Елизавета Петровна. Наследница петровских времен - Константин Писаренко

Велик соблазн связать с этими приключениями ту манеру поведения, которой Елизавета станет защищаться от придирчивой предубежденности императрицы к ней. Казаться распутной, нежели нелояльной. Три нашумевших опалы 1731 г. тому наверняка поспособствовали. Утром 19 (30) мая арестовали сенатора и гвардии подполковника А.И. Румянцева. За прямоту! Грубо, по-солдатски, генерал отклонил предложение Анны Иоанновны возглавить Камер-коллегию. Тут же Сенат на экстренном заседании вынес ему смертный приговор, милостиво смягченный до разжалования и ссылки в деревню. Уже 24 мая (4 июня) Румянцевы покинули столицу.

Вторым пострадал П.И. Ягужинский. Честолюбие генерал-прокурора простиралось до превращения Сената в высший орган управления. Себя граф видел первым министром. И, естественно, законфликтовал с фаворитами государыни, шефами Придворного ведомства – И.Э. Бироном, обер-камергером, и Р.-Г. Левенвольде, обер-гофмаршалом. Дуэт в пику Павлу Ивановичу пролоббировал учреждение 18 (29) октября 1731 г. Кабинета «для порядочного отправления всех государственных дел» из трех персон – канцлера Г.И. Головкина, вице-канцлера А.И. Остермана, тайного советника А.М. Черкасского – и под председательством Анны Иоанновны. Сенат мгновенно утратил шанс обрести статус высшей руководящей инстанции.

А в Кабинете воцарился Бирон, используя свое безграничное влияние на императрицу. Остерман в нем заседал на правах профессионала, лучше кого-либо разбиравшегося в международных проблемах. Черкасского, вероятно, поощрили в качестве компенсации за разорванную весной помолвку Р.-Г. Левенвольде с дочерью князя, В.А. Черкасской, позднее невестой А.Д. Кантемира, супругой П.Б. Шереметева. Головкина пригласили для равновесия. Рупором Бирона в квартете была Анна Иоанновна. Мнение же Ягужинского мог отстаивать тесть – канцлер, если бы, конечно, у обер-шталмейстера хватило на то такта и ума. Увы, не хватило. Не в пример Бирону, Павел Иванович взялся за инструктаж отца супруги без какой-либо деликатности, разгневал старика и в сердцах обругал всю кабинетную затею. Гавриил Иванович пожаловался на зятя царице. Царица разглядела в «оскорбительной выходке» закамуфлированную оппозиционность и 18 (29) ноября охладила Ягужинскому пыл назначением в Берлин в ранге посланника. 26 ноября (7 декабря) несостоявшийся премьер отправился в Пруссию.

Определенно «слишком свободные речи» генерал-прокурора крайне обеспокоили государыню. Именно они побудили ее 17 (28) декабря, в преддверии переезда в Петербург, велеть всем подданным еще раз поклясться в верности ей, а также тому, кого монархиня объявит наследником. В историографии, бывает, иронизируют над сим актом. Между тем переприсяга свидетельствовала о примечательной тенденции, наметившейся в российском общественном мнении. Оно разочаровывалось в собственной избраннице, ибо избранница вместо диалога и сотрудничества с ним окружила себя немцами-фаворитами (Бирон, Левенвольде, Остерман, Миних), к немцам прислушивалась в первую очередь, немцев жаловала прежде всего, через немцев управляла империей. А русских боялась, ожидая от них подвоха в духе «кондиций», которые полтора года назад собственноручно разодрала.

Русские, как обычно, терпели. Однако обида накапливалась, и быстрее у ветеранов великой эпохи. Дерзость Румянцева, похоже, стала первым публичным срывом петровского «птенца», тирады Ягужинского – вторым. Императрица чувствовала, что это значит: симпатии народные постепенно обращаются в сторону той, кого не так давно все же и презирали. Цесаревны Елизаветы Петровны. И для того имелись основания. Во-первых, в январе 1730 г. дочь Петра промолчала. Следовательно, девица умеет извлекать уроки из совершенных ошибок. Во-вторых, красавица мужественно отбивалась в течение года от приставаний ловеласов Бирона, не предавая того, с кем ее разлучили. Что, очевидно, опять же, противоречило прежним, негативным оценкам о ней. Репутация принцессы медленно, но верно выправлялась, и Анна Иоанновна понимала, чего недоговаривают несдержанные на язык критики. Потому и попробовала связать соотечественников словом, запамятовав о финале аналогичной акции Верховного тайного совета в феврале 1730 г. Та клятва не соблюдалась и недели: 20 февраля (3 марта) обещание дали, 25 февраля (8 марта) забрали. Немного стоила и эта, намекавшая на высочайшее желание завещать престол юной Анне Леопольдовне.

19 (30) декабря императрице донесли, что президент Военной коллегии В.В. Долгоруков, стоя в церкви, подсмеивался над чем-то, скорее всего над инициаторами происходившей церемонии. Донесли немцы – майоры-преображенцы принц Людвиг Гессен-Гомбургский и Иоганн Альбрехт. Новость просто взбесила царицу. Не мешкая, арестовали и фельдмаршала, и офицеров свиты, внимавших «шутке». Судили всех в Кабинете 22 декабря (2 января). Сиятельный шутник получил камеру в Шлиссельбургской крепости, благодарные слушатели – разжалование и ссылку. 23 декабря (3 января) на кнут и каторгу обрекли гвардии капитана Юрия Долгорукова, племянника фельдмаршала, гвардии прапорщика Алексея Барятинского и служителя Елизаветы Петровны Егора Столетова. У них обнаружили «зломысленное намерение» «к повреждению государственного общего покоя». Что под этим подразумевалось? Заговор?! Разговоры?! Зато разоблачение троицы позволило императрице 22 декабря (2 января) распорядиться о перевозке из Ревеля в Санкт-Петербург А.Я. Шубина, «хотя по розыску других к ним причастников каких не явилось».

Прапорщика арестовали и обыскали 27 декабря (7 января). Ничего предосудительного в бумагах и вещах не нашли. 31 декабря (11 января) его привезли на берега Невы. 9 (20) января 1732 г. там прочитали высочайшую волю от 5 (16) января: «Шубина за всякия лести… послать в Сибирь». И под вечер конвой с арестантом двинулся в путь. Создается впечатление, что ниточку от Василия Долгорукова к Алексею Шубину протянули умышленно. Очень уж вовремя поспел извет поручика Степана Крюковского на племянника фельдмаршала. И если жестокость к Долгоруковым объясняется местью фельдмаршалу за конституционную активность в 1730 г., то заключение невиновного ни в чем любовника Елизаветы «в самый отдаленной от Тоболска город или острог» под крепкий надзор и без права переписки есть не что иное, как признание царицей своего бессилия перед соперницей. Ведь Шубин пережил то, что Анна Иоанновна мечтала сотворить с Елизаветой и не рискнула, остерегаясь навлечь на себя всеобщую ненависть, а то и спровоцировать дворцовый переворот. Тогда со злобы отыгралась на том, кто слабее, на фаворите. И этим больно уязвила ненавистную сестру.

Впрочем, как ни старалась императрица застать Шубина врасплох, утечка информации в лагерь цесаревны имела место, и ее курьер примчался в Ревель раньше поручика фон Трейдена. Алексей Яковлевич успел и от компрометирующих материалов избавиться, и кое-что из драгоценностей припрятать. Тем не менее Сибири, конечно же, не избежал. В краю самоедов и камчадалов он протомился около десяти лет, пока другой нарочный, императрицы Елизаветы Петровны, не отыскал его и не возвратил обратно в Петербург.

Финальный аккорд трагедии: 8 (19) января Анна Иоанновна навсегда простилась с Москвой, с которой не сошлась характером, и 16 (27) января 1732 г. обосновалась в не столь русском Санкт-Петербурге. Цесаревна опередила императрицу на одиннадцать дней и скорее всего виделась с Шубиным в те четыре дня, что оставались до вручения градоначальнику Б.-Х. Миниху августейшего предписания об отправке прапорщика в Сибирь. Известно письмо цесаревны, адресованное И.Э. Бирону, с сообщением о прибытии в Санкт-Петербург 5 (16) января. Судя по нему, между обоими уже возникли особые отношения, предвещавшие взаимовыгодный политический союз. Первой, похоже, о примирении завела речь Елизавета, в отчаянной надежде с помощью царского фаворита спасти от расправы своего возлюбленного. Бирон на призыв откликнулся, ибо разглядел в набиравшей политический вес принцессе гаранта личной безопасности и политического выживания на случай какой-либо неблагоприятной для немецкой партии конъюнктуры, и, кстати, не ошибся. Да, Шубина обер-камергер не защитил. Видимо, и не пытался, ведая о степени августейшего негодования. Зато впоследствии миссию елизаветинского адвоката при императрице брал на себя неоднократно и не раз отводил от партнерши «громы и молнии», исходившие от Анны Иоанновны[10].

Глава четвертая

Годы ожидания

В Москве Елизавета Петровна проживала в Китай-городе, на Ильинской улице, в доме, некогда принадлежавшем роду Шеиных. В Петербурге облюбовала квартал на отшибе Миллионной улицы, напротив Красного канала и Царицына луга (ныне Марсово поле). В двух дворцах братьев Нарышкиных – Александра и Ивана Львовичей – поселилась сама. Обслуживающий персонал разместила в доме барона В.П. Поспелова. Со стороны Миллионной с цесаревной соседствовал граф Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, со стороны Мойки – осиротевший двор А.И. Румянцева.