Путаный след - Сергей Давыдов

Из-под машины ему было видно крыльцо комендатуры, неподвижные сапоги немецкого часового. Гремели где-то пустые ведра. Лениво лаяла собака. Взрыва не было и не было. Хотя именно сейчас, он это отчетливо себе представлял, там одна за другой шли тяжелые немецкие машины, сворачивая к аэродрому.

Повезло ему чертовски, что его опоздание никто не заметил. Сегодня-то он выберется из дома пораньше. Но где же взрыв? Неужели рассчитал неправильно, закопав мину не в колею, а чуть в стороне от нее? Нет! Точно так он ставил однажды под Пулковом — и взорвались сразу две машины; одна стала обгонять другую, съехала с колеи, а тут раз — и мина… На разные уловки приходилось идти.

Он вылез из-под «оппеля»: затекла спина, необходимо было хоть немного размяться — и в этот момент к крыльцу комендатуры подлетел мотоцикл, с него соскочил водитель-автоматчик и, что-то крикнув часовому, стремительно взбежал на крыльцо и скрылся за дверью комендатуры.

Буквально через минуту на крыльце появился сам комендант. Он на ходу натягивал на себя плащ, отдавая какую-то команду. Следом за ним на крыльцо вывалилось еще несколько офицеров. Почти сразу к крыльцу подкатила штабная машина, все немцы уселись в неё и куда-то укатили. Ещё через несколько минут к крыльцу подъехал грузовик, полный солдат в мышиных мундирах. Солдаты перепрыгнули через борт и мигом оцепили здание комендатуры, держа автоматы наперевес.

«Ну, кажется, началось, — обрадовался Сверлилкин. Он и сам не заметил, как снова оказался под «оппелем». — Кажется, началось. К развилке поехали! Рожи у всех перепуганные; привыкли фрицы к тихой жизни, понюхайте, чем война пахнет хоть разок!»

Вечером все село говорило о партизанах.

Митька, вернувшись из леса и узнав от матери о том, что на шоссе был взрыв, не сразу догадался, что это сработала их мина, тем более, что точно никто не знал, сколько взорвалось машин: кто болтал, что две, кто — одна, а кто говорил и три. Говорили, что немцев поубивало больше сотни, но, скорее всего, врали, потому что никто на шоссе не был — туда никого не пускали.

— Целый день машины-то стояли, а скопилось их видимо-невидимо, — сказала мать. — Немцы, говорят, там с собаками наехали. Только никого не нашли. Партизаны снова в лес убёгли, говорят! Наконец-то и в наших краях настоящие мужики объявились, слава тебе, господи! Сынок! Я вс в ум беру, что там в партизанах из наших кто-нибудь есть, уж больно место-то удачливо выбрали.

— А где?

— Да на развилке ж!

— Что-о? На развилке…

— Что с тобой, а? Словно маков цвет сделался!

Митька, закусив губу и еле сдерживая подступившие к горлу слезы, буркнул:

— Врете вы все, врете только… Никогда от вас правды нет! — а в уме подумал: «Ну, погоди у меня, Сверлилкин, сегодня ты у меня, леший, не уйдешь. Я тебя услежу!»

— Не ходи из избы никуда. Слыхал приказ-то? После семи всем по избам сидеть. Слышь?!

«Плевал я на ихние приказы! Да я где хошь проберусь, ни один немец не усмотрит!»

— А… ты здесь, — сердито вздохнул Сверлилкин, входя в сарай и увидев Митьку. — Обижаешься? А зря. Должен я был провести испытания. Ещё не всё у меня получилось, как надо…

— Ну уж нет, — перебил Митька. — Ну уж нет! Сегодня-то вместе.

— Вместе, так вместе. Тебя ж, дурака, не убедишь. Эх, парень, попадем мы с тобой… ладно, ладно. Не сердись ты! Имеешь, конечно, право, раз мины нашел, никто не спорит. Только сумеем ли пройти? Немцы посты расставили.

— Пройдем. Я знаю как.

Поздней ночью обойдя все немецкие посты, они прокрались к развилке и установили сразу две мины. Когда ползли назад, Сверлилкин шепнул:

— За мной ползи, что-то покажу.

Добравшись до сарая, Сверлилкин взял фонарь, и через минуту они с Митькой были в погребе Шашкина.

— Ну, парень! — сказал Сверлилкин, ставя фонарь на сундук и вытирая рукавом пот с лица. — Это тебе не сверло заточить! Здесь не бойся, можешь хоть кричать. Так. Зачем я тебя сюда привел… Ага! Во-первых, нам с тобой надо почиститься как следует. Давай-ка, чтобы ни одна собака не придралась. Вот так. Ещё давай. А теперь смотри.

Луч фонаря скользнув по стене, высветил гору старых корзин и ломаных глиняных кринок и жбанов, хранящихся зачем-то в углу погреба. В этой же куче Митька успел разглядеть и несколько седел и хомутов.

— Вон где хомуты-то да седла, — присвистнул Митька. — А всё кричал на собраниях, что ничего в колхозе нет! Вот волчина! Ну и Шашкин!

— Ладно. Не до этого теперь. Здесь у меня четыре штуки припрятано. Понял?

— Что? — сиплым шепотом переспросил Митька. — Здесь? — Ему сразу показалось в погребе очень страшно, страшней, чем на развилке.

— Мины здесь… а Шаш… а вдруг…

— Хватит тебе трястись! «Вдруг!» Минер ошибается только раз. У него «вдругов» не бывает! Да я вижу, ты совсем сдрейфил, а? Может, откажешься?

— А если… если он найдёт, дяденька Сверлилкин? Что тогда будет-то?

— Не советовал бы я ему находить, — буркнул Сверлилкин. — Если жить хочет, не советовал бы… Тебе его жалко, что ли?

Митьку даже передернуло.

— Он гад! — закричал он, забыв, где находится. — Он троих немцам выдал. Колькиного батю, Павликова братана и сеструху. Заявил, что они работать не хотят, Их сразу в лагерь увезли. А говорят, не в лагерь, а расстреляли за Домовщиной в лесу, и всё. Вот что Шашкин наделал! Жаль мне его! Пусть рвется!

Сверлилкин долго молчал, потом сказал, отчеканивая каждое слово:

— Если со мной что-нибудь случится, подождёшь недолго, может, вернусь. Если нет — придёшь сюда, вот тебе, — он сунул Митьке в руку отмычку. — Будешь ставить по одной мине. Место каждый раз выбирай другое. Хорошо запомнил?

— Ну.

— Видел, как я ставил?

— Ясно дело.

— А теперь пошли. Эх и долбанёт сегодня!

— А завтра ещё! И послезавтра!

— Мин хватит. Хоть на год!

Сверлилкин не знал, что уже через три дня будет далеко от этих мест и никогда в жизни больше не увидит Митьку.

Утром на развилке, едва началось интенсивное движение, прогремел взрыв. Он был намного сильнее первого, его гул долетел до автомастерских.

Но на следующий день мина не взорвалась…

Глава VI

МИНА НА СТОЛЕ

Целый день с утра лил дождь. Тучи, тяжелые, словно выкованные из черного гремучего железа низко нависли над селом, и не было в них ни одного оконца, ни одного просвета

В мастерской свет горел, словно ночью.

Сверлилкин под разными предлогами несколько раз выходил из мастерской. Стоял под дождем, прислушивался.

Взрыва не было.

В чем же дело? Мину они с Митькой установили у самого въезда на развилку. Давно уже должна бы рвануть. В чем же дело?

Минул полдень. Взрыва не было.

Механику Соколову нездоровилось.

Он сидел у себя в конторе и поминутно пил воду, его мучила лихорадка, горло всё время пересыхало, губы обметало и стягивало жаром.

Он вынул из подмышки градусник. Тридцать восемь и пять!

Несколько раз звонил Штубе. Беспокоился о здоровье своего механика. Прислал с вестовым жаропонижающее. Но когда Соколов сказал, что неплохо бы ему съездить в Брянск, показаться врачам, Штубе, помолчав, посоветовал полежать дома. Совет этот был равносилен приказу. Отлучиться из мастерских Соколов не мог.

Он отодвинул ящик стола и, положив на место градусник, снова взялся за стакан с водой. Тридцать восемь и пять! Это с утра. Что же будет вечером!

Еще три дня назад Штубе не только бы отпустил его в Брянск, а сам бы подал машину с личным приказанием отвезти его в госпиталь. Но после этих взрывов на развилке Штубе сразу переменился. Кажется, он теперь никому не доверяет. И если не принимает крупных мер, то лишь из-за того, что ему необходимо достроить аэродром. Штубе — опытный организатор, он, без сомнения, занимал раньше какой-нибудь высокий административный пост, неспроста он так смекалист и изворотлив.

Одни его приказы с этими льготами и заигрывание с населением чего стоят! «Я — добрый немец, я не такой, как все…»

Но как нынче переменился этот «добрый немец»! Где его льстивые интонации, где его вежливость? Нервы, сплошной психоз. А эта его фраза по телефону: «Дайте мне только сдать аэродром!»

Соколов развернул еще один порошок, присланный Штубе, и, изогнув бумажку лодочкой, налил стакан воды, но не успел принять лекарство, зазвонил телефон.

Снова звонил Штубе.

— Господин инженер-механик, — сказал комендант по-немецки, и голос его звучал удивительно спокойно, Соколов даже уловил в нем некие ласковые нотки. — Господин инженер-механик, я готов отпустить вас в госпиталь. Я прикажу отвезти вас, если к завтрашнему утру вам будет всё так же плохо. А сейчас прошу ко мне на обед. Отличное мясо, господин инженер-механик, лучше всякого лекарства! У вас есть плащ, господин инженер-механик?