Дизайн мечты - Линн Мессина

«Оскар», конечно, впечатлял, но я усомнилась, что Адам Уэллер отхватил себе такую премию. У Ханны была привычка привирать — она приукрашивала правду, чтобы придать большую остроту собственным страданиям. Скорее всего Уэллеру присудили премию Пулсвилльской киноакадемии, а вручал приз человек по имени Оскар.

— Он что, действительно получил премию Американской киноакадемии, золотую статуэтку, которыми награждают в павильоне Дороти Чандлер на глазах у миллионов телезрителей всего мира?

С досадливой гримаской Ханна признала, что «Оскар» Уэллера не совсем тот самый «Оскар».

— Ему дали поощрительный приз Академии для одаренных студентов, — пояснила она. — Присуждается по тем же критериям — за выдающийся талант.

— Ах вот оно что, — протянула я, словно услышав неоспоримый довод Впрочем, так оно и было. — «Оскар Джуниор».

— Золотой и сияющий, — пожаловалась Ханна. — Вручал лично Спилберг.

— Стало быть, пока нечего писать на памятном знаке на обочине Сорок четвертого шоссе?

Ханна села на диване и по-птичьи наклонила голову, желая, видимо, взглянуть на проблему под другим утлом. Ослепленная блеском позолоченной статуэтки, ярчайшим образом отражавшейся в нечеловечески белых зубах г-на Спилберга, подруга как-то не подумала об этом раньше. Замечание показалось ей не лишенным смысла: какой город станет бахвалиться поощрительным призом?

— Зато у него контракт на три картины, — напомнила она. — Три ступени к вершине — на три больше, чем у меня. А ведь я переехала в Нью-Йорк исключительно для кинокарьеры! Я слишком далеко заехала в округ Колумбия. Мосты сожжены. Обратной дороги нет. Я уже не могу повернуть назад.

Другие люди поступают иначе: досрочно расторгают договор о найме квартиры или находят временного квартиранта, складывают пожитки в коробку из-под упээсника[7] и заклеивают скотчем, находят новую работу или уведомляют начальство об увольнении и даже сообщают родителям о кардинальном изменении стиля жизни. В отличие от них Ханна просто побросала в сумку подводку для глаз, пару футболок и переехала. Кому-то такая импульсивность покажется странной, но Нью-Йорк — это город, куда люди приезжают с багажом, умещающимся в спортивной сумке, чтобы начать жизнь заново.

— Ну хорошо, — сказала я, подавляя зевок. В три утра я обычно вижу десятый сон. Хотя мои рабочие обязанности можно было выполнять даже в полукоматозном состоянии, я предпочитала быть бодрой и внимательной. Благодаря моей должности я отлично знала: стоит не выспаться, и время тащится черепахой. — Давай стелить. Поговорим завтра. У меня был очень длинный уик-энд.

Ханна резко выпрямилась и с ужасом уставилась на меня.

— Слушай, в эти выходные женился твой папа? — спросила она, видимо, ожидая возражений. Отрицать очевидное было трудно, и Ханна покаянно постучала себя по лбу со словами: — Дура, ну только о себе и думаешь!

Эта ее флагелляция — традиционный способ наказания, хотя его трудно назвать эффективным.

Сколько бы раз Ханна ни напоминала себе, что она не центр Вселенной, в глубине души она искренне не в состоянии в это поверить.

— Черт побери, Лу… Клянусь, я собиралась спросить, как прошло венчание, даже хотела позвонить тебе вечером, записала в список дел, чтобы не забыть, но появление Уэллера в телевизоре скомкало все планы. Я в один миг утратила способность мыслить здраво и думать четко. Семь часов меня вел слепой инстинкт. Господи, Лу, ты же помнишь, меня холодный пот прошибал при мысли о таком несчастье! Ведь еще в первый день нашего знакомства я сказала, что мое имя прогремит на весь мир раньше и громче всех из нашего класса!

Я помнила тот момент. Мы, новички старшей школы, собранные в аудитории, поочередно рассказывали остальным немного о себе — таким образом советники-резиденты прививают близость среди однокашников. В отличие от меня, зажатой и неловкой, Ханна непринужденно встала и объявила, что собирается стать самой знаменитой из всех, кто когда-либо заканчивал Пулсвилльскую старшую школу, попутно проведя различие между известностью и славой: добиться известности — плевое дело, которое по силам любой обладательнице аппетитной задницы.

Оставив Ханну пересматривать принципы — подруга впервые признала скандал как возможный путь к славе, если, конечно, оскандалиться со знанием дела, — я удалилась в ванную и через несколько секунд вернулась, держа в руках полотенца банное и для лица, махровую рукавицу, простыни и зубную щетку. Вот доказательство (для меня самой), что я правильно живу: полотенца новые и наготове все необходимое для припозднившегося гостя. Мать придавала большое значение подобным мелочам. Пока она была жива, я не обращала внимания на ее доводы и азартно спорила, можно ли продолжать носить любимые свитера с пятнами и затяжками, но когда мамы не стало, я с удивлением обнаружила в себе задатки хорошей хозяйки. Жизнь — это перетягивание каната: без человека, тянущего за другой конец, невольно теряешь задор и начинаешь подчиняться общепринятым правилам — ведь никого на свете не волнует, что в больницу на «скорой» ты можешь попасть в дырявом нижнем белье. Вот что такое сиротство.

Я сложила стопку белья на стол у дивана. Ханна уже вспоминала школьные времена; она перенеслась назад во времени, чтобы точно установить момент своей ошибки. Двенадцатое декабря.

— Теперь все ясно, — говорила она. — Помню, на английской литературе учитель, мистер Бил, вошел в класс и, не говоря ни слова, начертил на доске незамкнутую окружность — осталось дорисовать примерно четверть дюйма. Затем без объяснений приступил к уроку — «Сердце тьмы», если не ошибаюсь. Минут через десять Адам не выдержал, поднялся с места и провел черту, замкнув окружность. Нужно было тогда же внести его в список особого внимания — ведь в тот момент в нем заговорил будущий режиссер! — Ханна снова уронила голову на подлокотник дивана. — Вот уж воистину — имеющий глаза да увидит…

Хотя в ситуации с недорисованной окружностью я не видела ничего библейского, согласно кивнула и протянула Ханне простыню — не могу же я стелить постель, пока подруга сидит на диване. Для другого гостя пришлось бы доставать надувной матрац, но Ханна отличается миниатюрным сложением и вполне способна поместиться между обтянутых денимом подлокотников. Очень кстати: матрац большой, громоздкий, надень его пришлось бы прислонять к стене, загораживая нумерованную литографию Матисса (марокканский пейзаж), которую мама подарила мне на двадцатипятилетие.

— А для чего было чертить окружность?

Уставившись на голубые простыни, словно не зная, что с ними делать, Ханна ответила: