Гений разведки - Сергей Иванович Бортников

нетерпеливо прильнул к добытому в бою уникальному цейссовскому биноклю (тоже неслабый трофей!) и уставился в северо-западном направлении.

Как вдруг…

Из чернеющего на горизонте Вахновского леса[27]наконец-то вынырнула знаменитая комкоровская "эмка"[28], уверенно ведомая твёрдой рукой старшего сержанта Александра Кондратенко — личного водителя Катукова ещё с далёких довоенных времён.

— Батальон, стройся! — прогремела долгожданная команда. — Первая рота — слева от меня, вторая — за ней!

И почти сразу же — как только распахнулась правая дверца легковушки:

— Товарищ генерал-майор…

— Отставить, — в своём стиле отмахнулся Михаил Ефимович. — Здравствуйте, товарищи первогвардейцы!

— Здрав… жел… тов…

— Сегодня мы прибыли к вам не с пустыми руками, — Катуков располагающе улыбнулся и предоставил слово своему спутнику — капитану, прибывшему вместе с ним в автомобиле. — Сергей Иванович, огласите приказ, пожалуйста!

Штабист запустил руку в толстый кожаный портфель и, выхватив из него какой-то листок бумаги, принялся торопливо читать вслух.

Ничего интересного. Скукота, рутина: должности, звания, фамилии… Боевые эпизоды. От матёрых бойцов, уже давно ставших славными орденоносцами, до тех, кто получал первые медали. При этом он часто сбивался и каждый раз виновато поглядывал на своего патрона.

Когда дошло дело до интересующего нас персонажа, офицер в очередной раз запнулся, и генерал не выдержал, — оперативно взял на себя функции "тамады":

— Помощник командира взвода роты ПТР старший сержант Подгорбунский Владимир Николаевич.

— Я! — бодро выпалил наш герой.

(Звонкости и громкости его голосу было не занимать.)

— "Первого июля 1942 года вместе со своим расчётом подбил фашистский танк, а ручным пулемётом погибшего товарища рассеял до взвода вражеской пехоты"[29]. За подвиг представлен к медали "За отвагу". Для получения награды — выйти со строя!

— Есть!

— Ну как, написал рапорт, герой? — шёпотом поинтересовался командир корпуса, прикрепляя на Володькину гимнастёрку самую желанную солдатскую награду в виде серебристого кружка с изображением танка "Т-35" чуть-чуть ниже уже упомянутой тёмнокрасной нашивки.

— Ещё нет.

— Поторопись… На днях я приеду снова, чтоб всё было на мази, понял?

— Так точно, товарищ генерал-майор!

— Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу!

— Становитесь в строй!

— Есть!

С тех пор наш герой вопреки всем правилам будет ходить в бой исключительно с боевыми наградами на груди.

Он так и погибнет — со Звездой Героя на походном офицерском мундире.

Однако до того времени успеет совершить ещё немало ратных подвигов!

7

В следующий раз командующий приехал не один. Следом за его "эмкой", словно диковинные громадные черепахи из далёкого заморского Галапагоса, поскрипывал-потрескивал при каждом манёвре, по лесной дороге, повторяющей все изгибы и ухабы некогда знаменитого Муравского шляха[30], неуклюже ползли два новеньких трудяги-грузовичка с зачехлёнными кузовами, прозванные в войсках "полундрами".

Под плотной брезентовой тканью скрывалось невиданное доселе ручное стрелковое оружие, которое уже в скором будущем обретёт статус легендарного, а чуть позже и вовсе — "оружия Победы". Новейший пистолет-пулемёт системы Шпагина образца 1941 года.

"Ремияка, железяка, деревяка", — как справедливо заметил кто-то из армейских острословов, ранее остальных получивший и освоивший ППШ. С тех пор это звонкое определение разошлось-разлетелось по красным войскам и теперь открыто использовалось во всех подразделениях на всех без исключения фронтах Великой Отечественной войны.

Причём употреблялся сей шутливый термин вовсе не с презрением, как могло поначалу показаться некоторым чрезмерно бдительным товарищам, и даже не с лёгким пренебрежением, которое каждый из нас (часто несправедливо!) испытывает по поводу отечественных ноу-хау, а вполне любовно, можно сказать, трепетно, с глубочайшим уважением, теплотой да искренней благодарностью.

За исключительную простоту, надёжность, безотказность в работе.

А ещё — скорострельность.

Тысяча выстрелов в минуту — это вам не хухры-мухры! Поливать с такой частотой свинцом не способен ни один "шмайсер" в мире. Да что там вражий "шмайсер"? На тот момент — вообще никакая "импортная" в том числе союзническая хрень!

…Улучив мгновение, Подгорбунский подобрался к комкору на расстояние вытянутой руки и, ни слова не говоря, протянул ему заблаговременно написанный рапорт о переводе в механики-водители. Но тот лишь скривился в ответ:

— Погоди немного — не до тебя сегодня.

— Но ведь вы сами…

— Ситуация на фронте кардинально изменилась. К осени ты и так будешь воевать в танке — обещаю.

— Что ж… Ловлю на слове…

— Отставить… Что значит ловлю?

— Виноват! Исправлюсь!

— Тогда же встретишься и с одним нашим общим знакомым…

— С кем?

— Его имя, с твоего позволения, называть пока не буду. Хочу преподнести тебе небольшой сюрприз.

— Лады! — совсем не по Уставу, разочарованно выдохнул старший сержант и вразвалочку побрёл по накатанной дороге, на которой всё ещё стояли две уже разгруженные "полундры", в сторону позиций своих товарищей-бронебойщиков.

— Горбун! — вдруг донеслось ему вслед из кабины ближнего грузовика.

Володька резко, до боли в затёкшей после общения с генералом шее (устал всё время тянуть вверх подбородок!), повернул голову и, не моргая, уставился в бездонные, бесконечно синие глаза водителя, успевшего спрыгнуть с высокой подножки.

— Дровосек?

— Я, братан, я!

Они обнялись.

— Давно воюешь?

— Давно. Чуть ли не с первого дня! — Дровянников (а это был именно он!) роскошно улыбнулся, демонстрируя редкие и не самые здоровые зубы, покрытые жёлтым налётом, и протянул другу пачку дефицитного "Беломора" с уже оторванным уголком, из которого торчало несколько гильз — так на самом деле назывался полый мундштук папирос. — Будешь?

— Не откажусь. Курить — Родину любить!

(Да-да, и такие, как бы сейчас сказали, слоганы, были в тогда ходу у разбитных советских рекламщиков!)

— Согласен… А ещё, ты не поверишь, я как-то читал на одной дореволюционной пачке: "Наша продукция — идеал джентльмена, лучший друг спортсмена"[31].

Лихой водила по-зэковски согнул папироску под прямым углом, что сделало её похожей на курительную трубку, и, щёлкнув всё той же полюбившейся советским воинам неприхотливой "вдовушкой", поднёс пламя сначала к "курке"[32] собеседника, а потом и к своей, после чего надолго вперил взгляд в пока одну-единственную, но такую ценную и важную медаль, украшавшую новенькую, тщательно отутюженную гимнастёрку его некогда закадычного дружка:

— Шо, продолжаешь геройствовать?

— Ага! — сухо согласился Подгорбунский, догадываясь, что дальнейшая беседа с бывшим корешем будет не такой простой, как ожидалось.

— А я всё ещё думаю, рассуждаю, примеряюсь, присматриваюсь… Пока!

— К чему, если не секрет?

— Стоит ли проливать кровушку за власть, которая нас так истязала?

— За власть, может, и нет. А за свой народ — стоит? За матерей и отцов наших, за погибших товарищей, за обесчещенных невест, за Родину, за наш священный Союз, наконец, за Святую Русь! Извини за пафос, конечно.

— Во как ты запел, однако!

— И чем не нравится тебе моя незатейливая песня?

— Честно говоря,