О чем поет ночная птица - Райдо Витич

— Прогуляемся?

Девушка задумалась и потерялась. Руслан ждал пять минут и понял — ответа не дождется. Легонько взял девушку за локоток:

— Вита?

Та, наконец, обратила на него внимание и заулыбалась:

— Вам открытки?

— Нет. Я приглашаю тебя в кино.

— В кино? — протянула мечтательно. Взгляд ушел в небо и замер на ближайшем облаке.

— Идем?

— С тобой?

Нет, с ротой самураев! — чуть не рявкнул. На душе до того тошно стало, что хоть под поезд, как Анна Каренина.

А кто виноват, кто?! И хуже нет понимать, что ты ее такой сделал.

Но ведь нет шрама от пули, нет, — провел ладонью по волосам, убираю прядку челки со лба. Чисто. Значит не она.

Вита замерла, пугливо косясь на него, но не отстранилась, не откинула руку.

"Не она это, не она", — и сожаление и радость проскользнули в сердце. Первое потому что хочет он ее до спазмов, но даже думать о том боялся, признаться себе. А теперь можно, теперь ничего его не удержит. А первое, потому что ясно — не исправить прошлого. Призрак так и будет являться к нему, а вина жечь сердце.

Может успокоится, если рядом будет Вита. Если он заплатит ей, то что должен другой. Малодушно?

Как есть.

Приходит момент, когда человек начинает понимать, кто он на самом деле. Не в глазах коллег и друзей, не в зеркале прихожей, а в зеркале собственной совести. Неприглядном, но реально отражающим суть.

В этом зеркале Рус видел себя — далеко не героя, а банального труса, которому было бы страшно посмотреть в глаза той девушки вновь. Страшно до колик в животе, до спазма в горле. Ведь в ее глазах жил его реальный автопортрет, обличающий больше чем слова — он трус, хронический и абсолютный. И страх все больше затягивает петлю совести на его шее. А совесть — самое страшное. Вина и совесть, как вирус и грипп. Вроде мелочь, вроде, ерунда, но каждый год от этой мелочи сгорает немалый процент населения. Но тело можно вылечить, а как вылечить совесть, что уже заразила душу, вывернула ее и высушила?

Не виноват я!! — сколько раз кричал во сне?

Ни одна женщина не выдерживала его криков. Ночь, максимум три и исчезали. Он не возвращал, прекрасно понимая, что мало приятного общаться с его кошмарами и мало кому захочется бороться с его призраком. Его война продолжается и в роли пленного, побежденного и победителя — он сам. А трофей один — покой. Но получит ли он его?

Возможно эта девочка его последний шанс, единственный, что выдала судьба. А могла не выдать вовсе — не за что.

Вита…

Вита — это жизнь. Его ли?

Он очень надеялся, что его.

— Пойдем, — потянул за талию и девушка послушно зашагала рядом, не выказав и тени сопротивления. Руслан же успокоился. Пусть минута, две, но долгожданная, благодатная тишина на душе наступила и была полностью заслугой Виты. Пока он обнимал ее, пока чувствовал живое тело под рукой, теплую кожу, можно было верить во что угодно: и в то, что ничего не было, никого он не убивал, и в то, что все исправимо, даже смерть, и в то, что ее нет вовсе, и в то, что больше никогда мертвые синие глаза не будут преследовать его, потому что рядом будут живые.

Руслан усадил Виталию в салон, сел за руль и взял девушку за руку:

— В кино?

Она неуверенно пожала плечами, доверчиво и робко поглядывая на него. И настолько показалась трогательной, маленькой, нежной, что Зеленин с трудом сдержался, чтобы не стиснуть ее в объятьях, не впиться в губы

— Виталия…

Что Вита, что Лилия — видно рок его. В одной смерть, в другой жизнь. Не убежать от этого, да и не будет. Устал, надоело.

— Я трус, — признался ей. Она не поняла, огляделась и тихо переспросила:

— Рус?

Зеленин улыбнулся — легко вдруг стало. Может, потому что все на свои места встало? Или оттого, что признался, наконец, вслух сказал, что долго скрывал? И словно прежним стал, тем, что прямо смотрел в глаза, тем, что был еще открыт и не прятал ни леденцы под подушку, ни позорной тайны в сердце, не носил камень вины в душе.

И признал уже легко в главном:

— А знаешь, я же влюбился в тебя. Как увидел тогда, так и пропал, — провел по щеке, погладил пальцем губы. — Нет, не тебя… вернее…

"Какая разница?" — смолк.

Вита удивленно распахнула глаза, переваривая услышанное, складывая с чем-то, только ей понятным.

Зеленин улыбнулся и не стал мешать ей — коснулся губ и понял — конец, пропал.

Девушка задумчиво косилась в сторону и не мешала ему, не отталкивала. Впустила язык в рот, позволила прижать к себе. У Руслана голова кругом пошла, кровь в висках застучала, гулом оглашая желание.

И как обухом по голове мысль: "Что же ты делаешь, сволочь? Ты еще изнасилуй ее в машине!"

Мужчина отодвинулся, с трудом сдавая свою власть.

"Не напугал?" — с тревогой заглянул в глаза. Вита сосредоточенно изучала его физиономию, не выказывая и доли недовольства, страха или беспокойства.

— Рус очень красивое имя, — выдала.

Руслан лишь улыбнулся. Ему было все равно, пусть она хоть дважды помешанная и трижды буйная. Пусть лепечет любой вздор, витает в облаках, часами разгадывает тайну лепнины на потолке, но живет. А он будет рядом и спасет эту, раз не смог спасти ту.

Некстати заверещал рабочий мобильник, завыл с подрывом в бардачке, намекая что Зеленин должен работать.

Руслан нехотя достал его и посмотрел на дисплей: Сотников. Не отвечать?

И включил связь.

— Достопочтенный Руслан Игоревич, вы поработать не желаете? — взял с места в карьер. Зеленин не отстал — окатил с той же любезностью:

— Дорогой Лев Евгеньевич, я, как вы помните, пять лет на благо ваше без отпусков пашу и уж маленький загул заработал. Вы как думаете?

— Хм. Думаю, вы заработали большой отгул, — то ли согласился, то ли на увольнение намекнул. Но Зеленину на это ровно было, как не странно. — Три дня хватит? — уточнил.

"Щедро".

— Не знаю, — сухо отрезал Рус и улыбнулся не спускающей с него глаз девушке, чтобы смягчить впечатление от его казенного тона.

— Да? А когда узнаете?

— Сообщу.

— Многообещающе. Надеюсь, вы не собираетесь нас покинуть совсем?

— Это не входило в мои планы.

— Рад. Тогда до понедельника? Удачно отдохнуть.

— До свидания, — сложил телефон и кинул в бардачок, сомневаясь — не отключить ли его вовсе.

— У тебя планы? — заглянула в лицо мужчины Вита.

— Да.

— Какие?

— Сходить с тобой в кино.

— Со мной? — чуть не всплеснула ладонями умиляясь. — Я ходила на "Не могу сказать прощай".

— А теперь посмотришь другой фильм.

— Какой?

— Интересный, — заверил и завел мотор.

Фильмы его совсем не интересовали. Никакие. Кинотеатры вызвали оскомину. Стар он для увеселений подобного рода. Но Виталия позволяла обнимать себя и примиряла с толпой тинэйджеров со стандартным набором поп-корна и кока-колы.

Он обнимал девушку, так, чтобы не мешать осматривать рекламные проспекты фильмов, интерьер холла, дизайн кафе, а сам смотрел на нее, вдыхал ее запах, легонько касался губами щеки. И казалось ему, что не было той истории, не было выстрела. Сон все, дурной сюжет какой-нибудь книги. Не стрелял он, не убивал, не выбирал между двух жизней одну в пользу себя. И снайпера не было, и Арслана не встретил, и в Чечне никогда не воевал. Не он. Не с ней, не с ним.

Иллюзия, но хоть на минуту хочется верить, что правда.

Пока толпа ждала начала сеанса, все было хорошо, но как только открыли двери в зал и пригласили зрителей занять свои места, с Витой что-то случилось. Она напряглась, сжалась, всматриваясь в темноту зала, где пропадет люди и начала натурально скулить. Стояла, смотрела в дверной проем стеклянными глазами и скулила. Звук нарастал, грозя перерасти в вой и, кто знает, возможно, истерический припадок, взрыв бешенства.

Зеленин испугался: загородил собой вид на вход в темноту залы и обхватив лицо Виты ладонями, заставил смотреть на себя.

— Я придумал: мы не пойдем в кино, мы пойдем в парк, смотреть на белых лебедей.

Девушка с минуту продолжала скулить и смолкла, моргнула — дошло:

— В парк? Лебеди?

— Да. Купим огромный батон и весь скормим птицам, согласна?

— Лебеди… — протянула. Взгляд стал безмятежным и мечтательным, ушел в сторону, видно искал прорекламированных Русланом птиц. — Я видела фламинго.

— Хорошо, — заверил и, обняв за плечи, вывел ее из холла кинотеатра.

"Она боится темноты", — подумал. Это было смешно, трогательно и страшно.

Ирония судьбы — трусишка в объятьях труса.

Знала бы она, кому доверилась.

Но ведь он не подведет ее, на этот раз он выдержит и не струсит, не испугается. Чтобы не случилось, какие бы проблемы не окружали Виту, все это ерунда по сравнению с теми трудностями, что он преодолевал последние двенадцать лет. Главные барьеры не вне себя — внутри.