Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика - Сборник статей

После литоргии брата Осифа с невеской позвал ради именинника сына Николы запросто отобедать, и при том явления посказать, и пожаловали приехали, и отобедали. После обеда брат Осиф поехал в Вавчугу, а невеска Дарья осталась у нас смотреть, как явление будет Николая чудотворца. <.. >

При том явлении была невеска Дарья, и… просила невеска Дарья дочерь мою Матрону, чтоб она попросила Николая чюдотворца, кабы ногу излечил у дочери Мавры, и она просила, и на то сказал: «Застарело уже однако – рана у ней есть на холки у паху исцелеет – пускай она здесь ночует, я завтро суда буду». И на то невеска стала отзыватца – детей оставить не на кого дома. «Я завтро буду», – и на то ейговорено изрядно. <…>

Невеску спроводили домой. Так как час четвертой ночи, и пришли в горницу, говорят: «Поди, Матрона говорит, собака прибежала». Я и прибег в ызбу <.. >

Мы тотчас свещы ко образам засветили, уголья роздули, ладану не можем сыскать, утрось я заложил, куды не помню <.. >

7 число декабря, то есть пятница после полудни приехала невеска Дарья з двума дечерми с Любавой да Маврой, стали ожидать явления, стало и темнитца, приехал и брат Осиф и вси стали ожидать, мало что постемнилось <.. >

Мы вси (Дудин перешел на рассказ от своего лица, до этого он не видел Николу!? – Е. С.) стали просить, чтобы побыл – не слушает нашей прозбы, толко молвыл: «Вси в немецком». И то, и пошли невеска Дарья з детми переболокатца в друго платье, переболоклись и пришли, молчит, ничего не говорит, сердит Николай чюдотворец. Я молвил брату Осифу: «Выйдите, пожалуйте в горницу, не о том ли гневаитца, что вы здесь», то они и пошли, а Николай чюдотворец того часу и ушол. Матрона осталась, велми заплакала, мало и прочкнулась, тужит, сетует, тоже сказывает: «Пришол толь сердит, ничего не говорит и не сел токмо молвил – все в немецком, не сам, не своих не излечил, а о чюжих просит, и пошол, сказал еще – к вам завтро буду».

Таким образом, несмотря на навязываемую просвещенной властью Века Просвещения рационализацию веры, в восприятии болезни, ее возникновения и лечения религиозный слой сознания продолжал превалировать над рационалистическим.

Христианская топика могла быть выражена с большей или меньшей полнотой, но целительная сила икон, ладана, креста, молитвенного слова присутствовала в нарративах постоянно. Сама нередко приобретая магическое значение, христианская топика тем не менее отчетливо представлялась авторам видений как православная, правильная, церковная.

Однако повествования о чудесных исцелениях (при всей специфике их жанра) демонстрируют не только христианское существо веры индивида, но и глубину различий в понимании основ христианского вероучения между визионерами, свидетелями чудес и теми, кто от лица Синода выносил им приговоры. То, что для первых было частью их веры, для вторых оказывалось лишь «суеверием» и «бреднями». Последние, вынося приговоры, иногда с ужасом или с высокомерной насмешкой вынуждены были отмечать: «ну кто же бы оное не разсудил что явственные есть бредни или незнающих священного писания или от безверных людей не к чести угодничей бываемые… будто бы не в селениях небесных святитель великий обитает, но в Москве, в Котельниках и якобы усилованием в мольбу себе привлекает и заставливает объявлять свои явлении, а напротиву того за необъявление угрожает тяжкою болезнию, чему не точию статцано и помышлять православному христианину отнюдь не надобно…» (из дела Марьи Прокиной)7.

В отношении же сохранившихся записей чудес можно предположить, что не получившее развития в ученой церковной традиции XVIII века повествование о чуде в народной традиции постепенно трансформируется, превращаясь в жанр «низовой» литературы, и тут оно пластично сочетает древний агиографический канон со схемой «сказочного», фольклорного нарратива. Вера в чудо, обязательная составляющая православной веры вообще, сохраняется вне зависимости от жесткой государственной и церковной цензуры, и зрелище чудесного исцеления или его ожидание вполне укладывается в повседневную практику крестьянского мира.

Примечания

1 Исследовавшая видения сибирских крестьян Е.К. Ромодановская приводит сведения о семи видениях, но они в основном связаны с запретом матерно браниться. Пространных нарративов о чудесных исцелениях в ее исследовании не указывается [Ромодановская 1996]. A.C. Лавров находит 23 видения в судебно-следственных документах 1703–1739 годов и указывает на то, что нарративов об исцелении от чудотворных икон сохранилось больше. Лавров приводит показания об исцелении после обета чудотворной иконе Богоматери Казанской вдовы Марьи Степановой 1709 года; запись о чудесах иконы Казанской Богоматери в Вознесенском монастыре, сделанную по заказу кн. Анны Барятинской в Москве в 1729 году; чудеса, записанные крестьянином Пименом Волковым в 1722 году. Записи же о чудесном исцелении, последовавшем после видения, единичны (наиболее примечательны: исцеление после видения чудотворца Николы Марьи Прокиной, 1733> солдатского сына Козьмы Дураченкова, 1734> видение жительницы Устюжны Железопольской Агафьи Мякошевой) [Лавров 2000].

2 См., например, весьма показательное развенчание чудес Феофаном (РГИА. Ф. 796. Оп. п. Д. 470).

3 О запрещении в большинстве видений матерной брани см.: [Ромодановская 1996].

4 «Созвали священника, [Матрону] покаяли и причастили»; «6 число декабря, то есть четверток, день памяти Николая чудотворца после утрени призвал священника в дом, сослужили молебен образу Николая чюдотворца с кондаками и икосами».

5 «Дал ей два Канонника и наказал „Держи в руках в охапки и жонка к тебе придет – не слушай ей из рук книг не впущай спи благословясь“». Действие чтения Канунника: «Жонка [лихорадка] стала у себя волосы драть уже самое дело стало малое волосов на голове…».

6 В повествование тут же вводится мотив мести, выраженный трогательным: «одна говорит – ты у меня извела сестры, а друга говорит – у меня извела дочери, а сами плачют по них, мы уже тебя за них умучим, уже мы ничего ни боимся!».

7 Ср. решение, вынесенное Синодом в 1766 году по делу о почитании Владимирской иконы Богоматери в московской церкви Воскресения Славущего за Никитскими воротами. Синод опросил 21 человека, объявившего о своем исцелении от иконы, и заключил, что что все их показания либо ложные, либо не вполне достоверные «и к признанию и утверждению оказуются недостаточны… а святыя иконы явление показуют бывшее в несовершенном их разуме…» (РГАДА. Ф. 1183. On. 1. Д. 186 (1765 г.) Л. 30 об.).

Литература

Лавров 2000 / Лавров A.C. Колдовство и религия в России, 1700–1740. М., 2000.

Пигин 1998 / Пигин A.B. Из истории русской демонологии XVII в.: Повесть о бесноватой жене Соломонии: Исследования и тексты. СПб., 1998.

Регламент 1772 / Регламент духовный. М., 1722.

Ромодановская 1996 / РомодановскаяЕ.К. Рассказы сибирских крестьян о видениях (к вопросу о специфике жанра видений) // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН. СПб., 1996.Т. 49. С. 141–156.

Рязановский 1915 / Рязановский Ф.А. Демонология в древнерусской литературе. М., 1915.

Смилянская 1997 / Смилянская Е.Б. О некоторых особенностях крестьян-старообрядцев Верхокамья // Традиционная народная культура населения Урала: Материалы международной научно-практической конференции. Пермь, 1997-С. 119–124.

Смилянская 2000 / Смилянская Е.Б. К изучению «народного христианства» (беседы о вере со старообрядцем-книжником) // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 2000. № 3. С. 105–113.

Сузи К.Франк

Освоение шаманизма в русской литературе конца XVIII века: А.Н.Радищев vs. Екатерина II

В одном из своих многочисленных писем из сибирской ссылки Радищев, адресуясь к ходатайствовавшему за него А.Р. Воронцову (июнь 1794 года), упоминает религиозный обряд тунгусов, «называемый шаманством», который он якобы наблюдал и описал. Но вместо того, чтобы отослать Воронцову подробное описание, он лишь в одном предложении упоминает шаманизм1. При этом он отталкивается от «простонародного» суждения об этом явлении: «Этот обряд, называемый шаманством, простонародие полагает призыванием дьяволом и обычно считает плутовством для обольщения доверчивых зрителей <…>. Я видел в этом только один из многих способов проявления чувства пред всемогуществом существа не познаваемого, чье величие проявляется в самых малых вещах» [Радищев 1952: 463].

Насколько мне известно, это единственное высказывание Радищева о шаманизме. На первый взгляд может показаться, что речь идет о простой, скудной по содержанию заметке на полях. На самом деле, это короткое предложение Радищева достойно более подробного комментария.

В чем состоит то понятие о «простонародии», с которым не согласен Радищев? Как можно интерпретировать радищевское типологизирующее определение шаманизма? Можно ли прояснить его суть с оглядкой на трактат Радищева о бессмертии души? Какова позиция Радищева в контексте современной ему европейской (философии) культуры.