Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

— Горюешь, что никто не пришел?

— Да не особо. Ты же пришла.

— Я подумала, раз уж мы родились в один день…

Михельсон внезапно замолчала, будто вдохнула немоты. Матильда с удивлением разглядывала ее не по-детски усталое лицо, большие и горькие темные глаза. «Наверное, она такая грустная, потому что у нее нет папы с мамой. Должно быть, у них с бабушкой не очень-то счастливая жизнь», — подумала Матильда. Кто бы знал, как она была права.

— Ненавижу восемнадцатое марта, — сказала Лёка.

— Почему?

Лёка пристально взглянула на Мати.

— Послушай, Матильда, давным-давно никому не говорила, но тебе я скажу. Не спрашивай, почему именно тебе. Мне кажется, тебе нужно это знать. Ты когда-нибудь слышала о контрамотах?..

Так Матильда узнала об Идущих Вспять — людях, проживающих жизнь в обратном направлении, от старости к детству. Контрамотам неведомо, где, когда и при каких обстоятельствах они родились. Зато им доподлинно известны год и день их собственной смерти. В пожилом возрасте они неопытны и оттого беспомощны, но это не бросается окружающим в глаза: все считают, что старики просто впали в детство. Потом они молодеют и вступают в пору зрелости, будучи при этом юны душой и жадны до новизны. Когда приходит молодость, а за ней — юность, они — воплощенный опыт. Продолжая стремительно молодеть, Идущие Вспять превращаются в усталых и мудрых детей, затем в младенцев, и наконец, умирают.

— Восемнадцатое марта — это не день моего рождения. Это день моей смерти, — призналась Лёка.

— Так что получается…

— Получается, что мне осталось жить двенадцать лет без двух дней, моя дорогая Матильда. И если уж кому и грустить в этот день, то явно не тебе.

Матильда рассмеялась:

— По крайней мере, если завтра по дороге в школу кто-то попадет под автомобиль, то явно не ты, моя дорогая Михельсон.

— Я не буду просить тебя сохранить в секрете то, что ты обо мне знаешь, хотя бы в ближайшие двенадцать лет. Ты просто знай, что, если проболтаешься, у меня и у Альбины будут большие проблемы. Особенно у Альбины. — Лёка чистила мандарин, не поднимая на Матильду глаз.

— Альбина — это твоя бабушка?

— Ну как тебе сказать. Бабушка — это ее роль. Вообще, она моя подруга. Говорят, родителей не выбирают. Но мы, Идущие Вспять, можем сами выбрать тех людей, которые будут с нами до самого конца. Ну, до того конца, где у вас — начало. Обычно это наши друзья. Понимаешь, когда я стану совсем крошечной, разучусь разговаривать и ходить, обо мне должен будет кто-то заботиться. Кормить из бутылочки, менять пеленки. Альбина согласна сделать это для меня. А потом, дойдя до состояния эмбриона, без пуповины, связывающей меня с матерью, я умру, и она меня похоронит.

— Так ты не знаешь, кто были твои настоящие родители?

— Я начала свой путь в одиночестве, если ты это имеешь в виду.

— А кто в таком случае дал тебе имя?

— Добрые люди, которые нашли и подобрали меня у завода Михельсона. Того самого, где Фанни Каплан в Ленина стреляла. А Ольгой назвали по святцам, потому что сама я, сколько они ни выпытывали, свое имя сказать не могла. Я тогда говорить еще не умела. Всё это я потом от них узнала. Ты вот, к примеру, много помнишь из того, что с тобой было в первые три года твоей жизни?

— Да практически ничего.

— Вот и я — ничего, — вздохнула Михельсон, — года до тысяча девятьсот двадцать третьего.

— Ни фига себе! — присвистнула Матильда. — Так ты уже такая старая?!

Лёка усмехнулась:

— Не очень-то учтиво с твоей стороны.

— Прости, пожалуйста, я больше не буду! А что было в двадцать третьем? — От любопытства Матильда едва из тапочек не выпрыгивала. Но Лёка схватила ее за руку и посмотрела на часы с львенком.

— Мне пора. Альбина будет волноваться. Я тебе потом всё расскажу.

На следующий день в классе Михельсон демонстративно пересела к Матильде за последнюю парту. Одноклассники предваряли бойкот шепотками: никто не ожидал, что Лёка возьмет сторону Мати, и теперь не могли решить, как с ней себя вести. Лёка поправила на плечах подаренный Ниной платок и громко сказала, ни к кому особенно не обращаясь:

— Зря вы вчера к нам на день рождения не пришли. Классно было. Мы даже видео смотрели.

— Да ладно? — не выдержал один из мальчишек. — А какой фильм?

— «Полицейскую академию», — храбро соврала Лёка. Идейно нестойкие завистливо загудели. Им расхотелось бойкотировать Матильду, в чьем распоряжении был видеомагнитофон.

На самом деле никакого видеомагнитофона, конечно, не было. Но уличить Матильду во лжи никто из одноклассников так и не смог. Больше она не звала их в гости.

На время их недолгой дружбы секрет Лёки потеснил в сердце Матильды все секреты Павликиной мастерской. Она, затаив дыхание, слушала рассказы подруги о прошлом, о тех временах, когда не было на свете ни Мати, ни ее родителей, но многие вещи просто не укладывались у нее в голове. Однажды она спросила:

— Лёка, тебя можно убить?

— Нет, Матюша, нельзя. Как ты это себе представляешь? Прервать мою жизнь — значит изменить дату смерти. Но ее нельзя изменить. Там, в будущем, она уже существует. Мы ведь не можем изменить дату твоего рождения?

— Не можем.

— То-то и оно.

— Но что-то не сходится! Как так?! Вот если я сейчас возьму камень и дам тебе по башке, тебе что, ничего не будет?

— А ты попробуй.

Теперь Матильда может вспоминать все это с улыбкой. Но тогда ей было не до смеха. Конечно же она не могла и не собиралась убивать Лёку Михельсон, но не попытаться убить ее означало отказаться от возможности поставить величайший естественнонаучный эксперимент. Матильда даже пробовала внушать себе, что Лёка — всего лишь странная девочка с больной фантазией, прочитавшая слишком много книг, и если, скажем, задушить ее, она просто так и умрет, как самая обычная странная девочка, а Мати отправится в тюрьму, как самая обычная девочка-убийца. Это отрезвляло. Но ненадолго.

Если Лёка говорила правду, выходило, что всё, куда ни плюнь, предопределено, окончательно и неизменно. На камеру временной тюрьмы сверху падал потолок, и она становилась совершенно плоской. Матильда извивалась под этим потолком, задавая себе все новые и новые вопросы: может ли убить Лёку другой контрамот, отняв у нее не конец, а начало жизни? Куда в этом случае исчезнут воспоминания о Лёке других людей, знавших ее совсем старой?.. Разумеется, ответов на них она так и не получила, а величайший эксперимент не состоялся. Просто Матильде пришлось смириться с существованием непостижимых вещей.

Мне думается, смириться с непостижимостью — это не значит признать бессилие своего разума. Это акт доверия Богу, Которому одному ведомы все причины и следствия.