Ду Фу. В переводах разных авторов - Ду Фу

Другой - о том, как известный Чжан Цянь, отправленный ханьским императором У-ди в "Западный край", по-нашему - в страны Восточного Туркестана, поплыл на плоту вверх по Хуанхэ и также добрался до Небесной реки {16}.

Из первого рассказа поэт взял выражение "восьмой луны плот", которое стало в китайской поэзии образом странствий. Из второго заимствовал выражение "еду посланцем", которое он применяет к себе: по своей прежней должности в Чанъане он мог быть также куда-нибудь направлен с поручением. В контексте это звучит как "я - странник".

Но главное в этом стихе содержится в словах "лишь попусту следую". Те двое достигли чего-то - добрались до самой Небесной реки, он же только попусту странствует - без всякой надежды дойти до какой-нибудь цели.

Во второй строфе опять соединены два плана: прошлое и настоящее. Поэт говорит о "расписной палате", как именовали тогда высшее правительственное учреждение в Чанъане. Стены этой палаты были расписаны изображениями "мудрых и доблестных мужей древности". Когда-то поэту приходилось нести там ночное дежурство, а во время дежурства у изголовья дежурных ставились жаровни для согревания, служившие одновременно курильницами с благовониями. Теперь, думает поэт, все это отошло от меня. И тут же следует возвращение к первому плану: вероятно, показалась луна и осветила белый парапет горной башни - сторожевого укрепления, послышались камышовые дудки часовых. Он добавляет, что и светлое пятно на верхушке башни, и звуки дудки "скрыты", т. е. едва видно первое, едва слышно второе. Вот что теперь перед поэтом вместо Чанъаньского дворца.

До сих пор все понятно. Но два последних стиха снова доставили комментаторам немало хлопот.

На первый взгляд все обстоит как будто благополучно. Сначала шла речь об уже совсем косых лучах солнца; затем о том, что солнце зашло и показалась луна, сперва - низко над горизонтом, так что она осветила только самый парапет сторожевой башни на горе, потом она поднялась выше и ее лучи осветили камни на склоне горы, выступавшие среди цветущих глициний и плюща, растущих меж этих камней; наконец луна поднялась еще выше, и вот ее лучи упали на цветы, точнее, султаны тростников и мисканта, уже в самом низу - на прибрежной отмели. Представляется так, что поэт нарисовал картину природы в ее изменениях во времени.

И тем не менее в этих строках есть кое-что, вызывающее недоумение. Согласно приведенному толкованию, дело идет об одном вечере, о том, что луна сначала освещает камни на склоне горы, выступающие среди цветущих глициний и плюща, а потом - цветущие тростник и мискант внизу у самой реки. Сюй Вэй первый обратил внимание на то, что поименованные растения не цветут одновременно: глицинии и плющ цветут летом, тростник и мискант - осенью {17}. Справедливость указания Сюй Вэя подтвердили и многие другие комментаторы. Следовательно, эти строки не входят в описание вечера.

О чем же они говорят?

Ключ к пониманию смысла этих строк видят в начальном восклицании: "Прошу, смотри!". Эти cлова в китайском языке могут употребляться как восклицание вообще. И тогда получается такой смысл: "Смотри, пожалуйста! Видел я, как луна освещала камни среди цветущих глициний и плюща, и вот вижу, как она освещает султаны тростников и мисканта".

Речь идет, следовательно, о движении времени. Но о каком времени - ближайшем, т. е. о минувшем лете и наступившей осени, или о более отдаленном?

Упомянутый уже Цянь Цянь-и считает, что камни, о которых говорится в этой строке, - это не камни на склоне горы, это декоративные камни в саду, разбросанные среди вьющихся растений. Это - картина сада поэта в Чанъане. Следовательно, упоминание об этих камнях здесь - то же "родных садов сердце", которое появилось в предыдущем стансе. Иначе говоря, в двух последних строках - смещение времени и места, а еще точнее - два плана: один - связанный с картиной, находящейся перед глазами, другой - независимый от данной конкретной действительности, входящий в другую действительность - сознание поэта.

3

Тысяча домов внутри горных укреплений... мирно

утреннее солнце.

День за днем в башне над рекой... сижу на средине

подъема.

Второй день ночующие рыбаки... все еще плывут

и плывут.

Начало осени... ласточки хлопотливо летают

и летают.

Куан Хэн представлял доклады... заслуги его

показались малы.

Лю Сян передавал "цзины"... по желанию сердца

не вышло.

Одновременно учившиеся со мной молодые люди...

в большинстве не на низких постах.

В Улине одежды и кони их... само собой легки,

тучны.

Первая строфа третьего станса такая же, как и в двух предыдущих: в ней дается описание картины, наблюдаемой поэтом. На этот раз - картина утра.

Рисуется эта картина как бы сверху: "с башни над рекой", как назвал поэт свой домик с надстройкой-мезонином. Расположен этот домик на высоком берегу, на склоне горы, и из него хорошо видно все вокруг: домики, разбросанные внутри стен горного укрепления; солнце, мирно освещаюющее все окружающее; река, а на ней - челны рыбаков, уже второй день раскинувших на берегу свой стан. Всюду мелькают в хлопотливом полете стрижи.

Во второй строфе - уже другое. Звучат имена Суан Хэна и Лю Сяна.

Имена эти хорошо известны людям, читавшим старые исторические сочинения или слышавшим рассказы из них. Куан Хэн - чиновник, находившиийся на службе у Юаньди (48-33 гг. до н. э.), одного из императоров Ханьской династии; Лю Нян - ученый, служивший в царствование Чэнди 32-6 гг. до н. э.). Речь идет, следовательно, о двух известных людях далекого прошлого - I в. до н. э. Известно и почему имена этих людей остались в истории. Считалось, что "доклады", т. е. советы и предложения, Куан Хэна принесли пользу правлению, а он сам достиг высокого положения, к чему стремился тогда всякий государственный деятель. Лю Сян работал над цзинами - древними сочинениями, считавшимися источником государственной, общественной и человеческой мудрости; он "приводил их в порядок", т. е. вел работу текстолога и редактора. Основную часть работы он успел произвести и, умирая, передал драгоценные цзины своему сыну для бережного хранения и для продолжения работы; это означает, что ему удалось то, что в те времена жаждало сердце каждого ученого: передать свои труды, а с ними и свою работу, свою традицию, свою школу, как сказали бы мы, в руки достойного и верного хранителя и продолжателя.

Зная это, мы не можем сразу понять слова Ду Фу: он говорит: заслуги Куан Хэна показались его правителю малы, у Лю Сяна не вышло так, как он хотел. Что же, Ду Фу спорит с историческими источниками, утверждает обратное тому, что они говорят?

Этого никак быть не могло. Ду Фу с историей своей страны знаком был и судьбу этих двух людей знал. Как же объяснить такое противоречие?

Ключ к пониманию этих строк дает третий стих - слова "одновременно учившиеся со мной молодые люди в большинстве своем не на низких постах". Речь идет, следовательно, не о давнем прошлом, а о времени самого поэта.

Следует правильно понять эти слова. Это не простая констатация факта: в нее вложено порицание, осуждение.

В последнем стихе строфы говорится, что преуспевшие в жизни бывшие товарищи поэта разъезжаются в Улине, красивом месте к северу от столицы, на тучных конях и в одеждах из легких, т. е. дорогих, мехов. Выражения "тучные кони" и "легкие меховые одежды" идут из "Луньюя" и употреблены здесь неспроста.

Как известно, Конфуций, хорошо разбиравшийся в склонностях и способностях людей, стремился отправить каждого из своих учеников по тому пути, на котором тот мог полнее всего проявить свои таланты. Цзы Хуа, одного из учеников, он считал наиболее пригодным к политико-дипломатической деятельности и направил его поэтому в царство Ци - центр политической жизни страны в то время. Отправляя Цзы Хуа в Ци, Конфуций предоставил ему для снаряжения довольно крупные средства. Когда тот уехал, Жань-цзы, другой ученик, пришел к учителю и обратил его внимание на то, что мать уехавшего бедствует, и попросил позволения послать ей зерна. Конфуций приказал послать некоторое количество зерна. Ученику показалось этого мало, и он попросил дать больше. Конфуций добавил еще немного. Жань-цзы, которому и этого показалось недостаточно, уже по собственной воле послал той много зерна. Тогда учитель и сказал ему, что помочь матери уехавшего, конечно, следует, но также следует помнить, что мать Цзы Хуа бедствует по вине самого Цзы Хуа. Получив большие средства, он потратил их целиком на себя: приобрел тучного, т. е. откормленного, дорогого коня; сшил себе одежду из легких, т. е. дорогих, мехов и даже не подумал о том, чтобы оставить что-либо матери {18}.

Исходя из смысла этого рассказа "Луньюя", следует признать, что словами "тучные кони и легкие меховые одежды" Ду Фу выразил свое осуждение поведению своих бывших товарищей. И вместе с тем высказал осуждение порядков, при которых люди, заботящиеся только о себе, о своем благополучии, отнюдь не остаются на низких постах.