Песнь небесного меча - Бернард Корнуэлл

— Он вор, — ответил Хэстен.

— Дважды вор, — добавил Эйлаф.

Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул ему голову. На лбу у того виднелось клеймо приговоренного грабителя.

— Что ты украл? — спросил я.

— Плащ, господин, — прошептал он. — Мне было холодно.

— Это было твоим первым воровством или вторым?

— В первый раз он украл ягненка, — сказал за моей спиной Эйлаф.

— Я был голоден, господин, — сказал юноша, — и мой ребенок умирал с голоду.

— Ты украл дважды, — проговорил я, — значит, должен умереть.

Даже в этом беззаконном месте существовал закон.

Молодой человек плакал, но все еще не спускал с меня глаз. Он думал, что я могу сжалиться, приказать, чтобы его пощадили, но я отвернулся. За свою жизнь я забрал много чужих вещей, и почти все они стоили куда дороже ягненка или плаща, но я забирал их на глазах владельца, когда тот мог защитить свое имущество с помощью меча. Заслуживает смерти лишь тот, кто ворует в темноте.

Хада все крестился и крестился. Он нервничал. Молодой вор что-то невнятно кричал, обращаясь ко мне, пока один из его охранников не ударил его по губам. Тогда юноша просто повесил голову и заплакал. Финан и трое моих саксов вцепились в свои кресты.

— Ты готов, господин? — спросил меня Хэстен.

— Да, — ответил я, стараясь говорить уверенно.

Но, по правде говоря, я нервничал так же, как Финан. Между нашим миром и землями мертвых есть завеса, и часть моей души желала, чтобы эта завеса оставалась на месте. Я инстинктивно принялся нашаривать рукоять Вздоха Змея, но меча со мной не было.

— Вложите послание ему в рот, — приказал Хэстен.

Один из охранников попытался открыть рот молодого человека, но тот сопротивлялся — пока его не ткнули ножом в губы. Тогда он широко разинул рот, и ему на язык положили какой-то предмет.

— Струна арфы, — объяснил мне Хэстен. — Бьорн поймет, что это значит. А теперь убейте его, — обратился он к охранникам.

— Нет! — закричал молодой человек, выплюнув свернутую струну.

Он начал вопить и плакать, когда двое потащили его к одному из могильных холмиков. Два охранника встали справа и слева от холмика, удерживая своего пленника на могиле. Луна серебрилась в прорехе облаков. На кладбище пахло новым дождем.

— Нет, пожалуйста, нет!

Юноша плакал, дрожа.

— У меня жена и дети, нет! Пожалуйста!

— Убейте его, — приказал Эйлаф Рыжий.

Один из охранников впихнул струну арфы в рот посланника, потом придержал его челюсть, чтобы тот не открыл рот. Он запрокинул голову молодого человека — сильно, подставляя горло клинку, — а второй датчанин рассек его быстрым, натренированным движением, после чего потянул и вывернул клинок.

Я услышал приглушенный гортанный звук, увидел, как кровь брызнула черным в лунном свете, закапала двух датчан, пролилась на могилу и хлынула на влажную траву. Тело посланника дернулось; некоторое время он еще боролся, а кровь лилась все слабей. Потом молодой человек тяжело осел между теми, кто его держал. Те подождали, пока последние капли крови упадут на могилу, и только когда кровь перестала течь, оттащили тело и уронили рядом с деревянной кладбищенской оградой.

Я затаил дыхание. Никто не двигался. Над моей головой низко пролетела сова — ее крылья были удивительно белыми в ночи — и невольно прикоснулся к своему амулету-молоту, уверенный, что это душа вора отправляется в иной мир.

Хэстен стоял возле залитой кровью могилы.

— Ты получил кровь, Бьорн! — прокричал он. — Я отдал тебе человеческую жизнь! Я отправил к тебе посланника!

Ничего не произошло. Ветер вздохнул, пробежав по соломенной крыше церкви. В темноте шевельнулось какое-то животное, потом все замерло. В огне осело бревно, искры взметнулись вверх.

— Ты получил кровь! — снова прокричал Хэстен. — Или тебе нужно больше крови?

Мне казалось — ничего не изменилось, и я зря потратил время на путешествие сюда.

А потом земля на могиле зашевелилась.

Глава 2

Могильная земля шевельнулась.

Помню, как холод стиснул мое сердце. Меня объял ужас, но я не мог ни вздохнуть, ни двинуться. Я стоял и смотрел в ожидании кошмарных событий.

Земля слегка провалилась, словно крот выбирался из своей маленькой норки. И снова сдвинулась… Появилось что-то серое. Оно наклонилось, и я увидел, как земля стала осыпаться быстрее. Нечто серое начало подниматься из могильного холма.

Все происходило в полутьме, потому что огни были позади нас, и на призрака, рожденного зимней землей, падали наши тени. Тот принял форму грязного трупа, который, шатаясь, вышел из разверзшейся могилы.

Я увидел мертвеца. Тот дернулся, почти упал, с трудом удержал равновесие и все-таки устоял на ногах.

Финан, сам того не сознавая, стиснул мою руку. Хада стоял на коленях, вцепившись в свой крест. А я просто молча смотрел.

И тут труп кашлянул, издав давящийся звук, похожий на предсмертный хрип. Что-то вылетело у него изо рта, он снова подавился, потом медленно разогнулся, чтобы встать прямо. И в свете костра, на который падали тени, я увидел, что мертвец одет в грязный серый саван. У него было бледное лицо, перепачканное землей, не тронутое тлением. Длинные белые волосы свисали на худые плечи. Он дышал, но с трудом, как умирающий, задыхающийся человек.

Помню, как я подумал: «Так и должно быть, потому что он вернулся из мертвых и издает точно такие же звуки, какие издавал, умирая».

Он испустил длинный стон, потом вынул что-то изо рта и швырнул в нашу сторону. Я невольно шагнул назад, прежде чем увидел, что это свернутая струна арфы. И тут я понял: невероятное зрелище, свидетелем которому я стал, — реальность. Ведь раньше я видел, как охранники впихнули струну арфы в рот посланника, а теперь труп показывал нам, что получил этот знак.

— Ты не оставляешь меня в покое, — заговорил мертвец бесстрастным тихим голосом, и рядом со мной Финан издал нечто вроде отчаянного стона.

— Добро пожаловать, Бьорн, — сказал Хэстен.

Казалось, только его одного не беспокоило присутствие живого трупа. Судя по лицу, его это даже забавляло.

— Я хочу покоя, — проговорил Бьорн.

Голос его походил на хрип.

— Это господин Утред, — сказал Хэстен, указав на меня. — Он послал много датчан в то место, где ты сейчас живешь.

— Я не живу, — горько произнес Бьорн.

Он начал давиться, грудь его спазматически вздымалась, как будто ночной воздух причинял ему боль.

— Проклинаю тебя, — сказал он Хэстену, но так слабо, что в его словах не слышалось угрозы.

Хэстен засмеялся.

— Сегодня я был с женщиной, Бьорн. Ты помнишь женщин? Каковы на ощупь их мягкие бедра? Тепло их кожи? Помнишь, какие звуки они издают, когда ты скачешь на них?

— Пусть тебя целует Хель, — ответил Бьорн, — непрерывно, до последнего хаоса.

Хель была богиней мертвых, гниющим трупом богини, и проклятие было ужасающим, но Бьорн снова произнес его так вяло, что, как и первое, оно казалось пустым. Глаза мертвеца были закрыты, грудь его все еще вздрагивала, а руки словно пытались уцепиться за холодный воздух.

Я был в ужасе — и не стыжусь в том признаться. В этом мире существовало непреложное правило: мертвецы уходят в свои длинные дома в земле и остаются там. Христиане говорят, что наши трупы однажды встанут, и зазвучат ангельские горны, и небо засияет, как золотой лист, когда мертвые поднимутся из земли — но я никогда в это не верил. Мы умираем, уходим в мир иной и остаемся там… Но Бьорн вернулся. Он поборол ветра тьмы и приливы смерти и проложил путь обратно, в наш мир. А теперь стоял перед нами, осунувшийся, грязный, хрипящий — и я дрожал.

Финан упал на одно колено. Остальные мои люди стояли позади меня, но я знал, что они дрожат, как и я. Только на Хэстена присутствие мертвеца как будто не производило впечатления.

— Расскажи господину Утреду то, что поведали тебе норны, — приказал он.

Норны — это богини судьбы, три женщины, что прядут нити наших жизней у корней Иггдрасиля, дерева жизни. Всякий раз, когда рождается ребенок, они начинают новую нить и знают, куда она направится, с какими прочими нитями переплетется и когда оборвется. Они знают всё. Они сидят и прядут, и смеются над нами, иногда одаряя нас удачей, а иногда обрекая на боль и слезы.

— Скажи ему, — нетерпеливо приказал Хэстен, — что говорят о нем норны.

Бьорн молчал. Его грудь тяжело вздымалась, руки дергались, глаза были закрыты.

— Скажи! — повторил Хэстен. — И я отдам тебе твою арфу.

— Моя арфа, — жалобно проговорил Бьорн. — Я хочу свою арфу!

— Я положу ее в твою могилу, — пообещал Хэстен, — и ты сможешь петь мертвецам. Но сперва поговори с господином Утредом.

Бьорн открыл глаза и посмотрел на меня. Я отшатнулся при виде этих темных глаз, но усилием воли не отвел взгляда, притворяясь храбрым.