Холодные сердца - Лайза Джуэлл

– Она пыталась, я слышала. Он просто отказался спуститься.

– Но если бы это был мой ребенок, я бы не смогла спокойно сидеть за столом с этими малознакомыми людьми и болтать про охоту за яйцами, словно ничего не случилось. Я бы насильно притащила его вниз. Я хочу сказать, что он сегодня еще даже не ел. А сейчас, – Мэг взглянула на часы, – сейчас уже почти семь. Почти семь часов, а она сидит там, достает своей болтовней какую-то женщину, с которой едва знакома, а ее сын весь день предоставлен сам себе, а она даже ни разу не поинтересовалась, как он там. – Мэган сердито встала и направилась в дом. – Пойду, сделаю ему сэндвич, – добавила она.

Она положила ломтики холодной баранины, политые мятным соусом, между двумя толстыми кусочками хлеба с маком и густо намазала майонезом, потом нашла пакетик чипсов и банку колы и поставила все это на поднос. Она испытывала ярость из-за того, что ей приходится исполнять роль матери, в то время как настоящая мать сидит и пьет красное вино, наслаждаясь вниманием новоиспеченного и ничего не подозревающего «обожателя». Мэг шла по дому, ежась от вида картонных коробок, выстроившихся на каждой лестничной ступеньке и заполонивших прихожую, от груды почтовых конвертов, рисунков, ожидающих своей очереди, чтобы занять место на стене, и грязного белья. Создавалось впечатление, что все эти предметы хотели донести до места назначения, но почему-то бросили на полпути. Повсюду царил хаос. Все, кто попадал в дом Бердов, за исключением Вики и Тима, восторгались и ворковали об очаровании этого места: «Так уютно! Так гостеприимно!» Но они не замечали правду, которая заключалась в том, что этот дом представлял собой плод работы беспорядочной мысли, которая все сопутствующие этому хаосу факторы воспринимала как должное.

Мэган на мгновение остановилась на лестничной площадке, наблюдая за птицами на деревьях: кучки воробьев и синиц сгрудились на ветках, отталкивая друг друга, чтобы отвоевать себе пространство. Она поставила поднос на подоконник и присела. Снизу она слышала голоса матери и ее новой подруги, они кудахтали и повизгивали, а сверху, где-то под крышей, из комнаты брата слышалась мелодия Alice in Chains. С улицы доносились только звуки природы: трели крошечных птичек, приглушенный шум трактора, возвращающегося после полевых работ, отдаленный лай собаки. Она глубоко вздохнула, чтобы прочувствовать это мгновение. Сколько всего она пропустила, пока была в Лондоне! Нет, не безумие этого дома, где у любого нормального человека могла бы развиться клаустрофобия из-за невероятной груды вещей. И она совсем не тосковала по своей сумасшедшей матери, пассивному отцу, беспокойным братьям и чересчур хорошей сестре, ей не хватало загородного мира и простой чистой жизни, царящей за окном. Мэг снова вздохнула и на какое-то мгновение задержала дыхание. Потом она взяла поднос, чтобы преодолеть восемь шагов, отделявших ее от комнаты младшего брата. Восемь маленьких шагов, разделявшие «сейчас» от «потом».

Между тем, что она знала, и тем, чего никогда бы не смогла предположить. Между прошлым и будущим, между крошечным мгновением умиротворения и худшим моментом в своей жизни. Когда она постучала четвертый раз, но ее брат так и не открыл дверь, Мэган почувствовала, как в животе что-то сжалось и возникло какое-то нехорошее предчувствие. Она поставила поднос на пол и толкнула дверь. Дверь поддалась сравнительно легко, потому что болты на дверной щеколде с внутренней стороны давно расшатались (к тому же щеколду поставил сам Риз, Лорелея же считала, что комнаты детей не должны запираться изнутри).

Музыка звучала так громко, что Мэган ощущала ее даже ногами: старые прогнувшиеся половицы, выложенные еще триста лет назад плотниками, не предполагавшими, что в мире может существовать подобная какофония и решившими бы, что это происки дьявола, беспрестанно вибрировали. Там был он. Ее младший брат. Единственный из всех, под кого она никак не могла подстроиться. Единственный, на кого она постоянно сердилась и с которым старалась не связываться. Самый младший. Тот, за кого больше всех болела душа. Единственный, с кем она не могла разговаривать. Его тело болталось высоко над кроватью, шею сдавливал тонкий шнур. Судя по всему, он уже давно был мертв, его распухший язык непристойно торчал изо рта, промежность джинсов была влажной, а глаза широко распахнуты.

3

Среда, 24 ноября 2010 года

Здравствуй, Джим!

Ну и погода у нас! В некоторых частях графства даже объявили штормовое предупреждение! А как там у вас в Гейтсхеде? Я теперь всегда слушаю ваш прогноз погоды, похоже, вас тоже заливает. Фух! Как же хорошо, что у нас не бывает (и надеюсь, никогда не будет) наводнений. Боже, я вздрагиваю от одной мысли о том, что мой домик вместе со всеми вещами уйдет под воду! Я храню кучу газет (ох, наверное, это звучит так, как будто мне сто лет в обед), и если все они размокнут от воды, то заткнут меня в доме, как пробка. Но в любом случае вряд ли стоит об этом думать.

Очень сожалею о твоем сыне. Боже, как это ужасно. Даже несмотря на то, что он все эти годы употреблял наркотики. Тридцать один – совершенно неподходящий возраст для смерти. Все внутри переворачивается вверх дном, и уже не можешь жить, как прежде. Как видишь, я знаю, каково это. И поскольку мы с тобой стали так близки в последнее время, думаю, можно тебе рассказать: я тоже потеряла сына. Мой малыш… Мой маленький Риз. Он покинул нас, как только ему исполнилось шестнадцать. Повесился в своей комнате. В Прощеное воскресенье. Извини, мне нужно перевести дух. Знаешь, я никогда никому об этом не рассказывала. Но я также никогда не встречала того, кто, как и я, потерял ребенка (кроме моего мужа, конечно, но это ведь другое, да?). Я так долго переживала этот кошмар, что всегда боялась вспоминать, как это произошло. Понимаешь, о чем я? Хотя вряд ли. Мне кажется, все эти причитания и рыдания не про тебя. В любом случае у нас с тобой гораздо больше общего, чем можно было подумать сначала. И, если тебе интересно, Риз не оставил никакой записки. Только тайну. Жуткую тайну. Но у меня есть свое предположение, может, даже не предположение. Я никогда не говорила об этом, Джим, но, кажется, я знаю, почему он покончил с собой. Я не говорила никому потому, что любого такие вещи могут повергнуть в шок. В том числе и меня. Ой, что это я?

Не могу же я разболтать тебе все свои тайны так быстро, у тебя же волосы дыбом встанут!!!

А теперь о менее ужасных вещах. Ты читаешь гороскопы?

Если да, то я по гороскопу Рак. Можно сказать, я самый типичный представитель – домосед, воспитанный, чувствительный, творческий и так далее.

А кто ты по гороскопу? Думаю, что… Дева!!! Угадала?!

С наилучшими пожеланиями,

Лорелея

Апрель 2011 года

– Так что же, бабушка спала вот здесь, да? – спросила Молли, барабаня по подлокотникам кресла.

Мэг окинула взглядом комнату. Кровать Лорелеи была завалена одеждой и сумками. На полу около стула лежало одеяло с узором из цветков фуксии и лаванды и подушка из того же комплекта.

– Похоже на то, – ответила она.

– Боже.

Мэг кивнула. Единственная прихоть, которую Мэг позволяла себе ежедневно, так это полежать на огромном матрасе с вытянутыми ногами, чтобы ступни ощущали мягкую, шелковистую простыню (чисто постиранную, выжатую, спрыснутую туалетной водой и постеленную не более пяти дней назад), и при этом еще можно было бы с головой зарыться в мягкую подушку. Когда она видела бездомных, живущих в постоянном страхе, бедности и одиночестве, ее сердце обливалось кровью. Никаких кроватей у них не было. А ее мать жила в доме с пятью спальнями. Ее вечно всклокоченные волосы, согнутая, словно арка, спина, склоненная вправо шея, – вот она сидит в этом потертом кресле днями напролет. Она никогда и не лежала на этой кровати. «Боже мой, – подумала Мэг, – неужели она настолько себя ненавидела?»

– Идем, – сказала она. – Посмотрим, что там наверху. – Она протянула руку Молли, чтобы помочь ей встать с продавленного кресла.

– А можно увидеть твою комнату?

Мэг недовольно вздохнула. Она лишилась своей комнаты через неделю после того, как уехала из дома. Тогда ей было двадцать.

Ее мать сразу же превратила ее в склад.

– Ну, если ты так хочешь, – ответила Мэг дочери.

Она повернула налево из комнаты Лорелеи, прокладывая себе путь через очередной коридор, забитый барахлом, к двери ее бывшей комнаты. Она повернула ручку и попыталась войти, потом повернулась к Молли и закатила глаза.

– Господи боже, – сказала она. – Кажется, она совершенно завалена.

– Дай-ка я попробую. – Молли прислонилась своей тоненькой фигуркой к двери. Она толкала ее спиной, боками, руками.

– Не открыть, – сказала она, повернувшись к Мэг. – Как это возможно? Как она затаскивала все внутрь, если мы не можем даже открыть дверь?