Биплан «С 666». Из записок летчика на Западном фронте - Георг Гейдемарк

Подгоняемый сильным северным ветром, вражеский аппарат стрелою уносится к югу…

Удачно отделались!…

Я быстро хлопаю Энгмана по правому плечу: мы тоже поворачиваем и летим дальше в прежнем направлении…

Француз сразу же догадывается о нашей хитрости и снова направляется к нам, но я тем временем успеваю снять, что нужно, и занести на карту все наблюдения над уличным и железнодорожным движением.

Еще одна экспозиция, и вокзал в Дувиле тоже будет снят…

На всякий случай, я оборачиваюсь: мой «безмолвный гость» покрыл еще один километр. Не беда: вокзал уже подо мной, а я – отвесно над ним; через пять секунд снимок сделан, и крышка кассеты задвинута…

– Готово!

Я с наслаждением ударяю Энгмана по левому плечу: домой!

Еще раз быстро осматриваюсь кругом: только одинокий француз все еще упрямо нас преследует, а так воздух везде чист; Я исследую в последний раз местность подо мною…

Улицы не загромождены походными колоннами: видны только отдельные повозки. Куда ни кинуть взгляд на железнодорожное полотно, нигде нет дымовых завес, – только один локомотив стоит на запасном пути между редкими рядами вагонов…

Это все…

А наш Ньюпор? Он, тем временем, приблизился на 400 метров. Я переворачиваю кольцо пулемета и тщательно беру француза на прицел… Есть!

«Так-так-так-так!»

Противник ставит свою машину на нос и ныряет на несколько сот метров вниз. Потом он забирает высоту и осыпает меня градом пуль. Наши два пулемета почти одновременно плюют навстречу друг другу… Достойный храбрецов концерт!

Не знаю, может быть, я всадил ему пулю в мотор, а может быть, это новичок, которому неохота перестреливаться со мною: – как бы то ни было, он делает вдруг резкий вираж и уходит к югу…

Уф!

Как ни спокойно бьется сердце у привычного летчика в пылу воздушного боя, – но какое это чудесное чувство, когда сражение кончено…

Теперь нам остается только, при сильном северном ветре, который дует нам навстречу, уйти от огня зенитных орудий… Но это обстоятельство, при обратном перелете, заботит нас мало. Мы ставим машину на нос, пока измеритель силы ветра не покажет 200 километров: нам безразлично, как низко мы спустимся при этом, – ведь мы летим домой!

На высоте 2000 метров мы достигаем германских позиций.

Задание выполнено, несмотря на все помехи…

А спустя пять дней в «Берлинер Локаль-Анцейгер» появляется не безынтересная для меня заметка:

ВОЗДУШНОЕ НАПАДЕНИЕ НА ИВОКУР.

Париж, 2-го мая. По сообщению «Тан», в прошлую субботу германский летчик, пролетев над Ивокуром, сбросил две бомбы, которые причинили небольшой материальный ущерб.

В самом деле: только «небольшой ущерб»?

Минус 30°

Снег скрипит под нашими ногами.

– Ну, и полетец будет сегодня! – ворчит Энгман. – Три часа при этом собачьем холоде на высоте 4000 метров!… Брр!…

Машина стоит уже перед ангаром. Только вода еще не налита. Помощник механика, как раз, несет ее в двух дымящихся кувшинах. Пока он наливает кипяток, мы одеваемся.

У нас вид полярных путешественников: подбитые ватой брюки, меховые сапоги выше колен, кожаная куртка, толстый шарф, меховые шапка и жилет, пробковый шлем…

А в придачу, лица смазаны густым жиром. Только губы и глаза остаются свободными.

Ну, теперь все в порядке!

Когда я осматриваю себя в зеркале, меня разбирает смех. Для поцелуя я не слишком-то аппетитен!…

Я грузно топаю своими слоновидными ногами и взбираюсь на свое место в кабине. Энгман приводит в действие мотор. От холода я высоко поднимаю плечи… Ну, и температура, чтобы чорт ее побрал!…

Ветер от пропеллера свистит, стонет и гонит кверху хрустальные снежинки, несущиеся от него в бешеном круговом танце.

Я прячусь с головой в корпус самолета… Все было бы хорошо, если бы не этот собачий холод!…

Мы катимся к концу длинной дороги, с которой дежурные по аэродрому сгребли в утренней мгле лопатами снег. Я надеваю себе на глаза очки, – специальные зимние очки, с двумя висящими кожаными щитками, которые должны оберегать от холода нос и щеки. В рот я беру конец шарфа…

Вперед!

Вот уже полчаса, как мы в пути…

Боже, какой лютый мороз! Сквозной ветер то и дело врывается через отверстие для бомб и накидывается на меня, как бешеная собака.

Чорт его знает, как это он ухитряется пролезать сквозь кожаную куртку и мое сложное одеяние! Я чувствую, что мало-по-малу коченею. Начинается это с пальцев ног, потом .холод медленно доползает до колен и, наконец, доходит до того, что все мое туловище, до самых рук, становится нечувствительным. Я усиленно разминаю пальцы, чтобы не отморозить их.

Потом я скольжу взад и вперед на моем подъемном сидении и хлопаю себя по бедрам кулаками, пока не согреваюсь.

Но при этом теплое дыхание моего рта попало под кожаные щитки очков и покрыло инеем их холодные стекла. И вот я должен снять очки и отверткой соскабливать с них лед.

Ну, и полетец! Энгман был прав…

* * *

Мы летим над окопами…

Первый снаряд зенитного орудия ложится довольно близко от нас. Я злобно смеюсь. Приятный денек, нечего сказать!…

Впрочем удачно ложащиеся гранаты, от которых гудит в ушах, и шрапнельные стаканы, свистящие уже совсем близко от корпуса аппарата, имеют и свою хорошую сторону. Ибо, – как это ни странно, – холод, проникнувший в мою горячую кровь и готовый прогрызть мое мясо до костей, вдруг уходит из-под моей кожаной куртки. Даже больше того. Один раз, мне словно кипятком облило спину…

Но, вот, мы выбираемся из сферы действия зенитных орудий, и холод снова проникает в мое тело… Я встаю, осторожно топаю ногами и хлопаю себя руками но туловищу… Это помогает, хотя на очень короткое время. При этом я смотрю направо и налево, чтобы не прерывать свои наблюдения. Потом я перегибаюсь через борт и ищу в пространстве неприятельских летчиков. Но их нет: куда их понесет в эту чортову погоду… Я вижу на железнодорожной линии серебристо-белую и резко-очерченную в морозном воздухе дымовую завесу. Руками в двойных перчатках я вытаскиваю кое-как карандаш из кожаного футляра, зажимаю его между пальцами, как длинную сигару, и царапаю им на карте. Затем я опять переступаю с ноги на ногу, хлопаю руками и прижимаю уши к голове…

Вокзал в Сероне. Мне надо его сфотографировать. С трудом я вытаскиваю камеру из гнезда. Она заряжена. Остается только поднять штору у кассеты. Но как это сделать? Моими медвежьими лапами мне никак не ухватить маленькое кольцо. Я быстро отрываю зубами кнопки на правой перчатке, зажимаю руку между коленями и срываю обе перчатки – меховую и шелковую. Потом я перегибаюсь через борт и делаю – снимок. Это отнимает у меня не больше трех секунд. Но снова опустить штору кассеты у меня уже не хватает сил… Рука окоченела, как ледяная сосулька. Я отодвигаю камеру в сторону и растираю свои скрюченные, совсем посиневшие пальцы между коленями. Но это помогает мало… Тогда я отпускаю конец шарфа, который крепко держал зубами, и стараюсь теплым дыханием снова согреть руку…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});