Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

Иди, паря, куда велю! А велю я тебе петь да скоморошить. Пашеница твоя сама родится». Пала Вавилина лошадь, заросла Вавилина пашня. Дети по свету разбрелись. А он всё песнями тешится. Токо песни те больше про пашню, которую не засеял, да про пшеницу, которую не вырастил... – невесело закончил Евтропий.

- Вавило-то у тебя из какой деревни? – держась за бока, захохотал Федяня Дугин. – Встречал я его где-то...

- На то и сказка, чтоб похожесть была.

- Вот кого рисовать-то надо, Лога, – кашлянул дед Семён. – А ты Наташку в пречистые девы возвёл.

- Таких токо и возводят.

- Катерина-царица всю Россию на перине профукала с кобелями, а от рисовальщиков у ей отбоя не было, – усмехнулся Евтропий.

Логин скромненько приткнулся в углу на перевёрнутой бадейке. Оказавшись в центре внимания, стал рассеянно пересыпать из кулака в кулак подсолнечные семечки. В густом прокуренном воздухе плыл неясный мерный гул. Подслеповато мигал фонарь, треща истлевшей тесьмой. Под хомутами возилась неуёмная ребятня. Логин отодвинулся подальше, куда не доставал свет фонаря.

- А ты не хоронись, – не отступал старик. – Всяку стервь рисуешь, а жисть нашу кто рисовать будет?

- Нарисуют ишо, – не признаете, – буркнул Логин и, поднявшись, вышел, сжавшись, как промёрзший воробушек.

Гул сразу стал гуще, напористей, точно его сдерживало присутствие Логина.

- Ушёл, нечиста сила! – перевёл дух Панфило и, дёрнув шеей, осенил лоб по-двоедански. Он побаивался больших внимательных глаз Логина.

- Неуж за колдуна примаешь? Сам-от больше на колдуна смахиваешь, – подбоченясь, сказал Федяня, всем своим видом показывая, что уж ему-то никакие колдуны не страшны.

Панфило, ещё раз перекрестившись, что-то прошептал в смолистую бороду и выскочил из конюховки.

- Ай да Федяня! – мотнул Прошихин выставленным вперёд ухом шапки. – Прямо под микитки поддел. Долго проздыхиваться будет!

- Жив ли, нет ли теперь Фатеев? – задумался калмыковатый Илья Бурлаков.

- Чёрта ль ему доспеется? – спускаясь из правления, кинул медвежковатый кривоногий Мартын Панкратов. – Таких палкой не убьешь...

- Хворым ведь увезли, – сдвинув шапку, почесал затылок Митя.

Он правду молвил. Фатеева увезли из этого дома недужным. Когда начали кроить колхоз, его хозяйство к той поре потощало, чуя опасные перемены, он давно обратил добро в деньги, деньги – в золото. Но в стойлах по-прежнему били копытами три жеребца, которых Фатеев самолично выкормил чуть что не с ложечки. Купил жеребятами, уплатив деньги немалые. Зато потом на этих великолепных зверей вся деревня любовалась. Перед выездом сам гривы расчёсывал, до блеска натирал блёстки на шлеях, а когда выезжал за ворота – сотни любопытных глаз глядели с восторгом и завистью. Закусив стальные удила, выгнув точеные лебединые шеи, кони рвали ременные вожжи, флагами вились по ветру гривы. Дюжина копыт едва касалась земли. И вот эти чёрные молнии достались колхозу. Двух из них пережгли и надсадили в тот же год. Не от этого ли предчувствия занемог тогда Фатеев?

Накануне раскулачивания вылетел он за околицу на разлюбезных сердцу вороных, не заметив, что из-под горы навстречу человек движется. Сбил – не оглянулся. Когда возвращался – человек всё ещё лежал на дороге. Хотел проехать мимо – духу не хватило. Оказалась Афанасея Гилёва. Отвёз её и до полуночи примачивал синяки и ссадины. Не помоги женщине в ту пору – кончилась бы: одна-одинёшенька жила. Пришла в себя – не упрекнула. Только спросила:

- Вышлют тебя?

- Тебе не легче, – хмуро отозвался Фатеев, сутуля широкий клин спины, остриём сходящий к поясу.

- Помнить буду, – вздохнула Афанасея. – Все забудут, одна я не забуду. Жизнь долгая... Мало ли что...

- Дура, – тускло сказал Фатеев.

Укрыв её цветным тряпичным одеялом, вышел и, тронув рысаков, тихим шагом проехал по деревне.

Дома, капая жиром на бороду, хлебал наваристые щи Панфило.

- Чего надо? – неприветливо взглянул на него зять. Всё простить не мог, как Ворон богатством своим кичился, больше года Наталью не отдавал. Правда, после пожара он стал сговорчивее. Были слухи, что «красного петуха» будущему тестю подпустил Фатеев же.

- Говорят, слышь, скоро раскулачивать начнут, – вытирая кусочком хлеба дно чашки, упредил Панфило.

- Далее что?

- Прибрал бы что можно пока.

- Пропади оно пропадом! – отмахнулась Наталья. – Всё одно сгниёт. А с собой много не возьмёшь. Да и не дадут активистики.

- Помалкивай, дочь! Что не надо, продать можно. Деньги не гниют.

- Бери, продавай. Мне не до продажи. Пусто здесь. Пусто! – хватаясь за грудь, вскрикнул Фатеев.

- Живы будем – обрастём! – спокойно сказала Наталья. – Из золота пока ишо нужники не ладят.

- Ты про добро-то всурьёз аль шутейно? – осторожно копнул Ворон. Он бы даже для дочери родной не расщедрился, не то что для зятя.

- Отшутился Петруха Фатеев! Сурьёзное время настало!

- Тогда я, слушай, возьму маленько?

- Отвяжись! – уронив голову на руки, бессильно лежавшие на столе, Фатеев забылся.

Открыв замок кованого сундука, Ворон стал жадно метать оттуда добротные суконные отрезы, нарядные рубахи, борчатки, бельё...

Нагрузив узел, взвалил на себя, сгинул в темноте.

Вернулся не скоро, весь в мыле, дыша тяжело, как загнанная лошадь.

- Ты, слышь, коней-то обезножь... Всё одно куманистам достанутся! – косясь на другой сундук, посоветовал.

- Молчи, старая мозоль! Я скорее тебя обезножу! – выкрикнув это, Фатеев странно скособочил рот и брякнулся об пол. На губах выступила красноватая пена. Лежал спокойно, нехорошо подогнув под себя ноги.

- Иди-ка ты домой, тятя! – бесцеремонно оторвав старика от тряпья, которое тот лапал, словно любушку, сурово приказала Наталья. – И без тебя тошно.

- Я бы ишо чуток взял? – просительно пробормотал старик: сундук завораживал. Но дочь так зыркнула на него, что он убрался без лишних слов.

Петруха очнулся к утру, чтоб увидеть позор свой.

Из пригона, держась за недоуздки, вахлак вахлаком выводил коней Сидор Пермин. В избе хозяйничали Илья Бурдаков, Фёкла и Митя Прошихины. Евтропий, угрюмо нахохлившись, сидел у порога. Услышав их голоса, увидав уросивших коней, Фатеев вскрикнул и упал как подкошенный.