Несчастливая женщина - Ричард Бротиган

2. За ужином я сидел рядом с женщиной, торгующей «Таппервером».[2] Очень серьезный такой адепт «Таппервера», для нее торговля — вроде религии. И сама она тоже яростно ему поклонялась. Утверждала, что накупила себе «Таппервера» на тысячу долларов.

Можно еще прибавить: она была молодая студентка из колледжа, жила одна и планировала никогда не выходить замуж.

Утверждала, что накупила себе «Таппервера» в рамках подготовки к остатку жизни в одиночестве. Еще говорила, что, когда порвала с последним другом, он уехал из Иллинойса, отправился в Калифорнию и стал морпехом. В общем, из всего этого «Таппервера» она составляла себе приданое старой девы — или просто нас в этом убеждала.

Что интересно, я понятия не имел, что такое «Таппервер», и попросил ее объяснить. Ей почему-то стало неловко. По-моему, она никогда не встречала раньше человека, не знающего, что такое «Таппервер».

Я ее спросил про основную единицу «Таппервера». Я понимал, что это, наверное, унифицированная коллекция каких-то предметов, и хотел знать, какой предмет идет первым.

Я хотел знать про «Таппервер» все с самого начала.

Это ее ужасно смутило, потому что она ни разу не встречала человека, не знающего, о чем она.

За столом сидел преподаватель английского.

Где-то посреди вечера он сообщил присутствующим, что если сбросить баскетбольный мяч с крыши Эмпайр-стейт-билдинг, то он, ударившись об тротуар, подскочит на двадцать один фут и девять дюймов или семь дюймов, что ли.

Нам оставалось только согласиться.

Думаю, теперь вы понимаете, почему я десять дней провел на Среднем Западе. Тамошние люди сюрреально восхитительны. Нередко, слушая подобные вещи, я размышлял, как же мне потом объяснять их тем, кто на Среднем Западе не живет.

3. Живя в Де-Калбе, я спал в постели моего друга, а он великодушно перебрался на диван, но сон в его постели оказался неповторимо занимательным, прямо новую жизнь мне подарил.

Под квартирой размещалась другая квартира, и у человека в той квартире висели часы с кукушкой — в спальне, как раз под спальней моего друга; короче говоря, я весьма отчетливо слышал, как кукуют часы с кукушкой, когда он, она или оно каждые пятнадцать минут выпрыгивало из часов и говорило одно ку-ку, а каждый час — столько ку-ку, сколько времени, вот так:

Час: ку-ку

Два часа: ку-ку, ку-ку

Три часа: ку-ку, ку-ку, ку-ку

до финального крещендо в полдень или в полночь

ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку,

ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку

Кукушка в часах была настоящая кукушечная трудяга. Он, она или оно очень серьезно подходило к работе, всегда являлось вовремя. Поэтому когда я лежал в постели, пытаясь заснуть или проснуться, мозг мой терзали ку-ки.

Если учесть, что я нередко страдаю от бессонницы, более диковинную ситуацию трудно вообразить. Всякий раз, когда я пытался заснуть в этой постели в Иллинойсе, кукушка систематически законопачивала мне кусочек мозга, отчего я чувствовал себя персонажем комиксов, который пытается уснуть.

Я, естественно, удивлялся, как же тот человек внизу вообще спит, но так и не попросил поменять мне эту постель на диванное пристанище. Я понимал, что никогда больше не буду спать над часами с кукушкой. Можно считать, я — вроде как юмористический военкор: подпись «с линии фронта» на странице комиксов.

1 марта 1982 года закончилось.

___________________________

СОВРЕМЕННАЯ ПЕРЕБИВКА

Я собираюсь ненадолго прервать воспоминания о зимней жизни в Иллинойсе 1982 года, чтобы записать пару вещей, случившихся вчера здесь, в Сан-Франциско, потому что один из обреченных замыслов этой книги — попытка заставить прошлое и настоящее жить одновременно.

Вчера у меня был фактически первый настоящий день в Сан-Франциско. Из Чикаго я вернулся поздно вечером в субботу и все воскресенье промучился с разницей во времени, которая вечно меня донимает. Даже за двухчасовую разницу между Чикаго и Сан-Франциско с моего тела и ощущений взыскивается плата в виде легкой дезориентации, беспокойной усталости. По-моему, это продлилось до вчерашнего дня.

Закончив писать, я вышел из-за крошечного деревянного стола в крытых рядах Японского торгового центра — там еще у стола дерево и две пуансеттии в кадке: у одной белые лепестки, у другой красные.

Тихое место, можно работать.

Такое как бы кафе на тротуаре, только тротуара нет, одни цементные полы, а вокруг японские лавки и солидный пеший поток: туристы или японцы, которые живут в Сан-Франциско, работают здесь, а может, пришли что-то купить или поесть — тут полно ресторанов.

Мне нравится отрывать взгляд от этих слов и видеть, как мимо идут люди. Эта книга не требует исключительности уединения.

За соседним столиком два японца пьют кофе.

У них ни малейшего представления о том, что я задумал. Наверное, им все равно. Только что вошла японка со сложенным зонтиком. И ей все равно. Даже не взглянула в мою сторону.

Зонтик вот почему: тут, конечно, дождь не идет, тут крыша и все такое, но снаружи — иначе, потому что Сан-Франциско намочила очередная зимняя буря.

8.25, утро, в торговом центре тихо, и магазины еще не открылись.

До предыдущего абзаца я собирался упомянуть, что японец за другим столиком ест пончик, но когда я досказал вам, который час и что магазины еще закрыты, японец вместе с пончиком исчез, а теперь вот я смотрю на пустоту из-под японца с пончиком, и, черт возьми, он опять вернулся, только теперь — со сладкой булкой. Я-то думал, он ушел, а он, оказывается, ходил к прилавку, покупал еще одну плюшку и с самого начала намеревался вернуться.

Да, трудновато заставить прошлое и настоящее твориться одновременно, никогда нельзя быть уверенным, что они согласятся играть свои роли С них станется — вдруг восстанут против тебя и заработают диаметрально противоположно твоему пониманию и нуждам реальности.

Так или иначе, я, наверное, вот зачем позабыл о своем кратком пребывании в Иллинойсе — хотел рассказать об одной вещи, которую видел вчера вечером, когда шел по китайскому кварталу на автобус домой, в гостиницу.

Может, с самого начала следовало выдумать другой метод рассказать то, что я собирался, как-то покороче, а именно: я задержался возле китайского кинотеатра глянуть фотографии на афишах идущих фильмов и тех, которые еще пойдут, и среди анонсов будущих сеансов обнаружился фильм ужасов о призраках — ужасы живописались портретами злобных привидений и их деяний. Зверский, должен вам сказать, плакат.

Перед витриной анонсов с призрачной афишей и фотографиями стояла обветшало-хрупкая, очень старая женщина. Глядя на них, она принялась в ужасе всхлипывать. Ей не нужно было смотреть фильм она и так ужаснулась. Глядя на афишу, испугалась до слез. Уже сидела в зале, в кресле, и в страхе тряслась от фильма, который появится на экране лишь через несколько дней.

По пути к автобусу я подумал: может, плакат ее так перепугал, потому что она сама почти призрак.

___________________________

4. В Иллинойсе я видел единственную достопримечательность — дом человека, придумавшего колючую проволоку. Когда колючая проволока сделала его богатым и знаменитым, он построил себе особняк. Не помню, как этого человека звали, но в особняк мы все равно не зашли. Только проехали мимо, мне его показали — вот и все мои экскурсии на Среднем Западе.

5. Пока я жил у моего друга, мы совсем ничего не готовили. Ели в городе или потребляли дома всякий мусор из закусочных, которых в студгородке, где жил мой друг, навалом.

На двое суток подряд оккупировав одинокий аванпост на холостяцком рубеже, мы питались сплошь едой в обертках, и наша роль в жизни цивилизации таяла под бешеной атакой гамбургеров, хотдогов, итальянской еды навынос, картошки-фри, молочных коктейлей, сэндвичей с курицей и рыбой, пока вся квартира не провоняла жирными сладкими мусорными отбросами, и после четырех примерно мусорных трапез все вокруг было усеяно их останками: сальной вощеной бумагой, пенопластовыми коробками, пустыми картонками из-под коктейлей и колы, гниющей картошкой-фри — в итоге ими обросли все поверхности в квартире, и мы перешли на следующую логическую ступень разложения и упадка.

«Поев», мы кидали на пол упаковки, лишенные теперь «питательных веществ», так что вся квартира стала напоминать пикниковый ералаш.

И разумеется, не следует забывать, что пока это все происходило, часы с кукушкой под полом в спальне куковали каждую четверть часа, ночью и днем, днем и ночью: ку-ку.

Наконец терпеть это не стало больше никаких сил, мы прибрались и выкинули наш двухдневный музей поп-арта в мусорное ведро. Пришлось, потому что после двух мусорных дней квартира пахла спешно разлагающимся трупом.