Меченые злом - Виталий Гладкий

Спрашивается в задаче: сколько мне придется голодать, пока я продам действительно стоящую вещь? То-то… А дешевые копии по карману многим. Тем более что большинство покупателей разбирается в живописи как свинья в апельсинах. Им не важно, авторская работа или нет. И кто этот автор. Главное, чтобы доминирующий цвет картины гармонировал с обоями. Вот такие у нас "знатоки".

– Но тогда напрашивается вопрос: зачем вы эту картину выставляете вместе с остальными, если не собираетесь ее продавать?

– Вам не понять, – отрезал художник.

– Ну почему же? Или вы считаете меня тупицей?

– Что вы, нет! – Художник смутился. – Просто… – Он замялся. – Понимаете, эта картина – моя Голгофа.

Пришла очередь смутиться и Артему. Смысл последней фразы он постигнуть не мог, хотя и заставил мозги работать на полную силу.

– Кгм!.. – прокашлялся майор ради необходимой паузы; он уже хотел сказанное художником замять и даже кивнул с глубокомысленным видом, но любопытство все-таки взяло верх и вопрос сорвался с языка помимо его воли: – Простите, но почему Голгофа?

Судя по этому полотну, Бог вас талантом не обделил.

– Вот, вот! – с горечью подхватил художник. – Именно – не обделил талантом. И не более того. А во всем остальном – полный облом. Еле концы с концами свожу. И вместо того, чтобы работать над авторскими, серьезными произведениями, занимаюсь черт знает чем.

Потому я приношу сюда эту картину как свой крест и, ежедневно глядя на нее в окружении написанных одной левой копий, говорю себе: "Салтыков, какая ты гнусная, ленивая и жадная скотина! На что ты тратишь драгоценное время!? Деньги – это грязь. А настоящее искусство – вечность. Плюнь на все и займись серьезным делом. И благодарные потомки воздадут тебе по заслугам". Так я терзаюсь до вечера, а затем… затем иду в свою мастерскую и мараю красками очередной холст, чтобы усладить взор какой-нибудь Дуньки из новых русских скопированным "шедевром". Или пью до чертиков в компании собратьев по ремеслу.

– Каждому свое… – туманно сказал Артем, которому было недосуг углубляться в дебри софистики.

– Вот и вы меня осуждаете. Не спорьте, не спорьте, я вижу! И правильно, черт возьми, правильно! Жизнь дает нам возможность выбора, чтобы мы сами определились по какой дороге идти. Но мы почему-то выбираем не самый благородный и полезный для общества (пусть и тернистый) путь, а прямую и с виду легкую тропинку, на обочине которой, как нам кажется, растет земляника. Мираж! Все это мираж. Легких путей не бывает. У меня в особо удачные дни карманы набиты деньгами. Ну и что? А ничего. Пропил, прожрал – и все сначала. Нет бы сесть за мольберт и годик попахать в поте лица, пусть и впроголодь… а там выставка, другая, третья… международное признание… Эх! С-сукин ты сын, Салтыков!

Он с отвращением сплюнул и начал раскуривать трубку.

– По-моему, на этом месте сидел другой человек… – будто в раздумье сказал майор.

Решив, что первый контакт с нужным человеком прошел вполне на уровне, Артем начал планомерную осаду говорливого художника по фамилии Салтыков. Вдруг, расчувствовавшись, расскажет что-нибудь дельное?

– Сидел, – поддержал разговор художник. – Представился… намедни. Только какой он художник? Так, ремесло… Но глаз имел зоркий. И вообще – хороший был парень. Вчера мы поминали его.

– А что с ним стряслось?

– Какая-то сволочь… – дальше следовало и вовсе непечатное, но от всей души. – Зарезали Мишу. Добрее человека, чем он, сыскать было трудно. Кому мог стать поперек дороги безногий калека!?

– Вот именно – кому? – сочувственно и с возмущением поддержал его майор – не без задней мысли.

– Косороговские… – с ненавистью сказал Салтыков. – Козлы вонючие. Это их рук дело. Зуб даю – они убили Мишу.

– С какой стати? – Артем и впрямь был удивлен и озадачен.

Косороговская братва была самая неуправляемая и непредсказуемая. Она нахально "паслась" на территории других группировок, из-за чего мало какой месяц обходился без разборок. Их все считали придурками, и выяснение отношений обычно заканчивалось всего лишь драками, без применения оружия. Филя Косорогов, организовавший свою банду пять лет назад, считал себя буддистом и уповал не на стволы, а на боевые искусства Востока.

– Есть причины, – с таинственным видом ответил художник и умолк, попыхивая трубкой.

– Может, он каким-то боком сотрудничал с ними? Что-то не поделили… Так бывает, – высказал предположение майор – лишь бы что-то сказать.

– Сотрудничал!? Да вы что! Миша с ними дрался… чуть не перестрелял уродов, – горячился Салтыков. – Как дал в зубы… этому…

И тут же, наконец заметив пристальный, изучающий взгляд Артема, прикусил язык – понял, что сболтнул лишнее.

– Кому? – спросил майор и, встретив наигранно непонимающий взгляд художника, уточнил: – Кому дал в зубы?

– Какая разница… – отстранено буркнул Салтыков. – Извините, я сворачиваюсь. Сегодня тут делать нечего – граждане предпочли барахолку. Осенняя распродажа по сниженным ценам…

– А может, все-таки, закончим разговор?

– Пардон… – Художник воинственно выпятил грудь. – А кто вы такой, черт возьми, чтобы заставить меня языком попусту трепать!?

– Почему попусту? Вы ведь тоже хотите, чтобы убийцы Михаила не остались безнаказанными?

– Допустим. Ну и что? – Салтыков скептически фыркнул. – Я всего лишь маленькая букашка, которую может, походя, раздавить любой бык. С ними милиция не может справиться, все ищет их, а они вон где, – художник указал на проезжающие чуть поодаль машины, – на "мерсах" и "джипах" катаются, зубы скалят. А вы, как я понял, из угрозыска? – Он насмешливо ухмыльнулся.

– Да, – коротко ответил Артем и показал удостоверение. – Как вы догадались?

– Чего проще, – снисходительно ответил художник. – Я это предположил сразу, как только вы подошли. Меня смутил лишь ваш интерес к моей работе. Извините, но в милицейской среде к искусству относятся весьма прохладно и настоящих знатоков днем с огнем не сыщешь. А вы поначалу сбили меня с толку.

– Значит, ваша догадка была на уровне предположения?

– Не совсем. Вас выдает взгляд. Уж больно он пристальный, до печенок достает.

– М-м… – Майор смущенно отвел глаза в сторону. – Как ваше имя-отчество? – спросил он, чуть погодив.

– Все зовут меня Клим. Без отчества.

– Я хочу сказать вам, Клим, что Миша Завидонов был моим другом. Очень близким другом. И я просто обязан найти мерзавца, который его убил. Надеюсь, в этом вопросе все понятно?

– Как не понять… – Салтыков нахмурился. – Гады…

– Из-за чего и когда начался конфликт Михаила с косороговскими?

– Весной все это случилось, в мае. Филькины голодранцы решили художников пощипать.

Чтобы мы им дань платили. Каково! Да нас даже дягилевцы не трогают. А тут… эти… – Клим длинно и смачно выругался. – Извините, – спохватился он. – Накипело… Вот Миша с ними и схлестнулся. До рукопашной дело дошло. Это поначалу. Косороговских было трое, все здоровые лбы, но Миша их просто расшвырял. Инвалид! Мы глазам своим не поверили. У него руки, как рычаги, если схватит – пиши пропало. Они полезли нахрапом, решили его проучить, чтобы не выступал. Ну и получили. А на другой день эти отмороженные пришли впятером, с палками и нунчаками. Тогда Михаил достал обрез двустволки и сказал, что перестреляет их как бешеных собак. И знаете, этих козлов словно корова языком слизала. Больше на Развале они не появлялись.

– На косороговских это не похоже, – сказал майор. – Знаю из своего опыта. Они всегда действуют спонтанно. Филькина братва месть никогда не откладывает в долгий ящик. И ножом они обычно не пользуются.

– Ну, не знаю…

– Как я понял, вы располагались рядом с Михаилом. Верно?

– Да. Теперь вот… расширился… – Салтыков с иронией показал на свои стеллажи с картинами. – Тут место хлебное. Кому горе, а кому маленькие радости. Дерьмовый мир…

– А последнюю неделю-другую вы ничего необычного не замечали в поведении Завидонова?

– Замечал… – Клим задумчиво потер лоб.

– Что именно? – поторопил его вопросом майор.

– Он стал неразговорчивым.

– Завидонов всегда был молчуном, – досадливо поморщился Артем, ожидавший от откровений художника совсем иного.

– Не скажите, – возразил Клим. – Может, где-то Миша и впрямь держал язык на привязи, но с нашими хлопцами он любил побалагурить. Уж я-то знаю.

– Спорить не буду, – согласился майор. – Значит, Михаил стал замкнутым. И это все?

– Нет, не все. Он начал портачить. И это меня очень удивило. У него был глаз алмаз.

Профили клиентов получались абсолютно точными. Да, он был ремесленником, без образования и большой практики, но самобытного таланта ему вполне хватало, чтобы при страстном желании заниматься рисунком и живописью под руководством опытного наставника через некоторое время заткнуть за пояс некоторых наших, с позволения сказать, коллег. – Салтыков бросил презрительный взгляд на художников, которые, сбившись в кучу, о чем-то судачили поодаль. – К сожалению, он никак не мог решиться на учебу и серьезную работу. Миша относился к художникам с пиететом и даже в мыслях боялся поставить себя вровень с нами. Глупо…