Воспитанница (с илл.) - Соллогуб Владимир Александрович

Когда первое действие кончилось, гимназист вышел подышать на площадку, на которой находился театральный сарай. На лестнице встретил он разгульную ватагу ремонтеров, идущих, по обыкновению, любезничать во время антракта за кулисами. Гимназист побледнел и нахмурил брови. Девица Иванова стояла подле него с коварной улыбкой.

— Какие хорошенькие Наталья Павловна, — сказала она, — просто, прелесть!.. за то уж надо сказать… всем ндравится.

Гимназист не отвечал.

— Уж надо сказать… — продолжала девица, — какие эти кавалеры странные: на все готовы, только чтоб на своем поставить. Настенька говорила давеча, что гусарский офицер обещается жениться на Наталье Павловне… Уж такой модник, право!

Гимназист поспешно обернулся и так взглянул на актрису, что она отступила на шаг, однако ж продолжала говорить:

— Вот и будет вам за то, что зазнались, старых приятелей забыли… И поделом вам… право… слышите шум… право, шумят… Уж не сговор ли справляют.

На сцене действительно слышен был страшный шум.

Гимназист бросился к театру, мигом вскочил на лестницу, отворил дверь — и остановился, как бы пораженный громом. Лицо его страшно исказилось, глаза налились кровью, волосы стали дыбом, бледность смерти покрыла его черты, на устах показалась пена, и все члены его затряслись, как бы в лихорадке. Гусар держал Наташу в своих объятиях, посреди толпы ремонтеров, которые смеялись и аплодировали. Кровавое зарево отуманило глаза гимназиста. Он не двигался… Веселая шайка прошла, смеясь, мимо него. Он не остановил ее. Но когда Наташа, трепетная, едва дышащая, почти без чувств дотащилась до него, он отскочил от нее, как от змеи, и вся грубая сторона души его вдруг разразилась страшными проклятиями, ругательствами и сквернословиями.

И вдруг, забывшись совершенно, он ринулся на несчастную свою жертву, ударил ее в лицо, только что опозоренное нечистым поцелуем, и с неистовыми упреками в измене и распутстве поверг ее на землю. В эту минуту кинулись на него с двух сторон Петров и Иван Кузьмич: Петров — из любви к Наташе, Иван Кузьмич — из опасения, что публика услышит сцену, не объявленную в афишке… Вдвоем вытолкали они безумного вон из театра. Как только пахнуло свежим воздухом, гимназист остановился… схватил голову обеими руками и, как бы вдруг опомнившись, закричал диким, почти нечеловеческим голосом и пустился бежать, не оглядываясь. Куда убежал он — неизвестно, но никогда ни в Теменеве, ни в губернском городе его никто уж более не видал.

Между тем публика ожидала второго действия и начинала уж оказывать нетерпение. Наташа лежала в обмороке. Иван Кузьмич как человек опытный нимало не смутился; он велел прибрать сперва Наташу в сторону, потом приказал поднять занавес и сам явился на сцену.

Поклонившись с приятною улыбкой на три стороны, он объявил высокопочтенным посетителям, что, по внезапной болезни г-жи Федоровой, 2-е действие назначенной в афишке пьесы играно быть не может, а заменится национальным водевилем «Филатка и Мирошка»[7]. Болезнь г-жи Федоровой не помешает, впрочем, назначенному на другой день собственному бенефису Ивана Кузьмича, который сам лично явится в роли Гамлета, принца датского, и надеется заслужить одобрение своих высоких доброжелателей. Сказав это, Иван Кузьмич снова поклонился три раза и исчез в кулисе. Публика осталась довольна. Ремонтеры ушли спать, и потому в театре шуметь было некому. После бесконечного антракта Филатка и Мирошка начали тешить русскую публику своими остротами, и спектакль окончился благополучно.

Публика и актеры разошлись по домам. Свечки и лампы погасли. В театре было совершенно темно, когда Наташа очнулась.

— Кто здесь?.. — спросила она слабым голосом.

— Я… — отвечал Петров.

— Отчего здесь темно?.. что здесь было?.. Где мы? — спросила она снова.

— Ничего-с, Наталья Павловна… ничего-с. Все благополучно. Вы упали неосторожно… так вам дурно сделалось… Да это ничего-с… Пройдет… я вас провожу домой. Напейтесь-ка чего-нибудь тепленького на ночь… Отдохните хорошенько.

— Постойте! постойте!.. кого здесь целуют?..

— Перестаньте, Наталья Павловна… думать об этом вздоре… Не стоит беспокойства… Пойдемте-ка домой.

— Постойте!.. отчего же они смеются?.. Отчего же их так много?.. Слава богу!.. вот он пришел… он заступился… Он меня спас… Он мне сказал…

Наташа залилась горькими слезами.

— Эх, Наталья Павловна, — говорил встревоженный Петров, — право, нехорошо… Этак вы в самом деле захвораете. Вот и театр запирают… Пойдемте… Я сбегаю в аптеку за бузиной или за ромашкой… К утру опять будете здоровы.

С трудом дотащил Петров бедную Наташу до чердака, где она нанимала квартиру. Наташа поминутно останавливалась дорогой, то, притворяясь твердою, вдруг спрашивала о графине: была ли она в театре, была ли она довольна пьесой, то вдруг начинала рыдать безутешно, изнывая под бременем бедствия и позора. Наконец дотащились они по крутой лестнице до Наташиной комнаты. Петров кликнул хозяйку, поручил ей раздеть и уложить больную, а сам побежал в аптеку, на последние свои деньги купил бузины и ромашки, сам сварил их в кухне и отослал горячие чайники с хозяйкой в комнату бедной страдалицы, куда не смел войти.

Только утром Наташа начала засыпать… В это время кто-то постучал в дверях.

— Кто там?.. — спросила она, просыпаясь и содрогнувшись от испуга.

— Это я-с… Иван Кузьмич.

— Не входите… я в постели.

— И, помилуйте… что за церемонии! Мы люди свои.

Иван Кузьмич вошел. В руках держал он узелок.

Лицо его было важно по обыкновению.

— Я пришел, — сказал он, — напомнить вам, что мы нынче вечером играем Гамлета…

— Как, опять? — простонала Наташа…

— Что это вы… помилуйте… как опять?.. Мы Гамлета еще не играли…

— Я не могу… — с трудом вымолвила Наташа.

— Как-с… не можете… не можете, для меня, для моего собственного бенефиса… когда я сам играю…

Иван Кузьмич, как директор труппы, играл весьма редко, но воображал себя удивительным актером, и выступал на сцену только в особых случаях, где почитал необходимым поддержать славу своей труппы.

— Не можете, — продолжал он сквозь зубы, — не можете, когда я сам объявил публике, афишки разосланы… в кассе деньги берут… Хорошо-с. Обязанности своей выполнить не можете… а срамить нас своим поведением можете. С одним целуетесь… с другим деретесь. На что это похоже? что это такое?.. Многого я, кажется, насмотрелся, а еще ничего такого не видал. Везде говорят… Такой стыд!.. Стыдно, сударыня… Прошу сказать мне решительно… будете ли играть?..

— Ей-богу… не могу…

— Да что ж это значит, наконец? позвольте спросить. За кого вы меня принимаете? а?.. Что же, вы меня совсем разорить хотите?

— Я…

— Да-с — вы… Гимназист-то, по вашей милости, дал тягу… собаками теперь не отыщешь. Хорошо, что еще кое-что старого жалованья за мной… так оно — ничто… однако все-таки важная потеря… Репертуар весь мой испорчен. Малый он бойкий… ну да, что ни говори, и благородных.

— Из благородных… — бессмысленно повторила Наташа.

— Да-с. Он не то чтобы ваш брат, из податного сословия: у него родной дядя надворный советник. А для меня, признаться, лестно было, что у меня такие люди в труппе… да, видно, уж вы такие… ни с кем не сладите…

Наташа начала плакать.

— Напрасно беспокоитесь: этими штуками меня не подденете. Амурьтесь сколько вам угодно, а дело свое делайте. Вы уж, кажется, забыли, что по моей милости не умираете с голоду. На чьи деньги квартиру нанимаете? позвольте спросить… На чьи деньги вам харчи отпускаются? позвольте спросить…

— Я, право, нездорова… — прошептала Наташа.

— Нездоровы… ну, так и быть, завтра… послезавтра будьте больны сколько угодно… я вам дам, пожалуй, отпуск на три дня… Вы видите, что я за человек. Кажется, могли бы это чувствовать. Иван Кузьмич на все нужен… давай только денежки… А как Иван Кузьмич попросит для себя одолжения — так и не хочется, и не можно, и нездорова.