Достойна счастья - Полина Федорова

— Я хочу тебя, — срывающимся голосом, почти не помня себя, простонал он.

— Да, — тихо и безучастно ответила она и, закрыв глаза, повторила: — Да.

— Посмотри на меня, — чуть тряхнул ее Федор, — посмотри. Ты понимаешь, чего я прошу?

— Все бессмысленно… Слова бессмысленны. — Она взглянула на него с болью и горечью. — Ты знаешь, я твоя… Я хочу быть твоей.

Федор подхватил ее на руки и понес к скамье, на которой когда-то они поцеловались впервые. Казалось, что это было в какой-то совсем иной жизни. Тогда тоже было прохладно, с Двины дул ветерок и собирался накрапывать дождь. На ней была та же теплая бархатная ротонда, на голове — кокетливая шляпка. Сегодня шляпки не было, а волосы были заплетены в обычную косу. Когда он положил ее на скамью, коса скользнула вниз и кольцом обвилась вокруг ножки.

Странное состояние овладело Федором: кровь, казалось, кипела в жилах и из всех мыслей, скорее даже не мыслей, а желаний, осталось только одно — сделать эту девушку своей. Он не был сейчас способен на любовную прелюдию, не желал познать тайны и прелесть ее тела, он даже не хотел, чтобы она ему отвечала. Только вторжение, только это главное. Тавро хозяина. Он вторгся в нее стремительно и безжалостно, едва уловив тот момент, когда преодолел девственную преграду. Лиза сжалась, но не проронила ни звука, не попыталась оттолкнуть его, только еще крепче охватила его руками и впилась зубами в сукно шинели. Он излился бурно и неистово, утратив ощущение времени и пространства.

Очнувшись, Федор почувствовал себя завоевателем, поработителем, господином. Его тело ликовало и звенело, как натянутая струна, приветствуя блаженство освобождения. Он нежно стал целовать Лизины глаза, щеки. Они были солоны от слез. И этот вкус на его губах разом погасил всю радость. Действительность обрушилась на него. Что же он наделал?

Федор поспешно поднялся, привел в порядок свою одежду, помог Лизе сесть.

— Лиза, любимая, прости… Прости меня… — Он взял ее прохладные ладони в свои горячие руки и стал покрывать поцелуями.

— Оставь… Все зря. — Она уткнулась в его плечо и заплакала.

— Дорогая, прошу, не плачь, — чувствуя себя последней скотиной, взмолился Федор. — Я причинил тебе боль…

— Разве это боль? Вот здесь всего больнее. — Она взяла его руку и приложила к своей груди.

Федор обнял ее за плечи, прижал к себе и стал тихонько покачивать. Так в былые времена делала его матушка, когда ее озорники-сыновья прибегали с разбитыми носами и коленками. Еще матушка всегда шептала что-то успокаивающее, но Федор не мог сейчас найти ни одного слова утешения и не смел дать ни одного обещания. Он с ужасом поймал себя на желании уйти. Встать и уйти, оказаться как можно дальше от этих слез, от измятого мукой лица, потому что виновником слез и муки был он — Федор Дивов, человек чести. Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Будто прочитав его мысли, Лиза отстранилась.

— Тебе пора. Скоро рассвет, — чуть дрожащим голосом произнесла она.

— Да, но… — начал было Федор.

— Прошу тебя, иди, — прервала она его. — Будет худо, если тебя здесь застанут.

— Лиза, я не ведаю, что будет со мной в будущем, останусь ли я жив, или погибну, получу помилование или нет. Я не могу предложить тебе разделить со мной злосчастный мой жребий.

— Я знаю. И ничего не прошу. Ступай.

Лиза обняла Федора, сама прикоснулась к его губам.

— А теперь иди.

Федор поднялся со скамьи, еще раз поцеловал ее руки.

— Прощай, любимая. Я дам о себе знать.

Лиза молча кивнула. Он направился к стене, несколько раз оглянулся назад. Но лица Лизы уже не было видно, только неясный силуэт, вдруг слившийся с сумраком сада. Федор перелез через ограду и зашагал по улице. И чем дальше он отдалялся от Лизы, тем менее ощутимым становился груз случившегося, который по возвращении в казарму и вовсе стал не грузом, а так, некой пушинкой, подобно той, что легла во время пути на плечо его мундира. Дивов глубоко вдохнул, выдохнул и одним щелчком спорхнул пушинку со своего плеча.

8

Лиза смотрела в ласковые глаза отца, так похожие на ее собственные, и никак не могла подобрать нужные слова. Отчаяние и леденящий ужас накатывали на нее волной за волной, внутри все сжималось и скручивалось в тугой узел, как только она пыталась открыть рот и произнести то, что намеревалась. А сделать это было необходимо, потому как самой ей со всем этим справиться не было никакой возможности. Разве только руки на себя наложить.

— Что с тобой, душа моя? Какую неделю сама не своя ходишь. Бледненькая какая-то, кушаешь плохо. Уж не приболела ли? — вывел ее из задумчивости голос отца. — Так мы сей момент лекаря пригласим.

— Нет, папенька, не нужно. Я… совершенно здорова, — с трудом выдавила из себя Лиза и почувствовала, как начали пунцоветь ее щеки. Конечно, состояние ее болезнью назвать ни в коей мере не можно, но и обычным для незамужней девицы таковое не являлось.

— Что ж не весела, птаха моя? — озабоченно посмотрел на дочь Петр Иванович. — А коли хочешь, езжай с Ольгой Самсоновной на мызу, отдохнешь в тиши от шуму гарнизонного. Сейчас время самое подходящее — июль — макушка лета.

Генерал мечтательно прикрыл глаза, вспоминая душистый запах трав и цветов, мерное гудение пчел, золотистый, прозрачный, тягучий как только что выгнанный мед, июльский полдень на мызе, небольшой ферме, что приобрел он лет пять назад недалеко от Архангельска.

— Ба-а-атюшка, — дрожащим голосом произнесла Лиза. Попыталась подавить подступавшие к голосу рыдания, но попытки эти не увенчались успехом, и она залилась горькими слезами.

— Лизанька, ангел мой… — испугавшись сего водопада, Петр Иванович приподнялся было в кресле, но дочь одним движением опустилась у его ног, склонила золотистую голову.

— Простите меня, батюшка, — всхлипнула она, схватила отцовские руки и уткнулась в них лицом. — Простите…

— Да что за беда приключилась-то? — опешил от такого напора Петр Иванович.

— Не к кому мне идти более, кроме вас…

— Да будешь ты говорить толком или нет, — начиная раздражаться от неясности ситуации и недоброго предчувствия, произнес отец.

— Я… у меня… батюшка, у меня будет… ребенок.

— Что? Что ты сказала? — не веря своим ушам, оторопел Тормасов.

Впрочем, Лиза сама до сих пор не могла осознать реальности происходящего. Будучи совершенно не осведомленной по поводу сего деликатного предмета, не она, а Наталия первая забила тревогу. Верная наперсница и служанка, будучи особой любопытной и «страсть как любившей послушать амурные истории», наслышана была и о последствиях оных. Именно Наталия приметила и утренние недомогания хозяйки, и отсутствие в положенные дни неких процессов, кои должны происходить в организме женщины каждый месяц. Связать это все с ночным рандеву в саду не составило для нее труда, тем более что после этого свидания Лиза, смущенно пряча глаза, сунула ей в руки свои нижние юбки и попросила хорошенько отстирать. Расстроенное лицо и крепко сжатые губы хозяйки удержали Наташу от расспросов, да и о чем было спрашивать, когда и так все было ясно как Божий день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});