Выбор - Ю Бондарев

- Я не знаю, как тебе об этом сказать, - заговорила она, торопливо закуривая, продолжая ходить по номеру. - Я не знала и не знаю, как тебе все это сказать...

- О чем? - спросил он и подумал с остротой внезапно настигшей ясности: "Вот оно, сейчас..."

- Не знаю, как сказать о том, с кем я встречалась в Риме, - повторила она с гримасой нетерпения. - Впрочем, сам прочти его письмо. Оно адресовано мне, но предназначено для тебя.

"Вот сейчас... Все случится именно сейчас... И она хочет этого. Она как будто хочет избавиться от чего-то тайного, мучительного..."

- От кого? - спросил он как можно спокойней, взял конверт, вынутый ею из сумочки, и спасительно, неожиданно для себя проговорил, усмехаясь: - А стоит ли, Маша, читать чужие письма? Имею ли я право?..

- Читай же! Читай! - крикнула она приказывающим шепотом, и нетерпеливая гримаса изменила ее лицо, сделала его некрасивым, отрешенным, страдальческим.

Он машинально развернул листок глянцевой бумаги с оттиском отеля и прочитал всего несколько фраз по-русски, написанных нервным косым почерком.

"Дорогая и многоуважаемая Маша!

Ради бога, извини меня за то, что я использую сохранившуюся частицу доброго отношения ко мне. Не хочу, чтобы моя встреча с Владимиром произошла вдруг. Такая неожиданность будет раздражительна и неприятна, что я предполагаю. Так же, как и встреча с тобой в Риме, напугавшая тебя, бедную, до полуобморока. Передай ему, ради всего святого, что я буду ждать в ресторане вашего отеля - завтра от 8 до 10 ч. утра. Если он не придет до 10-ти - бог ему судья. Я же не пойму его неприход как казнь свою или ненависть ко мне. Илья".

- Илья?

Он второй раз прочитал письмо, и что-то смутно повернулось в нем, неуловимо промелькнуло в сознании тревожное ощущение давнего, но тотчас даже не это ощущение, а намек на нечто далекое, прошедшее показалось ему невозможностью, обманом собственной памяти об исчезнувшем в небытие времени.

- Илья? Кто этот Илья? - спросил Васильев, уже выбрасывая из сознания эту тень намека, эту слабую догадку без надежды, и проговорил, разделяя слова: - Кажется, среди моих знакомых нет ни одного Ильи. Так кто он? И о чем хочет говорить со мной?

- Это он, он! Понимаешь, он! - крикнула Мария, подходя к окну, и зачем-то отдернула тяжелую штору; туман стоял над каналом, кое-где пробитый белесыми пятнами фонарей. - Это он, Илья, именно Илья! Он жив, он живет в Риме! Он был на твоей выставке, он знает о тебе все! - повторяла она, едва не плача, не оборачиваясь от окна: - Да, мы можем удивляться, не верить, но это он, Илья Рамзин! И он хочет встретиться с тобой, а мне это ужасно не нравится, хотя у меня и был с ним разговор в Риме! Если хочешь знать мое мнение, то не встречайся с ним! Вы разные люди, все это бессмысленно, совершенно бессмысленно!..

- Ну, этого не может быть! - проговорил Васильев отрывисто, все же полностью не веря, и махнул рукой. - Илья Рамзин? Живет в Риме? Чушь какая-то! Мистика! Илья погиб на Украине в сорок третьем году. Мы с ним воевали в одной батарее, командовали взводами. Илья Рамзин? Тот самый? Илья? Встречался с тобой в Риме? Вот уж чего быть не может так не может!

Она сердито перебила его, поворачиваясь от окна:

- Почему ты так настойчиво говоришь, что этого быть не может? Надеюсь, ты не думаешь, что вот это письмо я написала себе сама? Да, я раз встречалась с ним в Риме, когда ты был на приеме в студии Спинела, и говорила с ним, живым, в течение часа. Никакой подделки, Володя! - добавила она с горькой убедительностью. - Представь - никакого кича, никаких восковых фигур из музея мадам Тюссо. Я разговаривала с живым, живым, настоящим Ильей! И ты в этом завтра можешь убедиться, но я не хочу, чтобы вы встречались, вовсе не хочу! Дай мне спичку, пожалуйста, сигарета погасла... - сказала она, и голос ее споткнулся и дрогнул. - Господи, господи, как я суеверна. Он сейчас думает о нас обоих. Несчастный...

"Илья? Значит, он жив? Но каким образом он здесь? Плен? Он остался в живых? Неужели Илья? Последний раз я видел его в сорок третьем году... Илью разыскивали после войны. Его матери приходили ответы: "в списках живых не значится", "пропал без вести"... Тридцать лет о нем не было ни единой весточки. И до сих пор... Нет, есть вещи, в которые невозможно поверить!.."

- Несчастный? - переспросил Васильев и пошарил в карманах спички. Скажи, как он выглядел? Ты узнала его? Его можно было узнать? В последний раз ты, кажется, видела его в сорок первом?

- Кажется, шестнадцатого или семнадцатого октября, когда были ужасные дни в Москве... Вы тогда вернулись из-под Можайска.

Он стал зажигать спичку, чтобы она прикурила, но сломал ее, и она нетерпеливо взглянула поверх поднятого воротника плаща истемна-серыми глазами, подошла и высвободила из его пальцев спичечный коробок.

- В наш век мы должны бы не удивляться, Володя, хотя все странно... заговорила Мария поспешно. - Что ж, узнать Илью при некотором усилии можно, если бы не седина... и если бы не что-то чужое в костюме, в глазах... в жестах, что ли...

- Ты сказала "несчастный"?

Она передернула плечами, словно озябла у окна, обложенного туманом.

- Потому что... потому что он надеялся увидеть в нас прошлое. Меня как-то знобит... Если я не приму сейчас горячую ванну, то заболею после венецианской сырости.

Она покусала губы и быстро сбросила плащ, вынула ночную пижаму из раскрытого чемодана и пошла в ванную комнату, а он тотчас же подумал, что она не договаривает, скрывает что-то, связанное с этой ее немыслимой встречей с Ильей в Риме, которой нельзя было дать логическое объяснение, ибо погибший или пропавший без вести Илья, лейтенант Рамзин, его одноклассник, друг детства и юности, был жив и почему-то не в Риме, где открылась выставка, а здесь, в Венеции, искал теперь встречи с ним.

За дверью ванной не слышно было движений Марии, отдаленно и ровно шумела из кранов вода, от этого сиротливо-однообразного плеска стало неприютно, одиноко в номере, и Васильев неуспокоенно заходил по комнате, засунув руки в карманы, наконец сказал около двери ванной:

- Маша, я - в бар за сигаретами, скоро приду!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В ночном баре, тихом, свободном, Васильев купил две пачки "Сэлем", слабые сигареты с ментолом, которые нравились Марии, затем, как это делал всегда, не зная чужого языка, чересчур самоуверенно показал бармену глазами куда-то в джунгли бутылок среди зеркальной неразберихи, сказал на понятном во всех ресторанах мира полуанглийском, полунемецком языке:

- Джин унд тоник, плиз, битте зер*.

______________

* Джин с тоником, пожалуйста (нем.).

Толстолицый бармен в ярком малиновом жилете, виртуозно поигрывая бутылками, льдом и бокалами, ослепляя эмалью снежных зубов, сицилийской чернотой глаз, сверканием крупной булавки в галстуке, радостно поприветствовал Васильева, как давнего почтенного знакомого, хотя видел впервые, и ответил охотно, принимая его за немца:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});