Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Андрей Лазарчук

Афанасий же испытывал действительное смущение. В конце концов – родные же места!.. Но вот уже три раза приходилось возвращаться, упёршись в непроходимую трясину, и он никак не мог понять: неужели же начала поскальзываться прежде безупречная память? Или – так вздулись болота, что потаённая тропа не нащупывается под слоем грязи?..

Но если так – то надо возвращаться: горелая поляна, с которой ушли, и была скорее всего у начала той тропы. Возвращаться же почему-то казалось глупым и неловким…

– Передохнём, – сказал он. – Люди вон с утра не жравши.

– Хорошая мысль, сотник, – сказал Конрад, тылом запястья проверяя толщину корки грязи на щеке. – И хорошо сказано: с утра. Не уточняя, с какого. Однако тут даже лапу не помоешь, чтобы потом её пососать.

– Помоем после… – Афанасий посмотрел вперёд поверх деревьев. – Ох, бани у нас там… ты себе не представляешь, потаинник… А пожрать найдётся. Я сохранил.

– Ремень? – с готовностью отозвался Конрад.

– Примерно…

В седельной сумке у него запрятаны были три овсяных лепёшки, до прозрачности пропитанные маслом, и ком солёного пересушенного мяса – походный провиантский запас, взятый неделю назад с убитого степняка. Ни о степняке, ни о припасе Афанасий никому говорить не стал. Велика ли доблесть: рубануть сзади присевшего по нужде воина? А припас вот пригодился. Сознайся же – сожрали бы сразу…

Уже привычно и ловко действуя левой рукой, он размотал тряпицу, скрывавшую сокровища, и кивнул: налетай.

Каждому получалось по четвёртой части лепёшки; мясо же взялся строгать длинноусый крепыш Павел Спиридон, обладатель отличного кривого засапожного ножа. Стружка тебе, стружка тебе… не налегайте на солёное, ребята, воды мало…

Всё равно что в море: кругом вода, однако помереть от жажды очень даже легко. Здесь не от жажды, конечно, помрёшь, а просто поносом кровавым вывернет наизнанку… в чём и утешение. Питьевую воду собирали, растягивая под дождём плотную холстину. Но последние дни дожди шли квёлые; сегодня же не было вообще никакого.

– Будем пробовать, пока не найдём, – как бы в небо сказал Конрад, ему даже не стали отвечать – и так всё ясно, чего уж там. Тропа есть, перейти болото надо… значит, перейдём. Теперь вот поели, дня на два хватит. Ну, а совсем невмоготу станет – что ж, лошадки-то – вот они…

Впрочем, Афанасий не мог бы сказать наверное, кого бродиславы съели бы скорее – лошадь ли, а то и какого двуногого. И как стали бы выбирать: по жребию или большинством голосов?

Почему-то последние дни смеялись надо всем подряд. Смеялись утомлённо, но охотно – будто пивные бражники. Даже пусть и не смешно было что-нибудь отмоченное, всё равно встречалась шутка дружным гоготом…

– Я слышал, животные находят пути в болотах, – сказал всё так же в небо Конрад. – Может быть, попробовать пустить вперёд лошадей?

– Лошади не чуют брода, – сказал Афанасий. – Коровы чуют, а лошади вот – нет… Не дал Бог безрогим такого дара.

– Ну, брат сотник, – даже чуть пригнулся Павел, – если всё дело только в рогах, так мы их твоему жеребцу враз наставим! С кем он роман последний раз крутил? С Желановой Хлопушкой?

– Жениться обещал, – флегматично подтвердил Желан, работая челюстями.

– Рога рогами, – задумчиво сказал азах Иларион, – а вымя где взять?

– Да, – согласился Павел и задумался. – Доброе вымя – это полкоровы.

– Накладное сделать, – показал руками Конрад. – Только это и остаётся. При дворе ведь служилые девки как себе всё устраивают?..

– Тайная служба и это знает?

– Тайная служба ничем другим и не занимается. Она вообще-то только для отвода глаз и существует. А настоящая тайная служба – это две поломойки, Ванда и Варвара.

– Но ты же в тайной службе?

– Вот… так уж сложилось…

– Однако же сейчас-то делом занимаешься?

– Попросили, я и согласился. Они, знаешь, как в угол зажмут – на что угодно согласишься, лишь бы отпустили…

Все вокруг уже изнемогали от хохота, подпрыгивали на корточках, Иларион обнял осинку и трясся вместе с нею. Афанасий тоже хохотал, придерживая безжизненную правую руку, мёртвую колоду, непонятно зачем таскаемую за собой, постоянный источник боли и неудобств… Впрочем, кость вроде бы срослась, пальцы перестали быть ледяными и время от времени подёргивались. Ведима Аэлла, пользовавшая его, говорила, что через год он просто забудет о том, что был ранен. Но для этого требовалось жить в тепле и покое, пить травы, подставлять себя когда под нежные, а когда и под совершенно безжалостные её руки.

Смешно…

– Смотри! – вдруг воскликнул кто-то.

Афанасий почему-то вздрогнул – обдало холодом – и вместе со всеми задрал голову. С высоты падала птица. Огромная птица. У неё было две головы…

Рядом звонко хлопнула тетива, тут же ещё и ещё. Птица широко развернула крылья – они были такие огромные, что закрыли всё небо! – и плавно ушла влево, за густые пушистые верхушки исполинских сосен. Афанасий проводил её взглядом. Под крыльями птицы белел густой нежный пух. Вторая голова обернулась, скалясь. Это был наездник, конечно…

– Я попал, – сказал Павел. – Я видел, что попал.

– Понятно, помирать полетела…

Хохот.

– Я попал, – повторил он ровно, как читал из книжки.

…Уходя, Афанасий ещё раз внимательно осмотрелся. Нет, это не то место. Точно не то. Странно даже, что ему могло помститься такое… С утра дул горячий ветер, и было парко, как в бане. В баню, в баню, в баню… дойти бы.

К вечеру вернулись к месту первой попытки найти переправу. И тут будто пелена спала с глаз Афанасия. Да вот же она, тропа, в двадцати шагах… как я мог забыть, идиот…

Он вырубил свежую жердину и смело шагнул в грязь. Местами он проваливался по пояс, но под ногами неизменно был плотный грунт, иногда даже камень.

Наверное, горькое питье, которое она поглощала в невообразимых количествах и которое выходило в основном кислым потом (простыни и рубашки ей меняли раз по пять в день, и всё равно казалось: лежать приходится в компрессе), действовало. И в день, когда подул горячий ветер, Отрада впервые сама, без посторонней помощи, сумела сесть. Прикосновение к босым ногам половика, связанного из холстяных жгутов, вдруг опьянило её сильнее вина. Мысли о неминучей скорой смерти выветрились мгновенно, и впереди вновь было бесконечное пространство, вместо сырой прокисшей койки – верный конь под седлом, а рядом, колено к колену… Она даже сжалась от нахлынувшего чувства. Кровь бросилась в лицо.

Двадцать два, подумал Алексей, стоя перед короткой шеренгой своей сотни. И здесь двадцать два… двадцать два выстрела, двадцать два бойца… к чему это? Число это будто бы означало ещё что-то, кроме "перебора" в карточной игре…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});