Звезда второго плана - Георгий Ланской

– Ты чего это? – рявкнул опер. – Ты брось мне тут истерики закатывать! А ну, вставай!

Он подбежал к ней и, схватив за руку, попытался поднять, но это прикосновение напугало Марину еще больше. Она завизжала так, что опер с перепугу попятился, опрокинул стул и замер, не зная, как реагировать.

– Ну… ты это… ты чего? – повторил он мягче и, подойдя ближе, присел на корточки и прикоснулся к волосам. Она шарахнулась в сторону, вжавшись в угол:

– Н-не трогайте меня!

– Да успокойся ты, никто тебя не трогает…

Он снял трубку и что-то вполголоса проговорил. Всхлипывающая Марина не разобрала ни слова. Поджав ноги к подбородку, она закрыла лицо руками. Дверь открылась, впустив пузатого мужичка с чемоданчиком в руках.

– Ну, чего тут у тебя? – миролюбиво спросил он у опера. Тот мотнул головой в сторону Марины:

– Да вон, истерика… Орет, плачет. Петровича побила.

– А мы щас укольчик, и все пройдет, – спокойно ответил толстячок и открыл чемоданчик. – Да, милая?

Марина сжалась в углу и как завороженная смотрела на приближающегося к ней мужчину со шприцем в руках. Паника подступила к горлу. Толстячок миролюбиво улыбался, разглядывая ее, а потом его взгляд скользнул куда-то вниз, к ногам. Улыбка сползла с его лица, он нахмурился.

– Леня, – сказал он. – А вы девочку где подобрали?

– Да на углу, когда на шалав облаву делали, – раздосадованно сказал опер. – А что?

– Да что-то мне ее вид не нравится. Девочка-то давно на панели?

– А я знаю?! Я ее еще и не допрашивал толком, она сразу реветь начала. Говорит, что певица и вообще мимо шла.

Пузатый мужичок отложил шприц, присел рядом с Мариной и заглянул в глаза. Она тряслась, стараясь вжаться в стену так, чтобы раствориться в ней без остатка. Все мужчины на земле в этот день стали ее врагами.

Разве что этот… от которого пахло больницей, лекарствами и почему-то булочками с ванилью, казался другим.

– Милая, с тобой что-то случилось? – спросил он.

И его голос звучал как-то по-другому, словно голос дедушки, который обнаружил внучку плачущей над разбитой коленкой. Марина замерла, а потом часто затрясла головой.

– Тебя кто-то обидел? – спросил «дедушка».

И она разрыдалась снова, выталкивая из себя прерывистое признание о неудачном походе в клуб, о зеленоглазом насильнике и ноже, впивающемся в щеку. Краем сознания она уловила «Ах ты, господи!», произнесенное опером Леней, но остановиться не могла, выплескивая подробности – маловразумительные от рыданий. Она остановилась, только когда начала задыхаться, а в руку впилась иголка. Проваливаясь в сон, она успела услышать, как опер звонил по телефону, сумбурно пересказывая ее откровения.

– Да, опять нападение. И описание похоже. Выходит, он все еще бродит по району, – сердито проворчал Леня.

Больше Марина ничего не услышала – она крепко спала в неудобном кресле с продавленным сиденьем.

Студия, где снимали «Кулинарную битву», ее разочаровала.

Марина, которая до того видела передачу только по телевизору, наивно предполагала, что ее встретит шикарный интерьер, сверкающие хромом приборы, глянцевые поверхности и неуловимое телевизионное волшебство. На деле студия оказалась крошечной, со стенками из крашеного гипсокартона, который в одном месте – она специально пригляделась – был пробит, очевидно, ударом чьей-то ноги.

От прожекторов было невероятно жарко…

Лена выглядывала знакомых: кому-то даже помахала рукой и показала жестами, мол, перезвонит.

Пока помощники режиссера выставляли свет, Марина скучала, лениво оглядываясь по сторонам, и все старалась сесть так, чтобы не слишком бросалось в глаза ее странное одеяние. Юбку она одолжила у Ленки. Колготки ей дала в больнице пожилая женщина-врач, когда Марину доставили туда для экспертизы. Сама процедура осмотра почти не отложилась в ее памяти. Она смутно помнила сочувствующие взгляды врача, собственные сбивчивые показания и то, как подписывала протокол. Потом ее оставили в покое, дав выспаться и прийти в себя.

Она проспала почти сутки.

В четверг, поздно вечером, она лежала, разглядывая потолок, и вяло думала, что переживала бы изнасилование куда острее, если бы ее не забрали в отделение. Кто бы подумал, что законы физики и тут оправдают себя? Минус на минус дает плюс. Нет, Марина, конечно же, переживала, чувствовала себя препогано, но теперь, когда в голове еще шумело от лекарств, произошедшее казалось сном, омерзительным, гадким, но отчего-то нереальным. И если бы не царапины на шее и руках, не сбитые коленки, она и вправду подумала бы, что все приснилось…

На съемки идти не хотелось, подруга буквально заставила ее выползти из раковины.

Знакомое лицо выплыло из ниоткуда.

Она вздрогнула, словно увидела призрак, прищурилась, рассматривая высокую фигуру в темных брюках и фиолетовой рубахе, словно в прицел. Вот он теперь какой…

Егор Черский был сокрушительно хорош.

В последний раз Марина видела его год назад, когда он съезжал с квартиры. Правда, был еще один эпизод: она выступала в ночном клубе и заметила его за одним из столиков. Потом он исчез из видимости надолго, сменил номер телефона, не отвечал на электронные письма, вычеркнув бывшую соседку из жизни раз и навсегда.

Марина рассматривала его жадно, как смотрят на старого друга, сошедшего с поезда Варшава – Москва, – такого заграничного, лоснящегося от сытости и богатства. Черский раздался в плечах, загорел так, что издалека походил на танцора латино, сменил прическу. Теперь от его длинных, закрывающих лоб волос осталась только лихая брюнетистая челка, взбитая вверх. И только глаза остались прежними, темными и влажными, как маслины.

– Хорош, – одобрительно сказала Ленка. – Это про него ты говорила, да?

Марина кивнула.

– Надо подойти потом. Познакомиться… туда-сюда…

– Сильно сомневаюсь, что с ним у тебя получится «туда-сюда», – усмехнулась Марина. – Этот мальчик играет в высшей лиге, и нам туда ход заказан.

– Ой, да ладно, – отмахнулась Ленка. – Мужики все одинаковые. Две руки, две ноги, посередине сволочь. И вечно хотят трахаться. И этот такой же. Вот зуб тебе даю, если познакомишь, я затащу его в койку. Или он педик?

– Сама ты педик, – обиделась Марина.

– А чего? В Москве это норма, а на телевидении и подавно. Вон какую карьеру сделал. Поди, спит с кем надо.

– У него папахен – олигарх.

– А, другое дело, – уважительно сказала Ленка. – Тогда, конечно, может себе позволить, чтобы все было по любви. Ух, до чего я это богатство люблю и уважаю…

Марина не ответила.

Она долго наблюдала, как осветители выставляют прожектора, а потом, не выдержав, поднялась с места и пошла к Егору, держащему в руках кипу бумаг и просматривавшему их с мрачным видом.