 г. удалил от себя весь "кружок молодых друзей" и приблизил Аракчеева…)

В этом огромном доме Чарторыйский, поселил почти всех известных деятелей польской культуры того времени. Жил там и великий польский поэт Адам Мицкевич, который был тогда профессором литературы в "Коллеж де Франс". А Фредерик Шопен был учителем музыки дочери Чарторыйских.

Адам и Анна Чарторыйские материально поддерживали множество художников, писателей и музыкантов. В залах Ламбера часто бывали концерты и литературные вечера не только для поляков-эмигрантов, но и для парижской публики. Часто тут играл Шопен и читал стихи Мицкевич.

В 1838 году по инициативе князя Адама в двух шагах от дворца была создана усилиями всей польской эмиграции Польская Библиотека, которая и сегодня располагается в доме 6 по Орлеанской набережной, купленном для этой цели Чарторыйским. В особняке этом, кроме библиотеки, расположен салон Шопена, а также музей Мицкевича, созданный тут при содействии польской общественности и правительства в 1903 году.

На острове уже в наше время жили: поэт Андрэ Бретон, скульптор Камилла Клодель, президент Франции и филолог, составитель одной из лучших антологий французской поэзии, Жорж Помпиду, вулканолог Гарун Тазиев…

Среди легенд острова есть и такая невесёлая история. В конце XVIII в. в день какого-то церковного праздника на узком мосту между островами Ситэ и Сен-Луи столкнулись две процессии. Ни монахи из Нотр-Дам, ни монахи из монастыря Св. Людовика, так же как, впрочем, и прихожане обоих храмов, не захотели уступить дорогу встречной процессии. Дошло до драки. Несколько монахов утонули. С тех пор за два века мост не раз обрушивался. (В последний раз уже после второй мировой войны). Вот уже полвека, как ездить по нему вообще запрещено — солидные чугунные тумбы с цепями закрывают въезд на него с обоих берегов. Даже мотоциклисты, которым цепи не помеха, всё же побаиваются: а вдруг правы старожилы, утверждающие, что мост стоит только пока по нему смиренно ходят пешком, ибо "пустая гордыня погубила тут некогда нескольких монахов".