Простор - Исмаил Гезалов

ГЛАВА ПЯТАЯ

НОВОСЁЛЫ ПРИБЫЛИ

1

Большинство вагончиков и палаток всё ещё пустовало в ожидании новосёлов, но всё же в совхозе становилось всё больше людей. Приехали агрономы, кладовщики, фельдшер, подавальщицы, метеорологи.

Образовалась совхозная парторганизация, секретарём которой выбрали Байтенова.

В степи, припорошённые снегом, стояли штабеля досок и кирпича. Везли дрова и уголь. Под навесом громоздились ящики и пакеты с цементом.

Достроили пока только баню и столовую. Но уже намечались контуры других сооружений.

И вот однажды раздался телефонный звонок, и Соловьёв услышал возбуждённый голос Мухтарова:

— Поздравляю, Игнат Фёдорович! Новосёлы уже в пути! Готовьтесь к приёму хозяев. Не гостей, а-хо-зяев! Понимаете? Я вас предупрежу, встретимся на станции…

Рано утром в день приезда добровольцев-целинников на станцию прибыли представители нового совхоза. Борта грузовиков цвели кумачом. Машину, возглавлявшую колонну, вёл Тарас; на полотнище, которое развевалось над кабиной, было выведено на русском и казахском языках: «Добро пожаловать на целинные земли!»

Пурга, бушевавшая в степи несколько дней подряд, в это утро утихла, дали прояснились, небо очистилось от туч, лишь далеко-далеко, у самого горизонта, громоздились белые облака.

На станции Соловьёв увидел колхозников из «Жане турмыса». Председатель колхоза Жаныбалов подошёл к Игнату Фёдоровичу, поздоровался, справился о здоровье, о делах. Кивнув на грузовик, с которого спрыгивали жане-турмысцы, Соловьёв с улыбкой сказал:

— Вы сюда чуть не целым колхозом!

— Сегодня большой праздник, директор, — ответил Жаныбалов. — Встречаем героев-комсомольцев, наших соседей И помощников.

На резвом коне примчался на станцию Алимджан. Он привязал коня к дереву, ласково потрепал его по чёрной атласной шее и, завидев в толпе Тараса, направился к нему.

— Здравствуй, Алимджан! И ты не утерпел, приехал? Це дило. Рад тебя видеть. Сколько ты ещё убил волков?

— В степи шумно стало, волки разбежались…

— Туда им, чертякам, и дорога. Это твой конь? Гарный конь! А как твои овцы?

— Овцы немножко жир нагуливают. На меня не жалуются. А мне с ними скучно… — Алимджан застенчиво улыбнулся. — Мне больше по душе машины, Тарас.

Разговаривая с Тарасом, он оглянулся, и внимание его привлекла затерявшаяся в толпе девушка с букетом искусственных цветов; она стояла, обратив, взор к черневшей вдали оголённой рощице, из-за которой должен был показаться поезд. Девушка была удивительно похожа на Тогжан: такие же чёрные косы, тот же рост, те же плечи. «Почему она тут? — ревниво подумал Алимджан. — Она же сказала, что не будет на станции…» Он рванулся было к девушке, но, не дойдя до неё, разочарованно остановился. Это была не Тогжан. Тарас проследил за Алимджаном взглядом и подавил горький вздох.

А народу на станции всё прибывало. Вездесущие мальчишки забрались на крыши ближних домов, галдели, словно галчата, подбрасывали в воздух потрёпанные шапки. Увидев секретаря райкома, выходящего из машины, они примолкли, но стоило тому шутливо погрозить им пальцем, как на крышах поднялся ещё больший галдёж.

В это время из-за рощи показался поезд. От станции был виден только один паровоз, и казалось, он не двигался, а лишь увеличивался в размерах. Но вот состав стал заворачивать, удлиняться, всё слышней было энергичное пыхтенье, постепенно поезд замедлял ход, и вот он уже остановился у станции.

Грянула музыка. Мухтаров, Соловьёв, представители районных организаций направились к теплушкам, из которых выпрыгивали будущие покорители степи. Вид у них был самый прозаичный, будничнодорожный, в руках — перехваченные ремнями, гро-хмоздкие, с раздутыми боками чемоданы, у многих за спинами рюкзаки, одежда помята, лица усталые, но взгляды горят любопытством, праздничным возбуждением. Новосёлы, видно, не ждали такой торжественной встречи — ребята улыбались смущённо и растроганно, у иных девушек выступили на глазах непрошеные слёзы.

Соловьёв прошёлся вдоль состава, разглядывая приехавших, здороваясь, знакомясь с ними. Возле одного из новосёлов, высокого, широкоплечего парня в распахнутой тужурке, из-под которой виднелась матросская форменка и треугольник полосатой тельняшки, Соловьёв задержался. Парень командовал высадкой, помогал девушкам вытаскивать из теплушки вещи. В нём ничего не было от гостя, новичка — он держался по-хозяйски уверенно и независимо.

Заметив, что за ним наблюдают, парень улыбнулся.

— Вы здешний? — спросил он. — Не знаете, где директор совхоза?

— Знаю, где директор, — усмехнулся Соловьёв. — С тобой разговаривает.

— Здравствуйте, Игнат Фёдорович! А я Саша Михайлов. Привет вам от Ленинграда, от родной Балтики!

— Откуда ты знаешь, что я ленинградец?

— Нам в дороге рассказывали. И сколько вам лет, и как зовут, и откуда вы родом.

— Земляки, значит, — сказал Соловьёв, которому понравились и энергичные действия юноши и его независимая, чуть задорная манера разговаривать. — Что ж, Саша, тогда пройдись-ка по другим вагонам, проследи, чтоб везде был порядок, а потом зови всех на площадь перед станцией…

— Есть, товарищ директор! — весело откликнулся Саша и размашистой походкой зашагал вдоль состава, то и дело останавливаясь, чтобы одних поторопить, других осадить, с третьими перекинуться шуткой, помочь.

А Соловьёв уже разговаривал с девушкой, поразившей его своей необычной восточной внешностью: лицо её, выглядывавшее из-под тёплого шерстяного платка, было смуглое, глаза большие, чёрные, затенённые длинными изгибающимися ресницами, брови тоже чёрные, как вороново крыло, зубы — белей снега, а на пушистой, словно персик, щеке — две трогательные тёмные родинки.

— Ты с Кавказа? — спросил Соловьёв.

— Почти, — бойко отозвалась девушка. — Я из Баку. А зовут меня Геярчин.

— Ге-яр-чин, — по слогам повторил Соловьёв. — Что же это значит?

Геярчин засмеялась.

— Вы моё имя так выговариваете, будто оно китайское. По-азербайджански Геярчин — голубь.

Геярчин познакомила Игната Фёдоровича со своими попутчиками: долговязым, неуклюжим Степаном, слесарем из Ленинграда, и тремя бакинцами: Ильхамом, Асадом и Ашрафом. Асад вызвал у Соловьёва чувство насторожённости: смазливый, стройный, он был одет вызывающе «стильно»: в короткое широкое пальто, высокую шапку — «гоголь», узенькие брюки. Пальто делало фигуру солидной, а ноги казались двумя спичками. «Кто только к нам не едет! — подумал Игнат Фёдорович, критическим взглядом окинув юношу, и тут же осадил себя: — Не спеши с выводами, Игнат! Не суди о человеке по одёжке».

Представляя Соловьёву Ашрафа, плотного, приземистого, с большими руками, в которых угадывалась недюжинная сила, и цепкими лукавыми глазами, Геярчин с гордостью сказала:

— Ашраф у нас художник и кузнец!

Юноша поправил:

— Сначала кузнец, потом художник… начинающий.

Вагоны вскоре опустели. На просторной пристанционной площади состоялся небольшой митинг. Мухтаров поздравил целинников с приездом, пожелал им успехов в труде и счастья в жизни.

— Приехали вы в трудное время, — сказал Мухтаров, — жить придётся в вагончиках и палатках до тех пор, пока на берегу вашего озера не вырастет посёлок. Но вы сами должны его построить. Сейчас всем надо стать строителями. Не скрою от вас — будет очень тяжело. Но мы верим, что вы справитесь и завоюете право на хорошую, интересную жизнь, которая вас ожидает, когда мы поднимем целину.

От новосёлов выступил Саша Михайлов:

— Нас послал сюда комсомол. Страна надеется на нас. И мы оправдаем эти надежды. Мы вдохнём жизнь в пустынную степь!

Сменивший Михайлова бакинец Ильхам, напряжённо-сдержанный, с худощавым, умным лицом, аккуратными усиками и притушенными искрами в глазах, передал привет братскому Казахстану от нефтяников Баку. Он говорил, поглядывая в сторону, где стояла Геярчин, и казалось, это она подсказывала ему горячие слова его речи.

Митинг ещё не закончился, а небо снова заволокли тяжёлые тучи, повалил снег, ветер закружил в воздухе мокрые снежные хлопья, швыряя их в людей, залепляя лица. У Ильхама вырывался изо рта пар, кепка стала белой от снега.

К счастью, Ильхам был последним из ораторов. Новосёлы позавтракали в станционном буфете, расселись по машинам и тронулись в путь — в неизведанные дали, к незнакомым берегам озера с поэтичным, многообещающим именем. Они ехали сквозь снежную, студёную коловерть, напряжённо вглядываясь в степь, надеясь увидеть хоть что-нибудь, что оживляло бы однообразный пейзаж: хоть одинокое деревце, хоть скромную лачугу. Но во все стороны простиралась белая, замутнённая вьюгой равнина. Только уже у озера Светлого из непогодной мути выступили силуэты палаток, вагончиков, низких длинных строений.