Узнай меня - Галина Романова

– Павел Сергеевич, он здесь, – тихо оповестил охранник Егор, с низко опущенной головой застыв возле двери в столовую.

Не было нужды говорить, кто именно. Они оба знали, кого ждал Кадашов. Для кого накрыли к чаю. Пришел Устинов.

– Пусть войдет, – проговорил Кадашов негромко.

Егор коротко кивнул, отступил за двери, негромко скомандовал:

– Заходи.

И в гостиную вошел Сергей Устинов. И только тогда Кадашов развернул свое инвалидное кресло и уставился на мужчину, переступившего порог его столовой.

Он многое о нем знал. Почти все. Знал всех его школьных друзей. Много был наслышан о его первой школьной любви. Детально изучил причины его увольнения из органов. Долго морщился, читая о том, как Устинов быстро опускался на самое дно. Как потом с этого дна выкарабкивался. И не думал, что тот может удивить его хоть чем-то. А удивил.

Кадашов с изумлением рассматривал высокого, жилистого мужика, застывшего на пороге. Короткая стрижка, щетина. Недорогая, но опрятная одежда: синие джинсы, джемпер мышиного цвета. Руки в карманах штанов, плечи расправлены, голова высоко поднята. Но не это поразило. Взгляд! Взгляд, полный достоинства. Скажи кому, что этот человек долгих два года барахтался на самом дне жизни, просыпался на заблеванных простынях, клянчил мелочь у соседей на похмелку, не поверят.

Взгляд, которым наградил Кадашова Устинов, четко сказал: Устинов ни за что не позволит Кадашову приказывать. Потому что иначе он не станет на него работать. Он лучше будет мешки с сахаром тягать в своем гипермаркете, упаковки с молоком ворочать и ящики с водкой, но к нему работать не пойдет. Он согласился прийти, не против был поговорить, но получать жалованье у него он не станет. Хотя бы потому, что это самое жалованье у него несколько лет получал предавший его Станислав Гончаров.

Устинов об этом знал.

– Прошу вас, присаживайтесь. – Кадашов указал на стул слева от пустующего хозяйского места. – Я распорядился насчет чая. Знаю, кофе вы не жалуете.

– Спасибо. Не стоило. Я пообедал, – коротко ответил Устинов, но за стол присел.

– Спасибо, – не к месту проговорил Кадашов и тут же на себя разозлился.

Что он, в самом деле, робеет перед этим малым?

– Вам сказали, что у меня к вам за дело? – нахмурившись, спросил Кадашов, уставившись на цепочку в вырезе серого джемпера гостя.

Интересно, что там у него? Крест? Армейский жетон с группой крови? Или в подвеске прядь волос бросившей его жены? Не мешало бы выяснить. Это могло бы много рассказать о нем. Могло бы указать на слабое место, уязвимую точку парня, смотревшего на Кадашова вежливо, холодно, с достоинством.

– Коротко, – ответил Устинов, положив кулаки со сбитыми костяшками пальцев на стол. – Ваш охранник.

И он кивком указал на Егора, застывшего у двери с опущенной головой и скрещенными ниже пояса руками. Поза почтения, определил Устинов. И уголок его рта презрительно дернулся.

– Три года ушло у моих людей и сотрудников полиции на то, чтобы найти убийц моего сына, – проговорил Кадашов, наблюдая за реакцией гостя. – Все безрезультатно. Убийцы не найдены.

Он замолчал. Устинов молчал тоже, рассматривая посуду на столе.

– Я не жалел средств. Я платил. Просил, требовал. Пусто! Эти люди, личности которых были установлены в ходе следственных мероприятий, как сквозь землю провалились.

– А деньги? – неожиданно прервал молчание Устинов.

– Денег тоже не нашли. Но, как вы понимаете, не в деньгах дело. Я хочу найти убийц своего сына. И уйти. Потом хочу уйти спокойно. – Кадашов любовно погладил подлокотники инвалидного кресла, в которое добровольно уселся три года назад, не имея сил и желания двигаться. – Я не хочу жить, Сергей Игоревич.

– Можно просто Сергей, – отозвался тот.

– Хорошо. Сергей. Так вот, Сергей, я не хочу жить без Ивана. Просто не хочу. Не вижу смысла. Но не могу уйти, пока не отомщу. Пока убийцы не будут наказаны. Это… Это стало смыслом моей никчемной, никому не нужной жизни.

Кадашов не сводил с гостя взгляда. Он не понимал, почему он так откровенничает с этим парнем? Почему выворачивает перед ним свою душу? Может, потому, что Устинов знал, что такое отчаяние? Был предан, гоним, потерян. Был на самом дне, но нашел в себе силы подняться. Может, потому, что он заслуживал уважения?

– Что вы хотите от меня? – продолжая рассматривать приборы, спросил Устинов.

– Я хочу, чтобы вы их нашли. Всех!

– Вы требуете невозможного, – дернул губами Устинов, коротко на него взглянув. – По горячим следам их не нашли. Прошло три года. Вы понимаете, о чем просите?

– Я готов платить и…

– Не в деньгах дело, – поморщился гость, перебивая, взял с блюдца чайную ложечку, принялся вертеть ее в руках. – Вы и так уже наверняка потратили состояние, оплачивая бесполезные попытки.

– Мне не жаль. Нисколько не жаль.

Кадашов занервничал. Если этот парень откажется, то шансов нет. Если не найдет он – никто не найдет. Он это чувствовал. Он в него верил. Павел Сергеевич схватился за подлокотники инвалидного кресла, нащупал ступнями пол и с силой рванул свое тело вверх. Ослабевшие мышцы сразу заныли, лицо вспотело, сердце заколотилось, но ему удалось себя заставить встать на ноги.

– Если бы я мог, я встал бы перед тобой на колени, – прохрипел он, упираясь кулаками в край стола, наклоняясь к гостю. – Но я просто встал. И это уже победа. Я в туалет по спальне ползу. Помоги! Помоги, Сергей! Я заплачу!

– Мне не нужны деньги. – Устинов тоже встал, отступил от стола на пару метров, снова сунул руки в карманы штанов. – Я не могу взяться за это дело. Просто пообещать и не сделать. Я не могу.

– Ты хотя бы попробуй, парень! – с мольбой произнес Кадашов, обливаясь потом. Стоять ему было очень тяжело.

– Я не могу. – Устинов стороной обошел то место, где Кадашов стоял, упираясь кулаками в край стола, двинулся к двери, проговорив: – Я не могу дарить вам ложные надежды.

– Стой! – крикнул Кадашов, падая без сил в кресло. – Если тебе деньги не нужны, подумай о своей бывшей жене. Она нуждается. Она остро нуждается в средствах!

Кадашов мог поклясться, что слышал, как скрипнули зубы у Сергея, когда он произнес:

– Меня не интересует жизнь моей бывшей жены. И ее финансовые проблемы.

– Ее ребенок болен! – Кадашов с силой опустил кулаки на подлокотники кресла, в которое упал, в котором задыхался от отчаяния и мышечной боли. – Год назад твоя бывшая жена родила ребенка. С патологией. Серьезной патологией. Требуется срочная операция. Она стоит больших денег. У твоей Ирины этих денег нет.

Устинов остановился. Он не ушел. Он стоял и думал. И все же спросил:

– А что же ее теперешний муж? Разве он ограничен в средствах? По слухам…

– Это все слухи. У меня информация. Проверенная информация, Сергей! Сядь! – привычно скомандовал Кадашов и тут же поторопился добавить: – Пожалуйста.

На свое место за столом Устинов вернулся не сразу. Прошли долгих пять минут. Кадашов засек по стенным часам. Пять минут он сидел и ждал с бешено молотящим о ребра сердцем. Он загадал: если Устинов не уйдет, у них все получится. Он не ушел.

– Что за информация, Павел Сергеевич? – спросил он, поводя шеей в воротнике джемпера мышиного цвета, будто тот внезапно стал ему мал.

– Ее теперешний муж, узнав о болезни ребенка, бросил твою Ирину. Сначала счел, что неразумно тратить средства на безнадежно больного ребенка. А потом просто-напросто ее бросил. Она взяла две ставки в больнице, где лежит ребенок. Две ставки санитарки, – жестким голосом добавил Кадашов. – Все ее средства уходят лишь на то, чтобы поддерживать жизнеобеспечение. На операцию у нее денег нет. Она измучена. Она в отчаянии. В Россию она вернуться не может. Не к кому. И я готов… Слышишь, Сергей! Я готов оплатить операцию, если ты согласишься взяться за это дело.

Правая рука Устинова медленно поднялась, дотянулась до цепочки. Та выскользнула из выреза джемпера. На ней качнулся объемный медальон.

Так он и знал!

Кадашов подавил удовлетворенную улыбку. Он все же нащупал его слабое место. Парень сентиментален. Наверняка внутри медальона фото вероломной жены или прядь ее волос. Он все еще ее любит. И это хорошо.

– Мне нужно с ней поговорить, – глянул на Кадашова Сергей, машинально поглаживая крупный медальон. – Я должен быть уверен, что вы мне не лжете.

– Хорошо.

Кадашов, не оборачиваясь, сделал пальцами знак Егору. Тот тотчас же протянул Устинову мобильник, где уже шел вызов.

– Да! – коротко рявкнул в трубку Сергей и зажмурился, услышав забытый голос. – Да, это я.

Потом он долго молчал, потому что говорила она. Говорила, плакала, жаловалась, просила прощения. Потом она умолкла, и он спросил:

– Почему ты не вернулась? Не вернулась ко мне? Я не пью сейчас. И мы могли бы…

– Потому что там у малыша вовсе нет шансов, Сереженька! – громко, очень громко закричала Ирина, ее даже Кадашов услыхал. – Там мой ребенок умер бы уже давно. И сейчас… Господи, они дают мне всего два месяца на то, чтобы найти деньги на операцию. Потом будет поздно. Понимаешь?! Ты прости меня, Сереженька. Прости, если сможешь. Дите страдает за мой грех. Я так виновата перед тобой! Я бросила тебя в самую трудную для тебя минуту. Никогда не прощу себе этого. Ты прости! Я виновата. Я молюсь.