Дьявол может плакать (ЛП) - Кеньон Шеррилин

Прежде чем ответить, она прочистила горло.

— Мне не нравится смотреть, как избивают людей, ясно?

— И почему же я этому не верю? А, постой, я знаю. Потому, что ты дочь самой большой стервы, которая когда-либо жила. Которая всю жизнь причиняет боль тем, кто встречается на ее пути.

— Ты можешь прекратить говорить об этом? — процедила Кэт сквозь зубы.

Как будто это могло его остановить.

— Она стерва.

— Не это, другую часть. Но лучше прекрати говорить и то, и другое, или мне придется посыпать эту рану солью.

— Почему? Разве ты не гордишься мамочкой?

Зеленые глаза Кэт встретились с его горящими глазами.

— Я люблю свою мать всеми фибрами души, и я могу убить или умереть за неё. Поэтому прекрати говорить о ней так, или я тебя убью!

Син замер, его посетила очень страшная мысль. Если Катра была дочерью Артемиды…

Он помнил, как Артемида толкнула его к своей кровати, когда в голове у него был туман от пойла. Она разорвала его одежду и опрокинула на матрас.

Артемиду считали девственницей.

Сина охватило ужасное чувство.

— О черт, ты моя дочь, да?

Кэт скривилась, как будто это была самая отвратительная мысль, которую только можно представить.

— Не льсти себе. Твои гены не могли породить меня.

Ладно. Она была красивой и высокой, выше Артемиды — это она легко могла унаследовать от него. Её кожа была темнее. Желудок Сина сжался.

— Тогда кто же твой отец, если не я?

— Это точно не твое дело.

— Это я, верно?

Она закатила глаза, затем пальцами соединила края раны.

— Мужчины и их эго! Поверь мне. Моя мать не захотела бы лечь с тобой в постель, даже если бы ты весь был облит шоколадной карамелью.

Так, а вот это действительно его задело.

— Прошу прощения? Хочу, чтобы ты знала: я чертовски хорош в постели. Мои навыки непревзойденны. Я был не только богом Луны. Я был шумерскимбогом плодородия. Ты ведь знаешь, что это означает?

— Ты сильно завидуешь пенисам других богов плодородия?

Он оттолкнул её руки и попытался встать, но снова упал.

— Не волнуйся, я не скажу другим богам о твоей маленькой проблеме с пенисом.

Она приводила его в смятение.

— Ты дочь своей матери.

— И я сказала тебе, чтобы ты перестал это говорить.

— Почему?

— Потому что никто не должен обо мне знать.

Он засмеялся, услышав злость в ее голосе.

— Они что, слепые? Ты выглядишь в точности как она.

— Нет. Я больше похожа на отца. У меня только глаза матери. Ты и сам это заметил.

Неудивительно.

— У тебя её голос.

Кэт нахмурилась.

— Правда?

— Да, акцент отличается, но интонация та же. Ты говоришь прямо как она.

Кэт встала на ноги и отошла от него, пораженная его открытием. Син был очень наблюдателен. И этим отличался от других. Опять же, в большинстве своем люди не были так внимательны; Кэт задумалась, заметил ли кто-нибудь еще сходство голосов. Если кто-то и заметил, то был достаточно благоразумен, чтобы хранить свои догадки при себе.

— Спасибо за помощь, — сказал Син, указывая на зажившую грудь, а затем восстановил рубашку с помощью своих сил. Он попытался перенестись из ее дома, но обнаружил, что не может.

— Что за…?

В ответ на его злобный взгляд Кэт лишь пожала плечами.

— Тебе придется остаться здесь.

— Дерьмо, — вырвалось у него.

— Нет, только не здесь, — сказала Кэт, указывая на чистый пол. Затем она прижала к груди сломанную руку. — Если ты покинешь это место — ты мертвец. Поверь мне. Как только ты произнес то, что запрещено, и моя мать вызвала Разрушителя, чтобы уничтожить тебя, был подписан твой смертный приговор.

Син прямо-таки источал ярость.

— Я не буду заложником. Ты поняла?

Его праведное негодование вызвало у нее усмешку.

— Отлично. И это я слышу от человека, который вырубил меня и спеленал, как мумию. Что, по твоему, это было?

— Это другое.

— Да, только потому, что я была жертвой. Хотя подожди, ты прав. Я делаю это для твоей защиты, а ты так поступил, чтобы убить меня. Может, я должна позволить тебе уйти? И поделом тебе.

— Тогда почему ты не делаешь этого?

Прежде чем ответить, она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Злостью ничего не достигнешь — она знала это. Гнев втравил ее мать в такие переделки, что не выручила бы и команда рэйнджеров.

— Потому что я хочу знать правду о том, что случилось в ту ночь, когда ты ворвался на Олимп. Артемида сказала, что ты пытался её изнасиловать.

Он издал такой звук, как будто прикоснуться к Артемиде — худшая вещь, которую только можно вообразить.

— А что думаешь ты?

— Я не знаю. Не заметила в тебе ни одного морального принципа. Может, она права.

Он подошел и встал перед ней. Его глаза сверкнули золотом на свету, когда он с отвращением посмотрел на нее.

— Поверь, малышка. Мне никогда не требовалось принуждать женщину. Но давай представим, например, что все было так. Ты что думаешь, я настолько глуп, чтобы попытаться сделать это на Олимпе, под носом у других богов?

В его словах был смысл, но Кэт не собиралась показывать, что признает это.

— Ты самонадеянный. Ты мог это сделать.

— Да, — низким и зловещим тоном произнес Син, — самонадеянный, но не тупой.

— Тогда почему ты там был?

С непроницаемым видом он отошел от нее, оставив лишь догадываться, что он скрывает. Что-то произошло той ночью. Что-то, о чем он даже думать не хочет, — она это чувствовала.

— Ответь мне.

— Это не твое дело, — быстро ответил Син. — А сейчас, если ты меня извинишь…

Он направился к двери.

Кэт подняла руку и сжала кулак. Дверь мгновенно исчезла.

— Я не шутила. Ты не можешь уйти.

Следующее, что она осознала, — это как ее оторвали от пола и вдавили в стену.

— И я не шучу. Выпусти меня отсюда, или пожалеешь.

Она медленно покачала головой.

— Убей меня, и ты никогда не выйдешь отсюда. — Она почувствовала, что он надавил сильнее, но потом опустил ее обратно на пол с поразившей Кэт осторожностью. — Спасибо.

Он сузил глаза.

— Я должен уйти отсюда. Осталось меньше трех недель до Армагеддона и мне многое нужно сделать, чтобы приготовиться к нему.

— Да, а прямо сейчас у меня сломана рука, и она требует ухода. И вот что я тебе скажу: ты сиди здесь и планируй убийство Артемиды и Армагеддон, а я скоро вернусь. Но ничего здесь не трогай и не ломай… или я вырежу это из твоей шкуры.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел — Кэт перенеслась из своего маленького дома в главный дворец Калосиса.

Кэт появилась в главном зале, и теперь ей нужно было немного времени, чтобы мысленно найти бабушку. По своему обыкновению Аполлимия была в саду.

Из уважения Кэт прошла по тронному залу до позолоченных дверей, которые вели в сад. Её бабушка не любила, когда перед ней внезапно появлялись. Только Кэт знала, почему. Однажды, будучи ребенком, она так поступила и застала бабушку, плачущую от горя и боли. Именно это Аполлимия и не хотела показывать другим.

Как Великая Разрушительница она хотела, чтобы люди видели её сильной и беспощадной. Но бабушка Кэт была личностью гораздо более глубокой. У нее было сердце, и она, как и все во вселенной, чувствовала боль.

Все, чего хотела Аполлимия, — чтобы её сын, отец Кэт, вернулся к ней. Сын, которого она любила больше жизни, но смогла обнять лишь дважды. В первый раз, недолго, — когда его, еще не рожденного, забрали, чтобы спрятать в утробе другой женщины, и во второй раз — когда греческий бог Аполлон убил его.

Не было и дня, чтобы Аполлимия не оплакивала их разлуку и не мечтала, чтобы он вернулся домой. И она резко реагировала, когда кто-то заставал её плачущей. Она была сильной и гордой женщиной, которая не хотела показывать слабость.

Даже своей внучке. Но Кэт могла чувствовать ее грусть и печаль во всей их горечи. Умение чувствовать эмоции других — одна из многих вещей, которые Кэт унаследовала от отца. Поэтому она никогда не стала бы смущать Аполлимию или кого-то еще, если этого можно было избежать.