Луч правды во мгле лжи - Мария Арслановна Мусина

– и вдруг: «Я ж теперь живу в элитном поселке в коттедже». Как будто он на конюшне родился и выбился, наконец, в люди.

Мне стало грустно. Очень грустно. Очень-очень. Все же я с Антоном прожила десять лет как с мужем. А знакомы мы и того больше. А теперь это – чужой муж. И живет с двадцатью восьмью племенными котиками, ну, хорошо, пусть с восемнадцатью…

– Чего ты? – встрепенулась Ира.

– Мне его жалко, – сказала я честно.

– А мне – нет, – отрезала Ира, – и еще все время говорит, как он счастлив. «Я, говорит, мечтал об этом всю жизнь!» Тьфу! Противно. Розовые сопли. Счастлив он!

– То есть он жил со мной, а мечтал вот об этом? Венчаться в клетчатом пиджаке?

– Ну, ты не расстраивайся.

– Куда уж мне. Как странно, что Антон прожил со мной столько лет. Представляю, как мучился.

– Если бы у тебя не завелся Василий – до сих пор мучился бы. Ха-ха. Мучился он. Зато сейчас – по заслугам получил.

– Ладно, я Антону зла не желаю. Пусть с ним. Грустно, когда разрушается жизнь. Даже если потом другая жизнь складывается хорошо – все равно грустно. Но давай о Наташке. С квантовым структурным преобразователем Коростылева уже можно начать прижимать, – вернула я разговор в деловое русло.

Ире явно хотелось еще пообсасывать подробности нынешней жизни моего бывшего мужа. Но она внимательно посмотрела на меня и тоже перешла на деловую волну.

– А что прижимать? Если даже суд – суд! – признал: все законно. Да Валера этот рассмеется нам в лицо! Он – прогрессивный хозяйственник, а мы – замшелые кляузницы. Нет, надо дальше копать. Вытащить на белый свет что-нибудь актуальное. Наверняка Коростылев и сейчас что-то мутит. Не может не мутить. Он нигде не служит. Дрыхнет до полудня, потом фитнес центр, потом ресторан с жужей. А на какие шиши, спрашивается? Значит, есть у него какой-то доход скрытый, как пить есть. На Наташкины деньги, небось, и организовавшийся доход.

– А по поводу Антона, – ни с того ни с сего сказала я, – ты не права. Когда-то он был вполне приличным человеком.

– Ха-ха! – мрачно сыронизировала Ира.

– И потом дело не в Антоне. А во мне. Это я не хочу видеть в каждом предателя. Заранее причем.

– Ну да, ну да, типа ты – светлая душа, а я исчадье. Только почему-то так получается, что права всегда я. А ты со своей светлостью все время в дурочках.

Я задохнулась от возмущения. Чего это я в дурочках? Ну да, неприятно сейчас вспоминать об Антоне. О двадцати годах жизни с ним. Да, я Антона всегда защищала. Но как могло быть иначе? Как бы я с ним жила, если бы не считала его благородным человеком?

Иркина прозорливость, конечно, имеет место, и если ей следовать – Иркиной концепции – ты вряд ли неожиданно попадешь впросак. Просто потому, что ты все время будешь в нем. Будешь во всех видеть одни недостатки. Бр-р. Быть каждую секунду начеку – очень расшатывает нервы. В этом нет конструктива. На мой распахнутый характер – так вообще непонятно, как существовать в вечном подозрении и настороженности. Нет, моя нервная система этого не выдержит. Таких, как я, не берут не только в космонавты (у меня вестибулярный аппарат очень слабый, укачивает постоянно в транспорте), но и в разведчики не берут…

Я вспомнила, о чем говорили Василий и его дружбан Гоша в Муроме. Залихватски воспроизводимое памятью этих товарищей свидетельствовало об очень сложноподчиненных отношениях с законодательством, причем не только административным, но и уголовным. И что? Я должна отступиться теперь в ужасе от Василия? Пренебречь возникшими между нами чувствами и коротать свою жизнь в ожидании законопослушного ботаника на белой мыши?

– Короч, – строго сказала Ирка, – надо рыть дальше.

«Нет, – додумала я свою мысль, – я буду жить настоящим, а не прошлым и будущим». А вслух сказала:

– В каком направлении?

– Надо выйти на компаньона Валерия, который его кинул. Если кинул – это не обязательно означает, что он плохой. Возможно, очень даже хороший, а плохой Валерий. И вообще – это по версии Валерия его кинули. В действительности все могло быть не так и даже наоборот. Неизвестно, что там произошло. В любом случае, на этого человека надо выйти, поговорить с ним, разузнать о нем.

– Ну и…

– Что «и»? – вспылила Осокина. – У меня имеется список номеров телефонов, по которым Коростылев звонил в последние полгода. Но их миллион. Как их проанализировать? У меня голова – не компьютерная бочка какая-нибудь, а чуткий, тонкий орган мыслительных процессов.

– Ну и…

– Надо Наташку еще раз допросить, – сказала Ирка, – вообще это – безобразие! Мы тут ноги стерли до колен, рыща в поисках сведений о ее благоверных, а Наташка пребывает в страдательной неге.

Ира в ярости схватила телефон:

– Значит так. Немедленно! Незамедлительно едешь на Тверскую! Мы тут с Ольгой сидим в кафе, и ты нам нежна!

– Приедет? – спросила я.

– Куда она денется? Все же Наташка – основной источник сведений. Да, плохонький источник, но уж какой есть. Сейчас мы ее прижмем – пусть вспоминает все подробности, все детали, все нюансы. А как бывшая Василия? – ни к селу ни к городу спросила Ирка. – Тебя не донимает?

– Нет, – пожала плечами я.

– Это подозрительно, – прищурила глаза Ирка, – за хорошего мужика бабы борются не на жизнь, а на смерть. Зенки друг дружке выколупливают. Ну, за никудышненьких, конечно, нет. Кому они сдались? Никудышненькие-то?

Вот опять Ирка права. Я как-то даже не думала в этом направлении – о прошлой личной жизни Василия. А ведь она была! То есть – точно была.

– Может, женщина приличная, – поджала я губы, – вот и не устраивает разборок.

– Ой-ой-ой, – захохотала Ирка, – где ты их видела-то, приличных?

– Вот мы, например, – не сдавалась я.

– Ну. Только вдвоем и остались – ты да я. Но она ж – не мы – бывшая твоего Васи драгоценного.

Аргумент был непробиваемый.

– Ты хоть разузнай, – наставляла Ира, – ушами-то по ляжкам себя не хлопай, расспроси в хорошую минуту: что да как, откуда и почему и куда. А то будешь потом, как Наташка какая-нибудь, сопли на кулак мотать. Заранее готовиться надо!

… К тому времени, как появилась Наташа, я уже, ужаленная Иркиным ядом, подзуживаемая ее сентенциями здравомыслия и осмотрительности, готова была все бросить и бежать пытать Василия с пристрастием (возможно, используя методы вербального устрашения). И только расстроенный Наташкин вид остановил меня – пришлось успокаивать ее, а не себя.

Многословно выразив