Минуты будничных озарений - Франческо Пикколо

она не видит, что продает моей приятельнице только синие платья? Наконец, самое большое подозрение, которым я боюсь с кем-либо поделиться: вдруг это только я вижу синие платья моей приятельницы? А на самом деле они разных цветов, поэтому все молчат, а она всякий раз с удовольствием покупает себе новое платье? И только я, единственный в мире, вижу, что все они одинаковые, все синего цвета?

Мне нравится замечать людей, которые едут в машине одни, у которых в ушах наушники и которые говорят сами с собой, смеются, флиртуют, ругаются с кем-то по телефону.

Залив полный бак бензина, заводишь двигатель и смотришь на стрелку уровня топлива, которая быстро идет вверх, как можно выше.

Помнить, что никогда в жизни не следует писать вместо слова «Англия» коварное «Альбион».

Хотел бы также сказать, что никогда не напишу «Сапог» вместо «Италия».

Боюсь, правда, что делал это. Возможно ли, что по крайней мере в молодости я ни разу не написал «Сапог»?

Одно из самых больших чудес в жизни, которое я видел, – команда «формат по образцу».

Грандиозная хрень – людская симпатия.

Эпитафия, которую я хотел бы видеть на своей могиле: «Он никогда не просил в ресторане контейнер для остатков еды».

Мамы с новорожденными младенцами на руках, смотрящие на тебя с ослепительной улыбкой и как бы спрашивающие: «Ты видел это чудо?» И ты должен улыбаться, уверенно кивая головой. В противном случае ты бесчувственный.

Люди, которые говорят тебе, будто им точно известно, что некоторые вещи уже существуют: безвредная сигарета, самолет, не загрязняющий окружающую среду, вакцина от вируса, но что они не поступают в продажу из-за их дороговизны и еще долгие годы не будут поступать. И ты думаешь о том, сколько тебе еще остается жить и успеешь ли ты их увидеть.

Меня любители смешить не смешат.

Когда идешь в общественный туалет, а там как раз в это время уборка, и тебе предлагают подождать минутку, но ты не знаешь, сколько будет продолжаться эта минутка.

Когда просыпаешься утром, а в доме кто-то напевает мелодию. И потом ты напеваешь ее весь день.

Мне следовало бы выучить французский язык. Вряд ли придется им воспользоваться, однако, когда люди удивляются, что ты не говоришь по-английски, а ты отвечаешь, что знаешь французский, все тут же смолкают. Это замечательная находка.

Настолько замечательная, что, думаю, я мог бы пользоваться ею даже не зная французского.

Должен сказать, что особенность моя как отца состоит в том, что мне удается делать все, но делаю я все довольно плохо или просто плохо. Следует решить, что важнее: делать хорошо что-то или делать всё. Другие думают, что важнее делать хорошо, а я – что важнее делать всё.

Каждый остается при своем мнении. Идеально было бы делать всё и делать хорошо, но думаю, что это неразрешимое противоречие.

* * *

Мой сын попросил меня сесть с ним на диван и посмотреть «Трансформеры: Эпоха истребления», лучший фильм в мире, как он сказал. В предыдущие дни он смотрел его несколько раз. Он идет больше двух с половиной часов, но я узнал об этом слишком поздно.

«Трансформеры 4» рассказывают о грузовиках, которые превращаются в чудовищ двадцатиметровой высоты.

Знаю, что сейчас вы думаете, что тут какая-то описка и неизвестно, что я хотел написать. Однако то, что вы прочитали, – это то, что я написал.

Грузовики, которые превращаются в чудовищ.

Эти грузовики мчатся по автострадам или где-то паркуются и потом, когда чувствуют необходимость, мгновенно превращаются в гигантских чудовищ, и потом снова превращаются в грузовики и возвращаются на автостраду. Когда они превращаются в этих двадцатиметровых чудовищ, они могут схватить машину и в одну секунду смять ее; могут также запускать ракеты и использовать кучу секретного оружия. Однако иногда случается, что грузовики, преследуемые полицейскими машинами или врагами, или космическими кораблями, или другими чудовищами, просто продолжают удирать, увеличивая скорость, либо сворачивают на бездорожье.

Мой сын, как одержимый, кричал: «Смотри, папа, смотри, что будет!» – но мне хотелось только спросить: а почему они не превращаются в чудовищ, чтобы всех убивать? Почему несколько раз в фильме грузовики забывают делать это? И почему, по-твоему, это нормально? Но я молчал. С другой стороны, не думаю, что коэффициент умственного развития грузовиков был очень высоким.

Разумеется, фабула в фильме есть, хотя и слабоватая, так что нет смысла ее пересказывать. Это игра вчетвером: есть человеческие существа хорошие, человеческие существа плохие, грузовики-чудовища хорошие и грузовики-чудовища плохие. То и дело хороший становится плохим, а плохой становится хорошим. Пока отцы и дети смотрят фильм, случается многое – например, тайные эксперименты и коррупция. Но, в сущности, главный вопрос: прав ли человек из ФБР, который говорит, что мы человеческие существа, а они трансформеры (пришельцы) и, следовательно, не могут быть хорошими? Или же прав молодой ученый-неудачник (наш герой), который говорит, что бывают плохие человеческие существа и бывают хорошие трансформеры и что он всегда на стороне хороших? Разумеется, фильм побуждает думать, что прав наш герой и, следовательно, хочет заставить нас полюбить некоторых чудовищ, в особенности Оптимуса Прайма – как в виде чудовища, так и в виде старого ржавого грузовика.

Напрашиваются два вопроса: первый – нуждаются или нет грузовики в водителе, и второй, более существенный, – почему вообще задумали снять фильм с грузовиками в роли героев. Ответа на первый вопрос долго искать не приходится: грузовики едут как с водителем, так и без. Если водители есть, то, когда грузовики превращаются в чудовищ, видно, как водитель летит сверху и разбивается о землю. Если перед нами хороший грузовик, стоит водителю полететь на землю, трансформер подхватывает его на руки и спасает.

Второй вопрос сложнее. Некоторые отвечают, что следует вернуться к первому из четырех фильмов о трансформерах, если есть желание понять, почему чудовища решили принять облик грузовиков. Но я с этим не согласен. Я сценарист и знаю, что если даже пойду смотреть первый фильм (а я не намерен делать это), в лучшем случае меня может привести в восхищение то, как удается придерживаться идеи. Меня же интересует сама идея. Следовательно, нужно вернуться назад еще дальше. К собраниям сценаристов, когда они обсуждали: «Какой фильм будем делать?» Я знаю, как это бывает, какую ахинею несут сценаристы за столом. Но вся эта ахинея играет свою роль. Она бракуется, объясняется, чем она абсурдна (когда она не так уж абсурдна, то обсуждение продолжается без комментариев), и постепенно доходит до осмысленной