Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой - неизвестен Автор

Деньги заработал Михаил Сергеевич сам, летом, комбайнером на уборке хлеба. Правда, мне на туфли у нас не хватило. И туфли я одолжила у подруги в группе. Но платье было - это первая наша совместно приобретенная вещь. Платье, сшитое в настоящем московском ателье, я помню хорошо это ателье: около метро "Кировская".

Летом 53-го, перед свадьбой, мы расстались с Михаилом Сергеевичем на три месяца. К каникулам присоединилась его учебная следственно-прокурорская практика. Проходил он ее у себя в Красногвардейском районе. Тогда район назывался Молотовским. Жили мы эти месяцы ожиданием писем друг от друга...

Сегодня, перечитывая письма Михаила Сергеевича, эти строчки на пожелтевших листочках бумаги - столько лет прошло! - написанные то чернилами, то карандашом, то в степи на комбайне, то в районной прокуратуре в обеденный перерыв или поздно ночью, после работы, вновь и вновь думаю не только о чувстве, которое соединило нас в юности. Думаю и о том, что наш жизненный выбор, наш жизненный путь, истоки которого в нашем детстве и юности, что он не случаен.

Хочу привести отрывки из двух-трех писем Михаила Сергеевича. Полностью не надо, нельзя, здесь есть страницы, предназначенные только мне, - со мною они и уйдут... Да, есть вещи, которые предназначаются только для меня, сколько бы лет ни прошло. Но кое-что я вам зачитаю. Посмотрите, на листке сохранился штампик - "прокуратура Молотовского района"... И даже число: 20 июня 1953 года. Был на работе в прокуратуре и стал писать письмо на первом подвернувшемся листке.

"...как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно остро чувствую всякий раз, когда получаю письмо от тебя. Оно приносит столько хорошего, дорогого, близкого, понятного. И тем более сильнее чувствуешь отвратительность окружающего... Особенно - быта районной верхушки. Условности, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откроенная наглость, чванливость... Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника - ничего выдающегося, кроме живота. А какой, апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон, пренебрежение к науке. Отсюда издевательское отношение к молодым специалистам. Недавно прочитал в газете заметку зоотехника - Мовсисяна, окончившего Ставропольский сельскохозяйственный институт. Просто обидно. Видишь в этом зоотехнике свою судьбу. Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу и уже скоро почувствовал, что все это и всем абсолютно безразлично. Все издевательски посмеиваются.

Такая косность и консерватизм..."

- А Ваши письма к нему сохранились?

- Да разве вы, мужчины, храните письма так, как женщины? Я сберегла все до одного... Зачитаю фрагмент еще одного письма. Та же тетрадь, тот же карандаш. Видимо, дня через два писал: "Ты спрашивала о строительстве дома... Я, правда, не могу назвать это домом. Это обыкновенная хата. Сейчас она уже покрыта черепицей, вставлены окна. В общем, пригодна для жилья. Вся беда в том, что до сих пор никак не достанем леса для полов..."

"Да, Раечка, я тебе не писал. У нас агрегат почти на сто процентов состоит из Горбачевых. Комбайнер - папа, Горбачев, штурвальный - я, тракторист Горбачев Семен Григорьевич. На соломокопнителе одна девушка - Горбачева Анна Михайловна. Отвозит зерно от комбайна на машине Горбачев Василий Алексеевич. Так уже и говорят: "Горбачевы поехали". Папа, Семен и Василий - по отцам двоюродные братья... Я должен закончить письмо... Посылаю горячий привет из сферы производства в сферу интеллекта".

- Это он писал Вам домой? Вы были на каникулах?

- Нет, я была в университете. Он уехал на практику, а я что-то еще доздавала, какие-то экзамены. Последние годы учебы я много болела. Перенесенная на ногах ангина осложнилась ревматизмом. Врачи настоятельно советовали сменить климат. После окончания университета я была рекомендована в аспирантуру. Выдержала конкурс и поступила. Михаилу Сергеевичу предложили на выбор: работу в Москве или аспирантуру. Но мы решили оставить все и ехать работать к нему на родину, на Ставрополье...

Задумавшись, Раиса Максимовна замолчала...

- Конечно, есть какая-то тайна. Тайна чувств и законов, соединяющих двух людей. Именно тех людей, которые становятся друг другу необходимы. И это неподвластно ни людскому суду, ни суду науки. И хорошо, что есть что-то на свете тайное...

Мысленно возвращаясь в те годы, я вновь думаю: каким тогда, в юности, вошел в мою жизнь Михаил Сергеевич? Каким? Умным, надежным другом? Да. Человеком, имеющим собственное мнение и способным мужественно его защищать? Да. В свое время тогда же, в юности, я столкнулась - и это было одним из моих очень болезненных разочарований - с тем, что иные люди не умеют отстаивать собственное мнение, да и не имеют его. А он - человек, имеющий собственное мнение и способный его сохранять, отстаивать с достоинством. Но и это не все.

Сегодня, Георгий Владимирович, думаю вот о чем. В нынешнем яростном борении добра и зла, верности и предательства, надежды и разочарований, бескорыстия и продажности я думаю о его врожденном человеколюбии. Уважении к людям. Именно о врожденном. Это ведь не воспитывается - таково мое убеждение. Не приобретается с дипломом - ни с каким. Уважении к людям, к их человеческому достоинству... Думаю о его неспособности (боже, сколько я над этим думаю!) самоутверждаться, уничтожая других, их достоинство и права. Нет, не способен он утверждать себя уничтожением другого. Того, кто рядом.

Вижу его лицо и глаза. Тридцать семь лет мы вместе. Все в жизни меняется. Но в моем сердце живет постоянная надежда: пусть он, мой муж, останется таким, каким вошел тогда в мою юность. Мужественным и твердым, сильным и добрым. Чтобы мог, наконец, снова петь свои любимые песни, а он, повторяю, любит петь. Чтобы мог читать свои любимые стихи и смеяться - открыто, искренне, как это было всегда...

Беседа закончена. Я потихоньку раскладываю по конвертам магнитофонные кассеты и проставляю на конвертах номера: 1-й, 2-й, 3-й... Моя собеседница еще какое-то время молча сидит, отложив в сторону многочисленные, вкривь и вкось исписанные, испещренные листки и листы. Смотрит задумчиво перед собой, поднимает руку к виску. Лицо заметно побледневшее. Ее последние слова были поразительно похожи на молитву...

"Тайна, неподвластная суду молвы..." Как и у всяких двоих. Просто у этих двоих аудитория - волею судеб - больше. А значит, и молва круче.

Когда американские журналисты однажды спросили у Горбачева, какие серьезные вопросы он обсуждает с женой, тот подумал и ответил:

- Все.

Не каждый бы на его месте позволил себе такую мужскую прямоту, хотя скажите откровенно: а есть ли серьезные вопросы, которые мы не обсуждаем со своими женами? Нет, конечно. Просто одни признаются в этом, другие предпочитают не признаваться, считая, что тем самым прибавляют себе в чужих глазах мужественности и самостоятельности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});