Двести веков сомнений - Константин Бояндин

Но тут выяснилось, что у хозяйки сегодня день рождения правнука, потомка среднего сына её младшей дочери, и всё пошло прахом.

Впрочем, хозяйка не догадалась, что её постоялец готов в двадцать минут собрать все оставшиеся вещи (которые лежали как ни в чём не бывало, без особого вроде бы порядка) и разом испариться. Собрать всё до соринки. Пункт седьмой: никогда не оставлять следов своего пребывания. Никаких личных вещей. Записок. Предметов. А главное — персональных артефактов. Д. произнёс эти два слова обыденным тоном, и, когда Клеммен не выдержал и спросил, что это такое, тут же объяснил. Клеммен и сам не понял, отчего вдруг так быстро покраснел. Вроде бы ничего непристойного в объяснениях нет. Каждый понимает в меру своей испорченности.

Короче говоря: на пол не плевать, обрезки ногтей не оставлять, любовью не заниматься. Устроить здесь последнее, правда, при характере хозяйки, было бы приключением не менее захватывающим, чем, скажем, стянуть золотое ожерелье из драконовой сокровищницы. Не попадёшься — век будешь помнить, ну, а уж если попадёшься, тем более…

Впрочем, пункт восьмой весьма строго отзывался обо всех возможных интимных связях. Он их попросту запрещал. Точнее, запрещал все, не благословлённые Д. или более высоким начальством. Но как-то у Клеммена не хватало воображения представить, как он подходит к иронически улыбающемуся Д. и просит этого благословения, будь оно неладно. То есть, разрешения. Пока не подписал этот контракт, ничего подобного и в голову не приходило.

Великие боги, что только в голову не лезет! Надо пройти проветриться. Да и к Храму подойти поближе, посмотреть. Красивые у них, ольтов, праздники, ничего не скажешь. И не пышные чрезмерно — взгляд не режут — и не очень приметные: можешь пройти мимо и не заметить. Но если заметишь, глаз не оторвёшь.

Стоически выслушав последние семейные новости своего гостеприимного приюта, юноша оделся — во вчерашний выходной костюм — и откланялся. Именно откланялся, буквально: хозяйке это было приятно, а подобным церемониям Клеммена хорошо обучили.

Д., конечно, купил меня на любопытство. По большому счёту. Разумеется, я ему совершенно по-человечески благодарен: оставаясь Ланенсом, я бы кончил свои дни в какой-нибудь вонючей канаве. Но отец мой не переставал повторять, что ничего даром не делается — да и сам Д. частенько повторяет эту же мудрость. Со временем мне стало любопытно: чем буду расплачиваться?

Потратились они на меня изрядно. Пока я год странствовал, огибая Большую Землю, следили за мной непрерывно. Причём так, что и не заметишь. Как-то я спросил — в шутку, помнится, — знает ли Д., чем я занимался в Паэроне тогда-то и тогда-то. И тут он покопался в столе, выудил оттуда прозрачный шарик и ответил на вопрос.

Тут шутки и кончились.

Вначале я страшно испугался. Что теперь, всю жизнь оставаться под надзором? Но Д. мне быстро объяснил, что дело обстоит не совсем так. Если необходимо , сказал он, то не составит — скорее всего — большого труда подробно выяснить любую деталь. Но под постоянным надзором люди находятся только в исключительных случаях. И невозможно, и незачем постоянно держать всех в поле зрения. Странно, но я ему поверил. У Д. вообще странная привычка: не лжёт никогда. Бывает. что уклоняется от ответов или помалкивает, но если ответит — не обижайся, ответит по существу. Под легендой, конечно, он соврёт — глазом не моргнёт, но когда с глазу на глаз…

Словом, на любопытство меня и купили. На таинственность. Обижаться, конечно, глупо: я сам приложил старания, чтобы купиться. Да и по счетам платить вовсе не унизительно — специалисты здесь высококлассные и, раз уж так суетятся вокруг моей скромной персоны, значит, и работать придётся над вещами непростыми. Ну а то, что жить по легенде нелегко и двойное мышление страшно утомляет, — Sern uass anhorras.

Поздним вечером того же дня ноги сами собой привели Клеммена в контору.

Даже не вечером, а ночью. Дверь, однако, не была заперта. Скорее всего, она была заперта для всех случайных прохожих, которые решили бы постучаться сюда. Или, упасите боги, от грабителей, которых в Венллене вообще нет. Воры случаются, и их Гильдия, непременное зло каждого большого города, как-то существует, но только очень дурной и отважный вор осмелится вломиться сюда.

Д. сидел за столом и работал.

Клеммен чувствовал себя глупо. Он осознал, что чувства, обуревавшие его минуту назад, не могут быть выражены словами. Да и вообще — что он хочет от Д.? Совета? Ответ известен заранее. Иди работай. Или иди отдыхай. Словом, не хочешь получить ответа — не спрашивай.

Настоящих окон в комнате нет, и не было никогда, а таинственная вторая дверь заперта. Кто там, за ней? Чисто детское любопытство, погубившее, наверное, немало кошек…

Глупости всё это, понял юноша. Уйти домой и отоспаться. Заснуть будет трудно, но всё же… А Д. не станет задавать вопросов и удивляться. Если пришёл — значит, по делу. Если ушёл молча — значит, так надо. Необычно, но, если задуматься, приятно. И Клеммен повернулся, чтобы уйти.

И остолбенел.

Д. за столом не было. Ещё курился дымок от его сигары (порок, от которого не собираюсь отказываться, говорит Д.), что лежала в изящной белого мрамора пепельнице, но её хозяин отсутствовал. Что за наваждение? Сквозь стену ушёл? Хотя признайся, Клеммен, много ли ты о нём знаешь? Вполне возможно, что сквозь стену. Умеют же некоторые.

На столе ничего, на чём может остановиться непрошеный взор. Кроме одного. Посреди широкой крышки, полированная поверхность которой была исчерчена множеством мелких царапин, лежал конверт из грубой на вид серой бумаги. Хорошо знакомый конверт. И надпись, явная и ясная — догадается и дурак. «Клеммену». Почерк Д.

Юноша взял конверт и диковато оглянулся. Что за театр! Открыл конверт и извлёк оттуда плотную карточку, непонятно из чего сделанную. Наверное, из металла — вон какая тяжёлая. Множество символов украшали её, многие из них знакомы. В особенности две косых красных полосы в левом верхнем углу на лицевой стороне.

Юноша скомкал конверт и выбросил за плечо. Не оглядываясь: он знал, что конверт на миг вспыхнет пламенем и бесследно рассеется множеством серебристых искорок.

Намёки у Д. — иногда едва заметишь, а иногда такие же тонкие, как кирпичом по затылку. Как сейчас, например.

Венллен, Веантаи 29, 435 Д., ночь

Две красных полосы обозначают эльхарт, что многие ошибочно переводят как «ночной Храм». Правильнее сказать — теневой, невидимый, или тайный. Собственно, это и было то, на что мне было велено сменить — говоря простым языком — бордели, трактиры, прочие увеселительные заведения. Обмен, конечно, оригинальный. Как если бы вам строго-настрого воспретили питаться бурдой из картофельных очисток и разрешили только пировать в изысканных ресторанах. Идти в первый раз в эльхарт было куда страшнее, чем в бордель. Я, честно говоря, побаиваюсь всего сверхъестественного.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});