Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

и знали ли друг друга нападавшая и жертва.

Вторая статья столь же уклончива, хотя и представляет версию о семейной драме как «вероятную». Я набираю имя Грегори Далленбаха, но об этом человеке нет никакой информации. Я надеялся обнаружить связь, пусть даже крошечную, между ним и моей семьей, поэтому ужасно разочарован.

Нужно систематизировать то немногое, что я уже знаю, и раздобыть новую информацию. Вспоминаю слова врача и скопом ввожу в поисковик: травма, когнитивное оцепенение, потеря двигательной инициативы…

Провожу около часа, просматривая медицинские сайты с научными статьями о психотравмирующих синдромах. Как сказал врач, то, через что проходит моя мать, не является чем-то исключительным. После трагедии многие жертвы — годится ли это слово для Нины в данных обстоятельствах? — могут просто «утонуть в ужасе». Я узнаю́, что этот тип реакции, как правило, имеет благодатную почву — ему способствует наличие в анамнезе депрессии, тревожных или навязчивых расстройств.

Застыв перед экраном, перебираю мысли, которые посещали меня в последние часы: моя мать так и не вышла снова замуж, она отстраненна, холодна и всегда болезненно желала одиночества. Как я мог быть так слеп все эти годы, принимая хроническое депрессивное состояние за простые проявления дикого и нелюдимого темперамента? Вспоминаю подробности: ее аномально частые визиты к врачам, ежедневный прием таблеток — по ее словам, от гипертонии, — внезапный уход в себя во время наших разговоров, который я приписывал рассеянности, отстраненный взгляд, только скользивший по вещам, никогда ни на чем не задерживаясь… Сумела ли мама пережить смерть мужа? Думая о родителях, я воспринимаю их как единое целое, синкретичную пару. Возможно, из-за разницы в возрасте моя мать всегда казалась мне скорее сиротой, чем вдовой.

Я продолжаю просматривать веб-страницы. В одной диссертации по психологии читаю: когда субъект несет ответственность за драму — в данном случае это мягко сказано! — риск, что у него разовьется психотравмирующий синдром, намного выше. При этом, помимо ступора и отрыва от реальности, нередко появляются признаки амнезии. Молчание Нины — результат только что пережитого шока, или она совсем забыла о том, что сделала?

Внимание привлекает последняя статья о рецидивах потрясений, вызванных давним событием. Повседневная ситуация, прямо или символически напоминающая инцидент, произошедший даже несколько лет назад, может спровоцировать кризис и вновь высвободить травмирующий заряд. Триггерное событие бывает незначительным, но выталкивает жертву за пределы допустимого порога терпения.

Читая статью, я понимаю, что слишком много внимания было уделено последствиям и слишком мало — причинам. Что произошло в отеле? Какое происшествие, какое слово, пусть даже ерундовое, могло спровоцировать взрыв насилия? Нет, моя мать не могла оказаться в этом месте случайно. Но я сомневаюсь, однако, что она пришла туда с ясным намерением убить. Был спусковой крючок, искра, воспламенившая порох. Вот что нужно выяснить, отыскать корни зла, которые привели к такой развязке.

Закрываю компьютер. Пока я убежден только в одном: моя мать не безумна, она знала этого человека. Знала — и имела веские причины желать его смерти.

7

Гез перезванивает ранним вечером. Он приехал в Авиньон и предлагает выпить в городе. Мы встречаемся в тихом бистро. Меня все еще мучает адская головная боль, но я заказываю выпивку.

Адвокат верен своему телеимиджу: он брутален, угрюм, внушителен, спокоен, но взгляд его голубых глаз иногда становится жестким и как будто выворачивает вас наизнанку. Гез побывал в комиссариате. Ему еще предстоит получить доступ ко всем материалам дела, но у полиции есть убойные, по его мнению, улики. Орудие убийства, окровавленная одежда, показания постояльцев и сотрудников отеля, отсутствие третьего лица, которое могло быть причастно к ссоре: если ситуация не изменится, будет трудно отрицать реальность фактов.

— В гостиничном номере вашей матери был произведен обыск. Полиция не обнаружила никаких примечательных предметов, но смогла с уверенностью установить, что нож, которым было совершено нападение, действительно взят из кухонного набора этого номера. Поскольку она держала нож в руке, когда ее обнаружили, нет никаких сомнений в том, что на нем имеются ее отпечатки пальцев. Единственный положительный момент — использованное оружие поможет нам оспорить обвинение в преднамеренности, если ее задержат. У вашей матери не было при себе никаких опасных предметов, когда она заселялась, — значит, мы можем защищать гипотезу о том, что она не планировала преступление, последствия которого с точки зрения уголовного законодательства будут не из легких, это очевидно.

Я чувствую себя обязанным выступить в роли адвоката дьявола:

— Полицейский сказал, что с момента, когда моя мать вышла из бассейна, до момента нападения прошло не больше десяти минут. Однако она вернулась в свою комнату за ножом, что исключает самооборону или состояние аффекта.

— Я не собираюсь лгать вам: дело началось очень плохо. Когда вещественных доказательств слишком много и они слишком очевидные, приходится делать ставку на психологию и смягчающие обстоятельства. Даже если ваша мать в данный момент отказывается говорить, нам придется опираться на принцип смягчения последствий…

— «Принцип смягчения последствий»?

— Другими словами, искать нарушения, влияющие на способность принятия решения в момент совершения деяния. Мы должны доказать, что ваша мать была не способна оценить масштабы совершаемого и, следовательно, нести за них ответственность. Правосудие назначит несколько психиатрических экспертиз, и мы сможем запросить перекрестную экспертизу. Это не исключает проведения судебного разбирательства, но в случаях даже частичного психического расстройства приговоры могут быть значительно смягчены.

— Понятно.

— Но чтобы добиться этого, мне нужно знать все.

— Я уже говорил, что не знаю этого человека. Я ничего от вас не скрываю, зачем мне это делать?

Гез качает головой и тяжело вздыхает. Синяя рубашка натягивается на массивной груди.

— Я не об этом: мы собираемся провести тщательное расследование в отношении этого Далленбаха. С другой стороны, мне нужно знать все о вашей матери, о ее психологическом состоянии, ее прошлом, о вашей семье… Я убежден, что это станет важнейшим элементом стратегии защиты.

Я делаю глоток вина. У меня нет ни малейшего желания выставлять нашу жизнь напоказ перед человеком, которого я едва знаю, но выбора нет. Я трачу час на исповедь Гезу и стараюсь вести себя как можно честнее, не скрывая ни отвратительных отношений, которые у меня сложились с Камилем, ни дистанции, которую моя мать установила между нами. Гез часто кивает, наверняка надеясь, что я в конце концов выдам ему семейную тайну, которая поможет распутать клубок. Я веду себя как в кабинете психиатра, не понимая, чем ему пригодятся мои откровения.

Когда я заканчиваю, адвокат не выказывает разочарования. Около полуночи мы расстаемся, и у меня возникает неприятное чувство, что я «скользил по поверхности» и не сумел найти нужные слова. Похоже, чаще всего мы — худшие наблюдатели и худшие