Журнал Наш Современник 2006 #12 - Журнал Современник

— Это не ваше дело, да и не умеете услужать…

В громадном особняке, где разместили наше руководство, ко мне подскочила местная обслуга:

— Что любит ваш хозяин, как составим меню?

Мне хотелось сказать: а что-нибудь полегче спросить не можете? Раньше на подобные вопросы отвечал прикрепленный чекист, обязанный знать привычки и пристрастия “хозяина”. Но теперь его не было: Никита отменил охрану кандидатов в члены Политбюро. Я изобразил бывалого:

— А вы как думаете? Конечно, добрый украинский борщ с пампушками, такой, чтоб ложка стояла, кусок отбивной, чтоб глазам стыдно, а душе радостно, варенички и тое-сё, что положено… — Откуда мне было знать, что Янина Станиславовна, супруга Кирилла Трофимовича, держала его на всем протертом и диетическом.

Когда перед ужином заглянул в столовую, у меня помутилось в глазах. Стол был раскинут персон на двадцать. Посредине от края до края сплошной лентой стояли бутылки всех размеров, форм и расцветок, засургучованные и сверкающие серебром и золотом. А вокруг закуски, сплоченные так, что и палец меж ними не вставишь. Сверкающий хрусталь, крахмальные салфетки, горы фруктов, кроваво-красные ломти арбузов. Не удивительно, что, глянув на такое великолепие, Иван Евтеевич Поляков, не теряя времени, внес предложение:

— Ты, Кирилл, не пьешь, а помощнику можно выручить земляка?

— Отчего же нет, — и добавил: — Этот может.

— Ну а ты, хоть капельку…

— Разве что коньяка пять граммов, — а рука уже потянулась к запретному плоду — исходящему соком куску буженины.

После ужина решили прогуляться. Была тиха украинская ночь, и роняла она неторопливо снежные хлопья. Тишь такая, что слышно шуршанье снежинок. Вышли на Владимирскую горку, и тут хорошо поевшим хлопцам захотелось поиграть в снежки. Пошла веселая кутерьма, которая окончилась тем, что все трое, свалясь в кучу-малу, покатились вниз. А я, подобно клуше, обороняющей цыплят, метался вокруг: не дай Бог, вывернется милиционер и задержит кандидата в члены Политбюро ЦК и двух первых секретарей обкома. Приведут в отделение, а документов ни у одного нету, все оставили в особняке. Удостоверение есть только у меня, придется пойти в залог самому. Перепачканные в снегу, лохматые, веселые, шли обратно и орали — ни дать ни взять мальчишки. В кои-то веки вырвались на свободу. А завтра опять парадные костюмы, галстуки, настороженность и аккуратность — не дай Бог, лишнее слово с языка сорвется.

В том году мы залили на Центральной площади Минска каток. Народ валом повалил на него, да и Кирилл Трофимович, если выдавался свободный вечер, любил побегать на “хоккеях”. Благо от катка до здания ЦК было метров триста, переодеться можно было в кабинете.

Не мною придумано: жизнь подобна зебре — полоса белая, полоса черная. Причем полоса черная наступает, когда ее совсем не ждешь. Мы приехали в Москву на пленум ЦК КПСС. Утром Кирилл Трофимович пошел в Кремль. Я, как всегда, сидел у телефона — мало ли что понадобится “хозяину”, он должен выступать. Звонок раздался не более чем через час:

— Кириллу Трофимовичу плохо. Увезли в больницу.

Врачи определили нервное истощение и уложили его надолго. Хуже нет остаться без руководства — и на работу ходить надо, и сделать нечего. Другие секретари пытались прибрать меня к рукам, но я не дался, а вместо этого сочинил книжку рассказов и отнес в издательство. К печати приняли. Стал прорабатывать кое-какие проблемы впрок, но все валилось из рук: приближались выборы в Верховный Совет СССР, а избирательная комиссия молчала. А уже начались выступления членов Политбюро с программными заявлениями в печати и сообщения о выдвижении их кандидатами в депутаты. Страшно подумать, если в положенный срок наш не встретится с избирателями и “Правда” не опубликует его выступление, значит, Мазуров не будет баллотироваться в депутаты Верховного Совета. Вывод будет однозначен: первому секретарю не доверяет народ. Что последует дальше, говорить не стоит. Местные начальники и коллеги молчали, будто в рот воды набравши. Чекисты докладывали, что по республике пошло волнение — что с Мазуровым, его не видно и не слышно. Значит, правду бают, что с Никитой у него нелады… Мы с первым помощником Виктором Яковлевичем Крюковым решили не ждать развития событий. Виктор, человек-вулкан, развил бешеную деятельность. Полетели указания о создании избирательной комиссии, подбору доверенных лиц, назначили дату встречи кандидата с избирателями. Я подготовил предвыборную речь, сделал изложение для печати, пригласил корреспондента “Правды” Ивана Новикова и передал ему. Оставалось малое: привезти Мазурова в Минск и представить его избирателям на трибуне. Он поначалу заупрямился, но потом сдался, и его на сутки буквально украли из ЦКБ. Прямо из салон-вагона привезли в клуб имени Дзержинского за сцену. Народу в зале битком. Мы с Виктором отсекли его от всех желающих пообщаться, и вдруг я вижу, что лицо его посуровело, и он, круто сменив тему разговора, напустился на нас:

— Что это вы за столпотворение устроили? Народу пол-Минска нагнали, телекамер наставили, журналистов толпа… Почему со мной не согласовали? Самоуправничаете?

— Я… мы… — забормотал Виктор, — думали…

Тут я все понял. Из-за спины Виктора выдвинулось багровое лицо начальника Особого отдела ЦК КПСС товарища Малина.

— Здравствуйте, Кирилл Трофимович… Я тут мимоходом… Думаю, дай заскочу… Да вот, сугробы, заносы… припозднился немного. — Похоже, он был растерян не меньше нашего. Откуда мимоходом заскочил, уточнять не стал, а припозднился, похоже, на сутки, и Мазурова упустил, и собрание допустил.

А Кирилл Трофимович продолжал бушевать:

— Телекамеры убрать! Что за чествование устроили, будто вождю какому! Партизанщину развели! Меня нет, так что, нельзя было с Москвой посоветоваться и провести все тихо, скромно? — Он знал, в чьи уши попадет информация, и старался вовсю. Никита, конечно, не забыл и белорусский бунт при назначении Зимянина, и непокорство Мазурова.

— Не додумали, Кирилл Трофимович, ну, я завтра кое-кого взгрею!.. А телекамеры разрешите оставить только на ваше выступление и доверенных лиц… Надо народ в республике успокоить, а то пошли всякие домыслы…

— Никаких лиц, а то ведь я знаю, начнут величать да возвеличивать…

Назавтра в “Правде” появился отчет о встрече с избирателями и статья Мазурова. Все стало на свои места. А больной прибыл в ЦКБ к завтраку, вроде и не уезжал. Блок коммунистов и беспартийных сработал на выборах — лучше не придумать.

Я уже совсем свыкся со своим положением, но за два дня до Нового, 1964 года Мазуров пригласил меня и сказал:

— Вы мне надоели.

Чувствуя какой-то подвох, я смиренно пожал плечами:

— Надоел, так надоел. Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий. Когда сдавать дела и кому?

Он улыбнулся и протянул мне пачку красивых кремлевских открыток:

— Поздравьте своих домашних, пошлите знакомым.- Он встал, прошелся по кабинету, остановился возле меня. — Мне стыдно держать вас на подхвате. Вы независимо мыслите и вполне созрели для самостоятельной работы. 2 января 1964 года принимайте пост главного редактора “Советской Белоруссии”. С Новым годом вас! — Приобняв меня, крепко пожал руку. — Спасибо за работу и верность.

Сбылась мечта — я достиг солидного положения в журналистике, возглавил крупнейшую в республике газету. Справедливость и популярность — вот две задачи, которые я поставил перед собой и коллективом. Хотя двойная жизнь продолжалась, мы печатали нелепые директивы партии по всем вопросам — о том, какой гвоздь вбивать в какую стенку и какого числа и месяца сеять гречиху. Целые номера отводили под бесконечные речи нашего дорогого Никиты Сергеевича. В общем-то, когда их не было, скучали. Забитые речами полосы давали экономию гонорара, и мы тогда могли заплатить больше нештатным авторам и сотрудникам. Занятый рутинной работой, я как-то не замечал, на какую высоту взобрался.

Однажды раздался звонок от Мазурова:

— Я слышал, что в Минск приезжает Шостакович с первым исполнением 13-й симфонии. Вы не думаете, что такое крупное событие в культурной жизни республики стоит отметить?

— Безусловно, стоит. Я заказал серьезную статью музыковеду.

— Правильно.

И когда статья была опубликована, он снова позвонил. Признаюсь, не без трепета душевного поднял я трубку и услышал:

— Молодцы. Дельная статья.

Вскоре позвонил завотделом пропаганды и агитации Николай Капич. Он начал с высокой ноты:

— Борис, ты соображаешь, что делаешь? Глянул на четвертую полосу сегодняшней газеты и обомлел… На кого замахнулись?

Не желая, чтобы риторический вопрос обратился в конкретный, а Капич попал в дурацкое положение, я ответил:

— Только что звонил Кирилл Трофимович и похвалил за статью о Шостаковиче… Ты тоже о ней?

Капич замялся и от растерянности забыл, о чем только что завел речь: