Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I) - Егор Петрович Ковалевский

приехать, как можно скорее в Москву, извещая, что Катерина Ермолаевна больна и очень слаба. Внизу мы находим следующую приписку самой матери: «Если можешь, друг милой мой, приезжай сам ко мне, сердце милое, я нездорова….. твое присутствие может успокоить дух мой»….

Блудов поспешил в Москву. Он нашел мать в том болезненном состоянии, от которого она уже не могла оправиться. По-видимому, это была водяная, соединенная с изнурительной лихорадкой.

В этот именно приезд свой, как сам Блудов припоминал себе, ему наконец удалось познакомиться с Карамзиным, чего он так пламенно желал. Еще в 1803 году он ездил к Жуковскому за город в село Кунцово, где, овдовев после первого брака, уединенно в маленьком домике жил Карамзин, приютивший у себя на летнее время Жуковского; но Карамзина тогда не было дома. На этот раз сам Жуковский повез его в Кунцово. Дмитрий Николаевич любил вспоминать об этом первом знакомстве, прибавляя, что ни прежде ни после того, ни одна личность не произвела на него такого глубокого впечатления, – разве личность графа Каподистрия. Он воротился домой очарованный беседой ученого историографа, столько же как и его простым открытым обхождением, и некоторое время находился в каком-то лихорадочном состоянии. С тех пор Дмитрий Николаевич искал уже встречи с Карамзиным; он бывал у него всякий раз, когда приезжал в Москву; знакомство мало-помалу делалось теснее и переходило в искреннюю приязнь. В 1814 г. Карамзин, в письме к А.И. Тургеневу, прибавлял: «Дружески кланяюсь Блудову – Риваролю и Батюшкову – Парни»; а в 1816 г. он писал «Всем нашим друзьям дружеский поклон и Арзамаское рукожатие: С.С. Уварову, Д.Н. Блудову; пусть они любят меня столько, сколько их люблю; более не требую». – Впоследствии времени эти приязненные отношения заменились той неизменной дружбой, которую сохранили они до гроба.

Карамзин в 1805 году уже пользовался громкой известностью в России, а Москва гордилась им[17]. Он приступил к своей «Истории Государства Российского» и работал неуклонно над ней, не обращая внимания на толки завистников, которые писали на него эпиграммы, сатиры, комедии, наконец, как увидим далее, доносы: не успев уронить его в общественном мнении, они решились было погубить его иным путем; но не то было время!…

В 1805 году настроение умов в Москве еще мало изменилось. Несчастная война с Францией и возрастающие вследствие того налоги, не возбуждали ропота, – они только поддерживали большую ненависть к виновнику их, Наполеону, и сильнейшую жажду отомстить врагу, который добивался всемирного преобладания. Тогдашние преобразования в России, ясно стремившиеся к просвещению и искоренению пагубных злоупотреблений власти, отвлекали общественное мнение от военных действий. Учреждение двух новых Университетов – Казанского и Харьковского, последовавшее вскоре за преобразованием Московского и Дерптского, а также новые уставы Академии Наук, Академии Художеств, и другие меры Правительства, направленные к распространению высших учебных заведений, занимали всех.

Блудов простился с матерью с грустным, до того времени не испытываемым им чувством, как будто предвидя, что не увидится более с ней, хотя положение ее, по-видимому, несколько улучшилось.

По приезде в Петербург, он скоро нашел ту деятельность, которой так желала его энергическая натура. После увольнения в отпуск государственного канцлера, графа Воронцова, в 1804 г., вступил в управление коллегией Иностранных дел товарищ его, князь Адам Чарторижский. Приверженец союза с Австрией, он конечно не мог в то время оставаться долго во главе нашей политики. Напрасно силился он доказать, в особых мемориях, тождество наших интересов с Австрией и враждебное соприкосновение их во всех пунктах с Пруссией[18], – несмотря на докторальный тон их, в них видна близорукость взгляда и несоответственная тогдашним обстоятельствам самоуверенность. Как мелки его предположения с тем проницательным взглядом Александра, который уже готовил себе, хотя в неблизком будущем, союзы прочные, надежные, на которые бы он мог с верой опираться в критических обстоятельствах.

Чарторижский оставался только до 1806 г. Генерал от инфантерии барон Будберг, бывший посланником в Швеции, заместил его. Он кажется сам видел, что это назначение только временное, так сказать переходное, не носившее на себе никакого характера, чего кажется в то время и желал Государь. Барон Будберг, как бы чувствуя свою немощь, испросил Государя назначить ему товарищем графа (впоследствии князя) Александра Николаевича Салтыкова, сына известного фельдмаршала, которому Будберг многим был обязан. Граф Салтыков заметил вскоре способности Блудова и употребил их в дело; он прикомандировал его к себе и занимал постоянной работой. Здесь приобрел он впервые навык к служебной деятельности вообще и к дипломатической переписке особенно.

Через год барон Будберг был уволен, сначала в отпуск, а потом от всех должностей. Его место заступил министр Коммерции граф Николай Петрович Румянцев, сохранив и прежнее свое звание. Несмотря на фамильные несогласия с Салтыковыми, он сохранил при себе товарищем графа Александра Николаевича, отдавая полную справедливость его способностям. Во время частых отсутствий графа Румянцева из Петербурга коллегией управлял граф Салтыков, и значение Блудова увеличивалось, как вдруг сильный тиф прервал его занятия. Он был на краю могилы; только молодая и здоровая природа могла выдержать борьбу между жизнью и смертью. В это время получено было известие об опасном положении Катерины Ермолаевны и вслед за тем о ее смерти[19], о чем решились сказать ему только по выздоровлении; этот удар едва не сломил его опять. Блудов всегда с сожалением вспоминал, что не присутствовал при кончине матери, не мог принять ее последнего вздоха, последнего благословения; но тем сильнее привязался он к графине Каменской, которая до последней минуты неотлучно, дни и ночи, проводила у постели больной и сокрушалась по ней не менее Дмитрия Николаевича.

Граф Салтыков, принимавший живое участие в молодом человеке, желая рассеять его горе и дать ему возможность отдохнуть от болезни и трудов, командировал его за границу, воспользовавшись представившимся к тому случаем.

В то время Людовик, Король Голландии, раздражаемый беспрерывными насилиями брата своего, императора Наполеона, старался всячески сблизиться с Русским государем. В своих письмах к нему, в разговорах с посланником нашим князем Сергеем Долгоруковым, он повторял, что только в одном Александре видит спасение своего нового отечества от всепоглощающей алчности Наполеона, который уже решился присоединить Амстердам к Франции, и тем же грозил всему созданному им для брата королевству. Не менее терпел он от его клевретов, тяготевших над Голландией то в лице комиссаров, то в лице посланника. Стараясь сколько можно угождать Александру Павловичу и польстить народному чувству, он вознамерился соорудить памятник Петру I в деревне близ Саардама, где жил великий плотник, и только ожидал одобрения рисунка, который послал Государю. Вместе с тем