Шапка-сосна - Валериан Яковлевич Баталов

ему своей лопаткой. Когда все было готово, Андрей спрыгнул сам, снял Костика.

— Ну вот, Костик, мы с тобой и сделали дело. Теперь уж снег не проломит крышу. А ты беги домой, не то замерзнешь.

Андрей ушел, а Костик остался во дворе и гулял до тех пор, пока у него не закоченели руки в насквозь мокрых варежках. Тогда он забрался на крыльцо и стал ногами стучать в дверь.

— Что случилось? Зачем ногами грохаешь? — сердито спросила Олешиха, открывая ему дверь.

— Варежки замерзли! — захныкал Костик, протягивая к ней руки. — Пальчики бо-ольно!

— Так тебе и надо, — стаскивая заледеневшие варежки с его красных рук, сказала Олешиха. — Надо было сразу домой идти, а не шляться два часа по холоду. Я за тобой бегать не стану. Очень ты мне нужен, добро такое! — Она бросила мокрые варежки на печку. — Раздевайся!

Костик разделся, подошел к печке и приложил ладошки к ее теплому боку.

— Баба, я есть хочу…

— Ешь, вон грибовница на столе под полотенцем и хлеб.

Костик подошел к столу, отбросил полотенце, стоя откусил хлеба и, почерпнув из миски деревянной ложкой, хлебнул два раза, положил ложку и с куском побежал обратно к печке.

— Когда едят, с куском не бегают, а сидят за столом, — строго сказала Олешиха.

— Баба, я яичко хочу.

— Яичко тебе? Губа-то у тебя не дура. Просишь, а того не понимаешь, что день сегодня постный. Ешь вот горох, на шестке стоит.

— Не хочу горох, хочу яичко. И молока.

— Эк пристал! Вынь да положь. Говорю тебе, день сегодня постный! Так с тобой и греха наскребешь на свою шею. Не у меня просить надо, у бога…

— А он даст? — заинтересовался Костик.

— Захочет, так и даст, — уже не так строго заговорила Олешиха. Только просить надо хорошенько.

— Как — хорошенько?

— Разве не видишь, как я богу молюсь. Иди-ка сюда, — теперь Олешиха говорила совсем ласково. Она подвела Костика к иконам. — Дай-ка сюда вот эту ручку. Сложи три пальчика вместе.

Костик послушно протянул руку, сложив пальцы щепоткой.

— Да не так, — терпеливо поправила его бабушка. — Не так. Вот эти три пальчика нужно, а не все. Понял? Теперь клади пальчики сюда — на лобик, теперь сюда — на животик, потом сюда, на правое плечо, потом на левое.

Она держала руку мальчика в своей и сама перекладывала ее несколько раз и на лоб, и на грудь, и на плечи.

— Вот видишь, как хорошо получается, — ласково приговаривала Олешиха. — Да еще встань на коленочки, так совсем ладно будет.

Костик опустился на колени.

— Вот так. Ну что за понятливый мальчик. Смотри вот на эту икону, на богородицу, — продолжала Олешиха, показывая на старую икону, которая давно уже почернела и потрескалась, и на ней трудно было что-либо разглядеть. — Вот смотри на мать-богородицу и шепчи про себя: «Господи помилуй! Господи помилуй!» Понял?

Костик стал креститься и бормотать себе под нос «господи помилуй». Олешиха, очень довольная, достала из бурачка вареное яйцо, налила в чашку молока.

— Ну ладно, вставай, хватит на первый-то раз, — сказала она. — Как привыкнешь, сам станешь молиться. Вот тебе яичко и молоко. Помолился — бог тебе и послал!

Костик обрадованно вскочил с колен, взобрался на лавку перед столом. Он быстро разделался с яйцом и принялся за обе щеки уписывать хлеб с молоком. Олешиха села к окну и взялась за веретено. Прежде чем начать прясть, она осторожно поковыряла веретеном в ухе.

— Опять холод будет, — вздохнула она.

— Откуда ты знаешь? — удивился Костик. — Тебе бог сказал?

— Примета такая: если уши чешутся, знай, будет, холод. Потому что я зимняя, родилась в январе. А бог никому не говорит, и ты не путай одно с другим.

К вечеру действительно похолодало. На минутку забежала домой Варя, положить портфель и сказать матери:

— Ужинайте без меня и ложитесь спать. Мы сейчас уходим в Сордву.

— Зачем еще? — недовольно спросила мать.

— Наш кружок самодеятельности концерт показывает.

Она переоделась, поцеловала Костика и ушла.

Вернулся с работы Алексей Филиппович. Поужинали я легли.

Костику не спалось. Он лежал, скрючившись на широкой постели, и уже не в первый раз спрашивал бабушку:

— Баба, куда мама ушла?

— Дрыхни, пострел! — отзывалась бабушка с печи. — Говорю тебе: в Сордву ушла на танцульку.

— А скоро придет?

— Когда придет, тогда и придет. Спи давай, и мне не мешай. Вот придет домовой или прилетит кукушка — тогда узнаешь. Спи.

Костику хочется спросить, кто такой домовой и что плохого, если прилетит кукушка, но он боится спросить. Бабушка и так, на него сердится. «Вот придет мама, у нее спрошу, — думает он. — Мама все знает, она ведь учительница». Но мамы все нет и нет, и глаза у Костика сами собой слипаются. Он думает сквозь сон: «Только бы не уснуть».

И засыпает окончательно.

А Варя в это время была еще в Сордве. Только что кончился концерт, и шумковская молодежь шумной ватагой высыпала на улицу. Варя притопнула валенками, раскинула руки и запела частушку:

На столе стоит бутылка,

А в бутылке керосин.

Рассердился дед на бабку

И в кино не пригласил.

Все засмеялись.

— Пойдемте напрямик через поле, — предложила она. — Сократим полкилометра.

— А не провалимся? — спросил кто-то. — Снег глубокий.

Андрей сошел с дороги, попрыгал на снегу.

— Наст крепкий, — сказал он. — Не провалимся. Пошли!

Девушки и парни взялись за руки по двое, по трое и с песнями и шутками двинулись в путь. Варя не заметила, как оказалась рядом с Андреем.

Стоял сильный мороз. Небо было ясное, звездное. Из-за Горбатого леса выплыла полная луна, на голубоватом снегу протянулись длинные тени деревьев, засверкали всюду яркие блестки. Вокруг было видно далеко, как днем.

Пока шли полем, наст держал хорошо, но в овраге, где росли редкие елочки, кое-кто стал проваливаться. Шутки, смех… Чтобы меньше проваливаться, все разбрелись, каждый шел отдельно, и лишь Андрей не выпустил Вариной руки.

Варя набрала полные валенки снега. Перебравшись на другую сторону оврага, снова на твердый наст, она стала вытряхивать из валенок снег. За это время другие парни и девушки ушли далеко вперед, и Варя с Андреем остались одни.

— Догоним? — предложила Варя, но Андрей отрицательно покачал головой.

Андрей заглянул Варе в лицо. Большеглазое, румяное от мороза, окаймленное белым платком, усыпанным снежными блестками, оно показалось Андрею таким красивым, что он зажмурился.

— А помнишь, Андрюша, — задумчиво глядя на луну, сказала Варя, — как мы с тобой вот так же, взявшись за руки, возвращались с выпускного школьного