Плато доктора Черкасова - Валентина Мухина-Петринская

Все-таки я однажды проговорился об этом Жене.

— Надо сказать женщинам, чтобы не ходили одни! — вырвалось у него.

— Только Валя бродит где угодно одна,— сказал я.— Мама берет с собой Селиверстова, Ангелина Ефимовна уходит либо с папой, либо с Бехлером.

Женя задумался, погрустнел. Ему очень хотелось побывать у могилы отца. Начальник экспедиции обещал отправиться с ним к тому месту, где он его зарыл, но только зимой, сейчас это было невозможно.

— Дмитрий Николаевич, а вы не забыли это место? — спросил однажды перед сном Женя. Все уже лежали на своих раскладушках.

— Там стоит огромный крест,— сумрачно ответил отец. Все удивились.

— Вы ставили крест? — спросила Ангелина Ефимовна.

— Не я ставил, а землепроходцы,— непонятно ответил отец.

А когда мы потребовали объяснения, неохотно рассказал.

Еще по пути на плато экспедиция наткнулась на этот крест. Он стоял над рекой, огромный, три метра в высоту, восьмиконечный, темный. Его поставили лет двести назад, не меньше, наверное, в ознаменование какого-то события. Он весь почернел, прогнил, но держался. Была какая-то надпись, но время стерло ее. Три широкие поперечины были прикреплены к прямому брусу двухдюймовыми деревянными гвоздями, сделанными из сучков лиственницы. Из лиственницы был сделан и сам крест...

— И папа умер как раз у этого креста? — спросил пораженный Женя.

— Нет, он не дошел до него. Но я решил похоронить его возле памятника землепроходцев... Пора спать.— И отец повернулся к стене.

— Как же вы его донесли... Жениного папу? — робко спросила Валя.

— Была лошадь, она пала потом.

— А другой рабочий, он тоже умер от истощения?

— Нет. Это был крепкий деревенский парень, сибиряк. Он утонул, переправляясь через реку... Спите. Завтра рано вставать.

Больше никто не сказал ни слова, но долго не спали. Я тоже не мог заснуть. Я думал о том, как мало знаю своего отца.

Вообще люди мало знают друг друга. Кто нас удивил, так это Селиверстов.

У нас самые интересные разговоры велись перед сном, в постелях, когда «все косточки отдыхают», как говорила бабушка. Любопытная Валя спросила как-то раз Фому Сергеевича, где он работал прежде и как попал в экспедицию.

— Я работал в облторге... плановиком-экономистом,— тихо сказал Селиверстов.— Двадцать восемь лет на одном месте. Работу свою я выполнял добросовестно и аккуратно, и все же... не лежала у меня к ней душа. По существу... гм... я двадцать восемь лет был не на своем месте. Это, конечно, угнетало, и я, естественно, искал отдушины. Такой отдушиной для меня стала ботаника. Я, если можно так выразиться, ботаник-самоучка. Отпуск я проводил в лесу, под Москвой. Изучал дикорастущие травы. Ночами писал труды по ботанике. Одну статью у меня даже напечатали — «Во флоре СССР»,— Ангелина Ефимовна устроила. Я ей все работы отсылал.

— Но как же... Почему вы стали экономистом, если любили ботанику? — с недоумением и жалостью спросила Валя.

— Молод был... еще не понимал своего призвания,— смущенно пояснил Селиверстов.

— Ничего подобного! Ты с детства увлекался ботаникой,— резко возразила Ангелина Ефимовна.— Мы ведь с Фомой учились в одном классе с самой первой группы... На одной парте сидели. Об его призвании к естественным наукам знала вся школа.

— Но как же...— начала было Валя.

— Не перебивайте меня, Валечка. Вам этого не понять. Вы целеустремленный, волевой человек, а Фома Сергеевич — размазня, слизняк! Пусть не обижается, это так и есть. Атрофия воли. Он с детства как огня боялся мамаши, учителей, директора школы, а впоследствии — жены и начальства по работе.

— Геля! Ангелина Ефимовна!..— запротестовал Фома Сергеевич. У него даже голос задрожал. Кажется, он обиделся.

— Ангелина Ефимовна всегда преувеличивает,— успокоила его мама. Она слушала с большим вниманием, даже села на постели.

— Чушь! Ничего я не преувеличиваю. Так вот, продолжаю. Мы вместе сдавали в университет. Наплыв был огромный, и он не прошел по социальному признаку, как сын служащего. Тогда в первую очередь принимали детей рабочих. (У меня отец был машинист, у него — бухгалтер.) Так вот, его мать сама отнесла документы в планово-экономический институт, и там его приняли. И он пошел, как теленок. «Чтобы не пропал год». А потом терпеливо учился.

Он был на третьем курсе, когда умер отец, и на иждивении Фомы оказались мать и трое братишек. Надо было идти работать, содержать семью. Его приняли экономистом в этот самый облторг. Заканчивал институт он уже заочно.

К тому времени, когда он поставил своих братишек на ноги, он успел уже жениться и обзавестись своими детьми. Подозреваю, что не он женился, а его женили на себе. Во всяком случае, его жена оказалась такая же волевая женщина, как и мамаша. Я ее знала... Законченная мещанка. Говорить с ней было не о чем. Кроме цен на рынке и «плохих» соседей, она ничем не интересовалась.

— Ну, зачем же так...— вконец огорчился Селиверстов.

— Она никогда ничего не читала и не терпела в доме книг. Его занятия ботаникой считала самым пустым времяпрепровождением — ведь за них ему не платили. Как он, бедный, прожил с ней четверть века, не представляю! Но он прожил... ради детей. Дети выросли, поступили в университет, жена умерла, и он неожиданно оказался свободным...

— Все это не так,— расстроенно сказал Фома Сергеевич.— Жена была хотя строгая, но справедливая женщина. Прекрасная хозяйка и мать. Конечно, неразвитая. Но когда ей было читать? Хозяйство, дети... Когда я был на фронте, она работала буфетчицей в облторге и воспитывала детей. Если бы она не умерла, я все равно бы отправился в эту экспедицию. Я должен был ехать.

— Почему? — допытывалась Валя.

— Я могу рассказать.

— Так расскажите, Фома Сергеевич!

Селиверстов взволнованно приподнялся и сел на койке. В зеленой поношенной пижаме и без очков он казался каким-то другим, незнакомым.

— Это началось давно...— начал он.— Ну, неудовлетворенность работой, может быть, и домашней обстановкой... Какая-то тоска, стремление к чему-то неузнанному. Жена объяснила просто: «Ну, начитался!» Это правильно, что я каждую свободную минутку, если не занимался ботаникой, то читал. Мне от отца еще достались старые журналы: «Природа и люди», «Вокруг света», книги о путешествиях Амундсена, Беринга, Крашенинникова, Черского, история наших русских землепроходцев... Я эту библиотеку отчасти пополнил. Но больше за счет приключенческих романов. Брет-Гарт, Стивенсон, Конрад, Александр Грин, Беляев, Ефремов...

— А книги держал у старичка соседа,— вставила профессор Кучеринер,— потому что жена считала — в книгах заводятся клопы.

— Это было просто для души, как и занятия ботаникой. Я очень огорчался, что так и не полюбил свою основную работу. Далеко я не пошел. На какую поступил должность, в той и остался все двадцать лет. Да я не честолюбив. Сослуживцы были люди очень хорошие, относились ко мне добро. Детки тоже у меня хорошие. Когда мать, бывало, начнет меня пилить (без этого со мной и нельзя), всегда принимали мою сторону. Жена даже обижалась на них за это. По-своему я был, пожалуй, и счастлив... пока не началась бессонница. С вечера я, выбившись из сил, засыпал, а среди ночи вдруг проснусь и лежу с открытыми глазами до рассвета. Не усну, да и все тут! Обращался к врачам — никакие пилюли и ванны не помогали. «Как неинтересно и серо прожил я свою жизнь»,— думал я.

Почему я никогда не прошел пешком через тайгу к истокам рек? Не побывал на Камчатке у подножия вулкана. Ни разу в жизни не видел северного сияния, птичьих базаров, океана, необитаемых островов. Я всегда был по своим стремлениям исследователем. В детстве мечтал стать ученым. Названия наук кружили мне голову, как вино: океанология, биология, гидрография или вот геофизика — наука о Земле. Как интересно, даже сердце бьется при одном упоминании!

Зачем я позволил обстоятельствам скрутить меня? Я всегда говорил детям: «Смотрите выбирайте свою дорогу в жизни. Пусть никогда не придется вам вздохнуть о несбывшейся мечте». У меня два сына и дочь. Они-то сразу узнали среди множества троп свою единственную. Я рад.

Так проходило время, и я тосковал все сильнее... Иногда я видел во сне какие-то реки, моря, незнакомые берега, горы, обрывы, ущелья... узкие долины, заросшие невиданными цветами. Сколько в мире есть заманчиво-любопытных уголков!.. Я старел, волосы мои поседели, а мечты и стремления у меня были юношескими.

Только одному человеку я не стеснялся об этом говорить — Ангелине Ефимовне. Встречались мы, конечно, редко, раз в два-три года. Все-таки она все обо мне знала.

Когда жена умерла, я... вдруг уволился из облторга. Пошел в ботанический сад... там нужны были рабочие. Ну, я и поступил рабочим. Соседи решили, что я сошел с ума, но я был счастлив. А потом Ангелина Ефимовна предложила мне место рабочего в экспедиции.