Изнанка миров - Антон Фарб

— Знаю, — сказал я. — Пойдем…

В каждой из четырех лестниц, ведущих на вершину Теокалли, было по триста шестьдесят пять ступеней. На каждой тридцатой была устроена небольшая площадка, где стояли рыцари Монсальвата в парадной белой форме с красными крестами на груди и со штурмгеверами наперевес, и лежали, разморенные на солнце, бурые туши молоссов, обманчиво аморфные и неподвижные.

— Тлалок уже наверху, — сказал Идальго, пока мы поднимались по лестнице. — Большинство гостей тоже. Сумаррага еще не прибыл.

— Держи, — я незаметно протянул ему кожаный портсигар. Вместо моих любимых панателл внутри было четыре дротика, смазанных кураре. Идальго настаивал на выжимке из семян клещевины (рицин убивает через неделю), но мне нужен был мгновенный эффект. — Где сарбакан?

Идальго приподнял и крутанул молитвенный барабан.

— Постарайся сесть так, чтобы попасть в затылок, — сказал я. — Когда начнется паника, уходи через южную лестницу, к озеру. Там будет ждать каноэ.

— Я помню, — сказал Идальго.

Перед последним пролетом лестницы рыцари Монсальвата заставляли всех гостей проходить через рамку металлодетектора. Идальго прошел легко, сарбакан и дротики были из бамбука, а вот я зазвенел. Пока я выгребал из карманов всю мелочь, ключи и зажигалку, младшие жрецы на вершине Теокалли начали ритмично бить в барабаны. До начала церемонии оставались считанные минуты…

Еретики были привязаны к девяти каменным столбам вокруг алтаря. Барельефы на столбах изображали уродливых местных божков. Верховный жрец Тлалок, такой же маленький уродец в головном уборе из перьев фламинго, прыгал вокруг алтаря и в такт барабанному бою выкрикивал мантры, вводя себя в ритуальный экстаз и перескакивая через колодец для стока крови. Еретики, одурманенные пейотлем, не реагировали.

Верховный инквизитор Астлана дон Хесус де Сумаррага опаздывал. Его роскошная галера причалила к пристани у основания южной лестницы Теокалли, уходившей прямо в озеро Чалько, и объемная, как цеппелин, туша инквизитора неторопливо взбиралась по ступеням пирамиды.

Гости рассаживались на специально сооруженных трибунах по углам площадки. Ложа для священнослужителей была убрана малиновым бархатом. Я сидел напротив, на простой деревянной скамейке, а прямо позади балдахина Сумарраги среди белых мантий и черных сутан виднелась желтая ряса Идальго.

— Здравствуйте, дон Ботадеус, — прошептал мне в ухо Ипусет.

Я обернулся. Пресс-атташе сидел у меня за спиной и рассеяно глядел по сторонам.

— Какого черта, Ипусет?! — прошипел я. — Хотите сорвать мне операцию?

— Операции не будет, Ботадеус, — сказал Ипусет, по-прежнему избегая моего взгляда. — Все отменяется.

Я набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Конъюнктура момента, — сказал Ипусет. — Сумаррага нам нужен живым.

От боя барабанов у меня вдруг заболела голова; казалось, что маленький уродец Тлалок прыгает прямо в моем черепе.

— Вы меня слышите, Ботадеус? — спросил Ипусет. — Отзовите своего исполнителя!

— Не могу, — сказал я, тупо глядя перед собой.

Отсюда, с вершины Теокалли, самого высокого сооружения в Астлане, были видны зеленое море сельвы и тонкая полоска горной гряды Чапультепек на горизонте. Где-то там, в узком ущелье сидели Ксатмек со своими бойцами, ожидая условленного часа. Когда Сумаррагу убьют, гарнизон Ареймеха поднимется по тревоге, и рыцарей Монсальвата вместе с драконами перебросят в город, а Ксатмек поведет своих мальчишек на штурм крепости, и захватит улей вместе с королевой и кладкой. Но если покушение не состоится…

— Прежде чем сесть в ложу, Сумаррага обойдет всех гостей, — прошептал Ипусет. — И он обязательно захочет пожать руку такому видному филантропу, как дон Ботадеус из миссии Тифарета. Просто предупредите его, а рыцари Монсальвата сделают остальное.

Страдающая ожирением и одышкой туша дона Хесуса де Сумарраги, облаченная в пурпурную мантию и увенчанная пурпурной же ермолкой, достигла, наконец, вершины Теокалли и оказалась на площадке для аутодафе. Как будто услышав слова Ипусета, инквизитор начал обходить трибуны и здороваться с гостями.

— В Астлане очень логичные законы, Ботадеус, — сказал Ипусет и показал на связанных еретиков. — Если в сердце человека нет веры в богов, ему вырежут сердце. Если человек поднимет руку на Верховного инквизитора, ему отрубят руку. А вот если человек замыслит и спланирует покушение… Сами понимаете.

— Понимаю, — сказал я, но Ипусета у меня за спиной уже не было.

…Не то, что бы мне было жалко Идальго: тортугский пират знал правила игры не хуже меня — каждый странник в чужом мире должен быть сам за себя. А вот Ксатмек… мальчишка погибнет по-дурацки, как и мечтал — в неравном бою за свободу Астлана…

Когда дон Сумаррага подошел к нашей трибуне, его лоб украшали бисеринки пота, а тонкие губы брезгливо кривились. Глаза его были похожи на колодцы для стока крови.

— Дон Ботадеус из благотворительной миссии Тифарета, — подсказали Верховному инквизитору, и Сумаррага пробурчал что-то невразумительное, протягивая мне пухлую, усыпанную перстнями руку.

Я крепко сжал эту безвольную ладонь и, заглянув в бездонные колодцы глаз, негромко сказал:

— Вас хотят убить.

По моим расчетам, у меня было часа полтора, от силы — два. Инквизиция умеет быстро развязывать языки. И если пытки Фробишер еще выдержит, то пейотль…

Я отпустил извозчика за квартал от своего бунгало, и остаток расстояния преодолел бегом, прячась в кустах сирени. Свет горел только в одном окошке первого этажа — в комнате прислуги. Моя кухарка Марина по вечерам занималась вязанием.

Я перемахнул через ворота и, обогнув фонтан, подкрался к двери. Стоило мне вытащить ключи, как перед моим лицом открылось зарешеченное окошко, и на меня уставился ствол дробовика.

— Спокойно, Псаметтих, это я! Открывай…

Дробовик исчез, и мой тхебесский дворецкий, невозмутимый, как набальзамированная мумия, отворил дверь бунгало.

— Свет не зажигай, — сказал я. — Иди спать. И Марине скажи, понял?

Я буквально взлетел по лестнице, пересек коридор и ворвался в кабинет. Первым делом — сорвать галстук и сбросить пиджак. Теперь бар. Глоток текилы (прямо из горлышка, нет времени на возню с лимоном и солью) обжег горло и жидким огнем разлился по груди. А сейчас успокоиться и спланировать уход.

Телефон на столе тихонько тренькнул. Я поставил бутылку и аккуратно снял трубку.

— …вечер, господин Ипусет. Это Псаметтих. Он только что…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});