Без правил - Маша Малиновская

Как никогда волнующе.

Я откидываю голову ему на плечо, позволяя целовать за ухом, шею, ключицу. Грудная клетка наполняется жаром, когда крепкие мужские ладони пробираются снизу под чашки бюстгальтера и накрывают груди. Вся вздрагиваю и начинаю дышать ещё глубже.

Мы вместе более полугода, много раз были наедине, пережили сложные моменты, и близость кажется логичным продолжением всего. Впереди у нас студенчество, непростые и интересные пять лет освоения профессии, совместная жизнь. Демид всё продумал. Мы будем жить в комнате в общежитии, которая закреплена как ведомственная за его дядей. Будем учиться на то, о чём мечтали, подрабатывать где‑то, а потом устроимся по профессии. Сочи ведь город возможностей. Я стану морским биологом, Бахурин архитектором. У нас всё получится.

А пока… я просто хочу, чтобы он сделал меня своей. Сегодня.

Поворачиваюсь к нему лицом и обвиваю руками крепкую шею. Мой Бахурин такой высокий, что мне приходится стать на носочки, чтобы прижаться своими губами к его. Кажется, что он даже целует меня по‑другому. Пропала та едва уловимая сдержанность, контроль, который всегда присутствовал фоном. Конечно, иногда этот контроль трещал по швам, но всё же Демид всегда знал, когда остановиться. А сейчас не надо. Я не хочу, чтобы он сдерживался и, тем более, останавливался.

— Злата… — шепчет он, и в голосе столько ожидания, страсти и желания.

Подхватывает меня на руки под бёдра и несёт в спальню. Дыхание захватывает, когда оказываюсь под ним, ощущаю тяжесть его тела на себе. Выгибаюсь, позволяя стянуть с себя футболку, с губ срывается стон, когда Демид расстёгивает мой лифчик, снимает и откладывает в сторону. Странно, но мне одновременно хочется и прикрыться, и чтобы он смотрел.

В спальне полумрак, но я вижу, как начинают блестеть его глаза, когда он опускает взгляд на мою грудь. Соски, больше не прикрытые тканью, сжимаются от соприкосновения с воздухом. А когда к ним прикасаются губы Демида, меня словно током пробивает.

Ещё один, более громкий, стон срывается с губ, и я испуганно прижимаю ладонь ко рту. Это кажется каким‑то неприличным. Но Бахурин отрывается от моей груди, поднимает глаза и мягко улыбается.

— Тебе не надо сдерживаться. Всё хорошо.

А сдерживаться и не получается, когда он продолжает ласкать меня. Хотя я всё равно пытаюсь, не могу открыться до конца. А Бахурин замечает это и делает так, чтобы у меня точно не получалось.

Мне тоже хочется касаться его, хочется провести пальцами по гладкой коже. Я вцепляюсь ногтями в его футболку и стаскиваю её с него. Чувствую, как покалывают кончики пальцев, когда провожу по его груди, скольжу ниже. Возбуждаюсь от этого не меньше, чем когда он прикасается ко мне. Вижу его реакцию и схожу с ума ещё больше. Его челюсти крепко сжимаются, и Демид прикрывает глаза, пытаясь совладать с рвущимся из груди дыханием.

— Ты невероятная, моя Маркиза, — шепчет, спускаясь губами ниже по моему животу, а я плавлюсь от того, что за его губами следуют горячие вспышки, заставляющие выгибаться и действительно больше не сдерживаться.

Демид освобождает меня от джинсов, следом сразу стаскивает трусики. Я теряюсь, зажмуриваюсь и сжимаю кулаки, зажав в пальцах простыню.

— Не бойся.

Он ложится рядом, снова целует меня, не даёт отвернуться, а в это время его ладонь ложится мне на живот, спускается ниже, проникает между бёдер, вынуждая их немного раздвинуть.

Разрываю поцелуй и закусываю губы, смотрю ему в глаза, когда он прикасается ко мне там. Раздвигает пальцами нежные складки, гладит, аккуратно нажимая. Напрягаюсь, когда чувствую, как его палец проникает внутрь. Странные ощущения, непривычные. Чувствую, как его пальцы становятся очень скользкими, и почему‑то стыжусь этого. Это ведь тоже нормально, да? Естественно? Я читала в романах, что когда женщине хорошо, там у неё становится влажно. Я и сама не раз приходила домой после наших поцелуев в подъезде и обнаруживала, что мои трусики промокли.

Бахурин продолжает ласкать меня, касается там уже смелее. Мне хочется зажать его ладонь, сдвинув бёдра, но он не позволяет. И тогда я чуть сгибаю ноги в коленях и отдаюсь ощущениям. Глубоко дышу, подгоняя себя куда‑то, куда, не пойму я сама, стремлюсь.

А потом случается сладкая вспышка. Это настолько остро и приятно, что у меня пересыхают губы и будто на несколько мгновений отключается сознание. Демид всё ещё гладит меня там, но уже мягко, едва касаясь, а потом убирает руку. Я слышу тихий шелест, и мой Бахурин перекатывается на меня, прижимая собой к постели. Умащивается между моих согнутых коленей, вынуждая развести их шире. Целует снова и снова.

Быстро моргаю, когда чувствую, как он упирается в мою промежность, задерживаю дыхание.

— Дыши глубоко и постарайся расслабиться, хорошо? — Демид ласково проводит пальцами по моему лицу и прикасается губами.

— Хорошо, — отвечаю тихо и пытаюсь выполнить то, что он сказал. — Ох!..

Сдавленный вскрик рвётся из горла сам собой, когда Бахурин подаётся вперёд. После вспышки боли тело жаждет, чтобы его освободили, но этого не происходит. Демид делает так ещё раз, усиливая давление.

Закусываю до крови губы, стараюсь глубоко дышать носом, как он сказал, не мешать. Я читала, что первый раз пройдёт легче, если постараться расслабиться и дать парню свободу действий. Вот только не помню сейчас, это был любовный роман или статья в женском журнале.

Бахурин притормаживает немного, даёт мне время привыкнуть к ощущениям, справиться с дискомфортом, а потом снова начинает двигаться. Мягко, плавно, увеличивая темп постепенно. И уже замечаю, что такой боли и нет. Растревоженная впервые плоть, конечно, отдаёт болезненностью и ощущением переполнения, но вполне терпимо. Кроме того, общий микс ощущений очень странный. И боль эта далеко не на первом плане, она где‑то на периферии, на заднем фоне, уступает место совершенно другим ощущениям — эмоциям, что переходят на физический уровень и топят тело в неге от осознания того, что я наконец принадлежу любимому полностью. Я теперь его, а он мой. Без остатка. Без границ и барьеров.

Да, тогда мы любили друг друга. Мы были очень юными, едва вышли из школьных ворот, но чувства были такими сильными, проживались на полную. После того я не знала ничего мощнее и вместе с тем чего‑то, что