Лишний в его игре - Алена Игоревна Филипенко

репетитору, но не знала, к кому именно.

— Это не просто «Ого», а «Ого» в степени гугол, — говорю я с достоинством, чувствуя себя так, будто открыл Южный полюс.

— А чему ты радуешься? У тебя же нет денег к ней ходить.

— Я не радуюсь. Я вдохновлен. Она именно тот человек, который мне нужен.

Ксюша непонимающе смотрит на меня:

— Как ты собираешься к ней ходить, если не сможешь оплачивать обучение?

— Уверен, что она может поднатаскать меня бесплатно, — гордо улыбаюсь я. — Надо просто ее разжалобить и понравиться ей. И тогда она согласится позаниматься со мной по-дружески.

Но теперь Ксюша смотрит на меня так, словно я сказал самую большую глупость:

— Ты? Разжалобишь ее? Понравишься ей? Мы сейчас про тебя говорим или про какого-то другого человека?

Мрачнею. Ну да, у меня на генетическом уровне не заложена способность кому-то нравиться.

— Знаю. В этом самая большая проблема. Но думаю, ее решить легче, чем 8000 задач. И в этом мне поможешь ты.

— Я?!

— Ты мисс Обаяшка, и тебя все любят. Вот и дай мне уроки, как нравиться людям!

Ксюша с тоской качает головой:

— Это практически безнадежно.

— Я буду очень стараться, — обещаю я и в доказательство улыбаюсь — впервые за очень и очень долгое время.

Думаю, улыбка от неопытности выходит кривой и ужасно нелепой. Мышцы лица сразу сводит, они начинают дрожать, а Ксюша прыскает со смеху.

Ярослав

5

Мама меня достала этим своим контролем.

Ей ежеминутно надо знать, где я, что со мной. Дома даже не уединишься, все палит. Сижу ли я в своей комнате или в ванной, она постоянно проверяет. Нет, не вламывается, просто тихо подходит к двери и прислушивается. Я вижу тень в проеме. Она может так стоять долго, пока не убедится: я здесь, я живой. Сто раз говорил ей так не делать — без толку.

Не успеваю я прийти в школу, как она звонит: нормально добрался? Ничего не случилось? Ей нужно контролировать все: как я одеваюсь, чем занимаюсь, что ем. Была бы ее воля, она бы и мысли мои контролировала. Видно, что она очень хочет проникнуть в мою голову, узнать, что там происходит, и навести свой порядок.

В нашей квартире словно снимают шоу «Идеальная семья». Тут всегда чисто и опрятно, каждая вещь на своем месте. Если что тронешь и переставишь, это тут же возвращается обратно. Каждый день все здесь выглядит как на одном и том же снимке. Все пастельное, аккуратное, скромное. Ничего лишнего. Прямо гнездышко престарелой пары. Сколько я ни бодался с мамой по поводу того, что хотя бы моя комната — это моя территория и на нее домашние порядки не распространяются, все без толку.

Я упрямо расшвыриваю по комнате вещи. Но мама снова и снова принимается за уборку. Я ругаюсь, требую, чтобы не заходила ко мне без разрешения, а она повторяет: пока я живу в ее доме, здесь все будет по ее правилам. Затем уже мягче добавляет, что правила созданы исключительно для моего блага и комфорта. Но по факту выходит наоборот. Мне не нравится, когда шастают по моей комнате, копаются в шкафах. От мамы не скроешь ни одну вещь, она все найдет и пристроит на «свое» место. Ей надо, чтобы на полках тетради стояли перед учебниками, чтобы в ящике с нижним бельем носки лежали слева, а трусы — справа, аккуратной стопкой, обязательно сложенные четыре раза. А мне нравится, чтобы все было перемешано — трусы с носками, пусть еще и с футболками. Когда я злюсь, а злюсь я часто, я специально навожу в комоде хаос. Но стоит мне уйти из дома — как в комоде снова воцаряется чужой порядок.

Вроде это моя комната, а ощущение, что я бесконечно живу в гостях.

Когда мы делали ремонт, я хотел фотообои с космосом и ярко-синие шторы со звездами. Мама возразила, что это выбивается из интерьера квартиры в стиле «прованс». Поэтому сейчас в моей комнате уныло: бежевые невзрачные обои в стремный горошек, серые занавески, «бабушкина» деревянная мебель блевотно-зеленого цвета, однотонное молочное покрывало, хотя мне хотелось цветастое с граффити… В общем, куда ни глянь, сплошной прованс. Мама называет эти цвета «оттенками благородного выгорания». А мне хочется все разукрасить яркими красками.

Еще мы вечно ругаемся из-за плакатов и наклеек. Я люблю обвешать ими стены, а мама убирает. Тоже «не вписываются». Остается лишь мечтать о том, что, когда я вырасту и съеду, в моей квартире все будет по-моему: и космические обои, и покрывало с граффити, и стены в плакатах… И никакого прованса до конца моих дней.

Как-то я не выдержал, навел в комнате свой порядок и повесил на дверь замок. Ушел. Вернулся — замок спилен, в комнате все как прежде. А мама с улыбкой зазывает меня на ужин, как будто ничего не произошло.

Реагирую я по-разному. Иногда сдаюсь, иногда скандалю. Но с мамой тяжело настоять на своем. Она сделана из чугуна, ее не переупрямишь. Она считает, что всегда права и лучше знает, как и что должно быть. А идиллия получится, только если вся семья будет строить жизнь по установленным правилам.

Она палит и учебу. Хочет, чтобы у меня была хорошая успеваемость, особенно в химии и биологии. И чтобы я поступал в мед, как планировал. Когда-то.

Наши скандалы еще до переезда слышали все соседи. Они вставали на сторону мамы. Все всегда считают ее идеальной, а меня — трудным ребенком. Смотрят на меня с осуждением, а на маму с жалостью. Но они не знают, каково быть на моем месте.

И переезд этот лишь для того, чтобы усилить надо мной контроль. Мама посчитала, что на старом месте стало слишком много людей, которые дурно на меня влияют. Она имеет в виду мою старую компанию граффитчиков.

Сперва расписывали заброшки, откуда нас никто не прогонит. Потом захотелось отдачи — чтобы мир увидел, чтó мы делаем, красиво же получалось. Вот и начали расписывать город, и везде у нас были граффити в тему, часто с юмором. На стене больницы, например, мы нарисовали медсестру со шприцем, которая бежит за улепетывающим пациентом. Все расписали, только мозаичного Ленина на ДК не трогали. Ленин — это у нас святое, бабульки за него порвут.

Убегать приходилось часто. Так что обучались ориентироваться на местности. Знали все переулки, открытые двери, пути