Последняя радиограмма - Алексей Леонтьев

— Вот бы взглянуть! — мечтательно вздохнул Чугунов.

— А ты попроси командира, — посоветовал Блинов. — Так и так, мол, комендор Чугунов желает сделать здесь остановку на предмет посещения концерта местного ансамбля песни и пляски.

Матросы тихо рассмеялись.

— Тише! — воскликнул Блинов. — Тише!.. Чуете? Поют будто…

Все затихли. И верно, порыв ветра донес далекий женский голос.

— Тоскует… — сказал Митрофанов.

— Кличет вроде кого-то… Может, он тоже в море ушел?

— Чужая печаль, а понятна…

— У нас на Урале девчата тоже славно поют, — проговорил Блинов. — А у вас, товарищ мичман, на Дону какие песни!

— У меня дома сейчас не до песен… — не сразу, глухо произнес Митрофанов. — Немец там…

Разом смолкли все разговоры. Исчезло очарование тропической ночи. Затих ветер. Не стало пряного запаха неведомых цветов. Смолк женский голос.

— Пора, товарищи! — строго сказал Митрофанов. — Надо и другим дать глотнуть свежего ветерка.

Мостик ненадолго опустел.

Мы обогнули мыс, и скрылись из виду огни костров. Только долго еще доносился затихающий перестук барабанов. Но теперь он мне в самом деле казался беспокойно-тревожным…

25 ноября. Сейчас все уже позади. Только что обошел лодку. Спят подвахтенные. Но люди на вахте возбуждены. Всюду разговоры, неохотно смолкавшие при моем появлении, а отвлекаться нельзя ни на секунду. Минувший день научил нас многому. Обманчиво пуст оказался Тихий океан. События последних часов не скоро изгладятся в нашей памяти…

Днем сигнальщик доложил, что видит бурун-чик на горизонте. Газиев вгляделся и крикнул:

— Всем вниз! Срочное погружение! Боевая тревога!

Через мгновение мостик опустел. Командир, рулевой, сигнальщики скатились вниз. Захлопнулся люк.

— Подлодка! — задыхаясь, сказал Газиев. — Идет прямо на нас!

Наша лодка с дифферентом на нос стремительно уходила вниз.

— Глубина пятнадцать! — доложил боцман.

— Задержаться на двадцати пяти! Моторы самый малый! Акустикам слушать!

Замерло все в отсеках. Ни звука. Мертвая тишина. Как будто не было здесь пятидесяти подобравшихся, готовых к бою людей.

Но тишина царила и за бортом. Сколько ни напрягали слуха акустики — ни звука в толще воды.

— Боцман, всплывай на перископную глубину! — приказал Газиев.

Лодка, качнувшись, поползла вверх. Газиев, подняв перископ до предела, напряженно ждал мгновения, когда откроется поверхность океана.

И вдруг голос акустика:

— Слышу шум винтов подлодки слева!

Все замерли. Срывающийся голос акустика:

— Слышу гул торпед! Идут слева от нас! Пеленг пятнадцать!

Теперь все решали доли мгновений.

— Заполнить цистерну балластного погружения!

Лодка камнем пошла на глубину.

Голос акустика:

— Торпеды проходят над нами! Шум винтов слева!

Газиев не отрываясь смотрел на глубиномер. Стиснул зубы.

— Ныряй на глубину!

Снова лодка рванулась вниз. Стрелка глубиномера летела по циферблату. 50 метров… 60…

— На семьдесят задержаться! — скомандовал Газиев. — Акустику слушать горизонт!

Опять замерли.

— Слышу шум торпед! Идут над нами! Шум винтов лодки по корме!

— Расстояние?

— Восемь кабельтовых.

— Пеленг?

— Тридцать градусов!

— Право сорок пять! Кормовые аппараты… Товсь!

Окаменело лицо Газиева. Сжались кулаки. Наконец он даст сейчас первый залп по врагу!

— Аппараты, пли!

Вздрогнул корпус лодки.

— Торпеды вышли!

Теперь все обратились в слух. У Газиева шевелились губы: считал про себя секунды.

Но секунды шли, а взрыва не было. И с каждым мгновением мрачнел Газиев.

Когда-то Шухов сказал мне: «Для подводника лучшая музыка — взрыв торпеды, посланной в борт вражеского корабля. И похоронный марш — тишина после промаха».

Его бывший помощник, видно, тоже усвоил эту музграмоту.

— Шум винтов подлодки справа по борту! — доложил акустик. — Пеленг сто двадцать!

Газиев очнулся.

— Лево на борт! Средний вперед!..

Так начался этот чудовищный поединок слепых. Все зависело от того, у кого окажутся крепче нервы. Маневрируя, нам удавалось уклониться от атак врага, но и наши торпеды не достигали цели.

После каждого промаха приливала кровь к смуглому лицу командира. Газиев забыл, что это лишь первый его бой, а противник может быть опытнейшим подводным асом, что весь экипаж нашей лодки держит только первый экзамен. Газиев понимал лишь одно: рядом враг и он должен во что бы то ни стало уничтожить его…

В отсеках считают вражеские торпеды, проносящиеся рядом.

— Пятая…

Бесконечно долго тянется время.

— Шестая…

Миновал еще час.

— Седьмая…

Все реже залпы. С каждой ушедшей торпедой противник становится осторожней.

Томительно тянется время. Нервы напряжены до предела. Слух обострен так, что, кажется, пролети муха — ее жужжание покажется грохотом бомбардировщика.

— Восьмая…

Еще одна торпеда проходит мимо. Но и нам никак не удается достать врага. Проиграет тот, кто первым окажется безоружным.

— Шум винтов прямо по носу, пять кабельтовых!

Слишком велик соблазн.

— Носовой третий… Пли!

И опять увернулся противник. У нас осталась одна торпеда. Последняя. Нам остается только ждать. Чтобы точно сказать, сколько прошло времени, мне придется заглянуть в вахтенный журнал. Мне показалось, до следующего возгласа акустика прошла вечность.

— Слышу торпеду слева по борту!

— Держать глубину!

Затаив дыхание, слышим, как совсем рядом проходит смерть. Это девятая торпеда противника.

Если неизвестная подлодка того же класса, что и наша, то и у врага остались всего одна-две торпеды. В этой борьбе, где ставка — жизнь пятидесяти людей, выиграет теперь тот, кто окажется более терпеливым…

Пятый час длится подводная дуэль. В лодке тяжело дышать. Но нельзя всплыть, освежить воздух. Надо ждать.

И мы ждем. Ждем, задыхаясь, обливаясь потом. От напряжения обручем стискивает голову. Мы ждем.

Но ждет и враг. Мы не знаем даже, чья это лодка. Японская, принявшая нас за американцев? Забравшаяся так далеко субмарина гитлеровцев? А может быть…

Враг затих. Мы не слышим больше шума его винтов. Отступил? Покинул поле боя? Ушел?

Газиев не выдерживает. Он приказывает подвсплыть, не продувая балласта, с помощью горизонтальных рулей.

Я с тревогой смотрю на него. Но приказ командира — закон.

Лодка подвсплыла. Глубина — тридцать.