Игры на воздухе - Сергей Надеев

«Над каналом, подёрнутым ряской…»

Над каналом, подёрнутым ряской,Седловиной холодных холмовПроплывают дымы и повязкойЗависают на фоне стволов.

Словно в фотографическом залеРазвернули пейзаж на стенеС неумелым ледком на каналеИ дворцовым крыльцом в глубине.

Поспешим-ка наверх, – за скамейкой,Утопающей в листья на треть,Помаячу и я перед «лейкой»,В объектив не стараясь смотреть.

Ну так что, молодой наппельбаум,Что ты медлишь, мурлыча под носНемудрёное «O, Tannen baum»? —Или видишь в визир перекос?

Может быть, ты затеял напрасно, —Свет не тот и пейзаж не совсем?Или просто за дымкой – не ясно,Стою, нет ли задуманных тем?

Не терзайся, свинти объективы,Ты же знаешь не хуже других,Что извивы судьбы – прихотливы,И не мы отвечаем за них.

Вот поднимется ветер над намиИ обрывки листвы заметёт,На канале вода бурунамиЗацветёт…

«Горбатый мостик над оврагом…»

Горбатый мостик над оврагом,Коробка спичек на перилах.Давай примериваться шагомК погоде, к осени, —«Не в силах…»

И обернулась. Я увиделЕдва порхнувшее дыханье,Соломинку на светлом твиде,Вглубь отодвинутое зданье.

На цоколе литой оградыТравы отчётливые тени…«Ещё грустны, уже – не рады,А попросту – давно не с теми…»

Узнать бы, где порастеряли…А ты окидываешь взглядомБлизпролегающие далиС огромным небом над горсадом.

Рукой скользнула по привычке,Соломинку смахнув.Ну что же,Оставим на перилах спички…«Пойдём, пожалуй, – дождь, похоже…»

«Эта осень приносит опять…»

П. Дегтярёву

Эта осень приносит опятьВозвращение прежних цитат,Снова крупные капли летятС обожжённых дождём эстакад.

Заслониться ли слабой рукой?.. —Это было в огромной стране,Где уносят вождей на покойК равнодушной Кремлёвской стене,

Где мечталось – под шелест лопат —О заре, о страде мировой,Где народ до сих пор виноват,Что не стал в «душебойках» травой.

Словно ржавой водой по лицу,Полосует октябрь по стенеВсё слабее. Подходит к концуПромежуток, нестрашный вполне.

Снова капли черны, солоны…Вся и всюдугрозит декабрёмНепреклонная воля страны,Для которой живём и умрём.

«Нет, уже я не услышу оклика…»

Нет, уже я не услышу оклика:Безнадёжны дебри, не тужи,Заплутал, ни деревца, ни облака,Так себе – сухая корка лжи.

Просвистать мечталось – не получится,Вот и рвёшь коросту, не таясь.Что с тобой, душа моя, попутчица,Пристальная, приторная связь?

Не простил, – а то давно бы скомкалиНеприязни пылкий холодок.Что взамен? Сухая пыль, позёмка ли,Круто нарастающий ледок.

Не трудись напрасно уговаривать:Сколько можно, сам перетерплю,Пролистаю. Не рогожный – марлевыйВек стоит, достался бобылю.

Памяти Мандельштама

Голенастой лозы угасает последняя гибкость.Снежура на юру. – Видно, впрямь эта ночь горяча.То ли волок шуршит, то ли илистость лепится, мглистость,Дальше некуда жить сквозь горячечный бред, бормоча…

На этапном снегу отошедшие Господу тени.Нестерпимее снов не рождалось в российских снегах.Не умея сказать, он делил это время со всеми,Не умея солгать, он зализывал кровь на губах.

Крупно скачущий век не случайно его заприметилИ по следу травил, норовил размозжить позвонки.В жаркой шубе степей в третий раз надрывается петел,Баржи вторят ему. Арестантские. Где-то с Оки.

О, как слились в груди женский плач, золотая соломаДа библейская горечь протяжной тягучей строки!Он пропел, придыхая, а умер – не выронил стона.И метель целовала его ледяные виски.

«Болотная…»

«Болотная».Куда ни кинь,Названья прежние – вернее.Тесней подсаживайся, выньЛадошку, дай сюда, согрею.Смотри, опять смело листок,Промчало монастырским садомДушой, отпущенной не в срок,Навзрыд прошелестевшей, рядом…Представишь ли и сад, и луг,Раскисшие от половодья,Когда стволы, дома округОглядываешь исподлобья?Пылает нищенский гранитНапыщенного парапета,И дом, что присно знаменит,Не застит свет, но свёл полсвета.Кто в нём живёт – не смеет ныть.Сошла с Всехсвятской позолота.Не дом – корабль. Куда им плыть,В поставленном среди Болота?..

А небо с нашей стороныЗатягивает: уже, уже…Как старые слова верны!Сгоревший сад, излом стены,Под сердце рвущаяся стужа…

«Неожиданно как постарели…»

Неожиданно как постарели,Поразительно немощь видна,И бормочут, и бродят без целиВ опустевшем дому до темна.

Спохватился: когда растерялиИ здоровье, и молодость вдруг?Словно юркие петельки шалиУтекли из недержащих рук.

Им достались – сухие абзацы,Заголовки газетных полос,Развороты победных реляций,Гром оваций, постыдных до слёз.

А теперь – и того не осталось.Ощущенье, что жизнь – на излёт…И такая скопилась усталость,Что до смерти она не пройдёт.

Годом позже – уже не расспросишь.НебытиёмОтгородится век,И останется – ветхая прошивьСправок с копейи лесосек…

«Войной обласканный парнишка деревенский…»

Войной обласканный парнишка деревенский,В пилотке новенькой, обмотках необмятых,Приписанный к пехотной части энской,Растерянно глядит и виновато:

Не смерть бы взводного – не вышел отделеннымИ не отделался дырою пустяковой,А пал бы замертво или очнулся пленнымС гангреной корчиться, без Родины суровой;

Но даже выживи, но даже выйди с боем —Поплатишься за то, что не убитый:Забитый в гурт, покатишь под конвоемКуда-нибудь, где брезжит Ледовитый… —

Так празднуй случай свой! он не такой банальный!Быть может, вывезет, и в общий ров положатНе номером,а с карты госпитальнойСведут фамилию и годы подытожат…

«А пока по Окружной дороге…»

А пока по Окружной дорогеВ промороженных товарнякахНе свезли в полярные отроги,В Джезказгане не смололи в прах,

И пока свинцом не отравили,Не стравили оловомилиНогтем на столе не раздавили(А ведь сколько раз уже могли!), —

Не окинуть разумом и сердцем.Кровь гноит неистребимый страх.…Кто очнулся – встанет страстотерпцем,Кто почил – мелок на сапогах…

«Что же даже и словом не хочется…»

Что же даже и словом не хочетсяОбодрить и щекой приласкаться?Ни к чему не приводят пророчества,Низведённые до святотатства.

Как-то буднично, мелочно, сумрачно,Мелким бесом, нахрапом, измором, —Словно грязная очередь в рюмочнойС нескончаемым, вдрызг, разговором.

И безжалостность существования,Лихорадочный липнущий морок.За плечами – страна без названия,Равнодушная, без оговорок.

Вновь ты, Родина, к нам безучастная…Замолчав у неприбранной стойки,Что не волю, а гибель мы празднуем,Осознаем ли в пекле попойки?

Да катись ты со всеми штандартами!Ты не помнишь – мы тоже забыли…Но с похмелия плача над картою– за нытьём, за казённой кокардою —Как тебя мы когда-то любили!

23 марта 1994

«Я прощу, я вовсе не замечу…»

Я прощу, я вовсе не замечу,Потому что не в чём укорить, —Много больше! – наделённый речью,Не посмею слова проронить.Что оно! – всего лишь мёртвый слепок,Тёмной глины ссохшаяся грязь,Идолище разума, —нелепоУповать на рвущуюся связь.Как ни скажешь – ветрено и лживо.Откровенье – разве голоса,Вразумляющие душу живу?..

Облаков косая полоса.

«Мы все питомцы Комитета…»

Мы все питомцы Комитета,Как были все – под Наркоматом.Мы не питаем пиететаК домам большим и мрачноватым.

Уж нам-то нечего бояться!Но опасаться всё же стоит.Давай не будем притворяться,Что нас не прочили в изгои.

И памяти передоверим,Раз дневникам не поверяли, —Какие глыбы! – эти двериВ расшивках меди или стали.

Такой озноб по коридорам, —Куда уж там до любопытства!Ты помнишь, нет? – Глухие шторы,Иголке света не пробиться.

Мы – как Сизифовы потомки,Мечтавшие переиначитьВеликорусские потёмки,Где даже песни бабы – плачут,

Где заплутали Свет и ВераИ от Москвы до СалехардаНа шапке милиционераСияет звонкая кокарда…

«В гостиничном номере гулком…»