Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 1 - Владимир Лиштванов

– Но ведь это грех, так поступать, без венчания.

– Прости, не сдержался! Ты меня просто сводишь с ума! Я не нахожу места, без тебя!

– Вы мне тоже симпатишны, – слегка зардевшись, призналась Дуня.

– Вот видишь! Само провидение хочет, чтобы мы были вместе, а ты противишься!

– Нет, – горячо ответила Дуня, открыв глаза и устремив на Сергея сияющий взор, – я согласная! Но вы меня не обманите, Сергей Григорич, не бросите?

– Как ты можешь так говорить? – пылко проговорил Сергей и снова начал целовать и ласкать счастливую девушку.

В это время в коридоре послышался громкий женский крик: «Дуня!».

– Ой, это Александра Никифоровна, ваша матушка, – спохватилась Дуня, – я слишком долго у вас замешкалась, а у меня же ещё уйма дел! Меня Александра Никифоровна ругать будет!

Она быстро встала с кровати и одернула платье. На новой простыне показалось кровавое пятно. Увидев это, Дуня проговорила сконфужено:

– Ах ты, Господи, я вам простыню испачкала! Давайте я её заберу.

Сергей встал с кровати, а Дуня сняла испачканную простыню. Сергей снова привлек её к себе и поцеловал. Она слегка отстранилась от него и сказала:

– Мне пора идти!

– Когда все улягутся спать, – тихо проговорил он, – приходи ко мне!

– Хорошо! – так же тихо согласилась она.

Сергей выпустил Дуню из объятий, и она поспешила выйти из комнаты с грязной простыней в руках.

Довольный всем, что произошло, Сергей переоделся и вышел из дома, решив прогуляться по городу перед сном, с наслаждением и лёгким трепетом ожидая предстоящую встречу с Дуней.

Выйдя на Московскую улицу, он убедился, что был не одинок в желании совершить вечернюю прогулку.

Вечер был тихим и теплым. Многие добропорядочные граждане вышли прогуляться на свежий воздух. Большинство гуляли парами, но многие, как и он, совершали прогулку в одиночестве.

Не успел Сергей пройти по улице пару десятков шагов, как сзади окликнули:

– Поручик Михалёв!

– Сергей обернулся. К нему быстрым шагом приближался поручик Токарев, бывший сослуживец по Московскому гарнизону. Токарев был на пару лет старше.

– Николай, Токарев! Какими судьбами? – удивленно спросил Сергей, протягивая руку для рукопожатия.

– Молодые люди обменялись крепкими рукопожатиями.

– Меня направили служить в запасной полк, расквартированный в вашем городе, – проговорил Николай.

– Это тот, что на Дворянской улице?

– Так точно!

– Да, знаю его. Давно прибыл к нам?

– Нет, всего сутки, как здесь!

– Я рад нашей встречи!

– Взаимно!

– Ты завтра во второй половине дня будешь свободен?

– Да.

– Тогда приходи к четырнадцати часам к нам на обед, я познакомлю тебя с отцом.

– Благодарю, обязательно приду!

– Наш дом расположен на Первой Сергиевской улице, здесь не далеко. Скажешь извозчику: «К дому купца Михалёва». Они знают наш дом.

– Обязательно буду, а сейчас извини, позволь откланяться. Честь имею!

– Честь имею.

Молодые люди расстались. Токарев пошел по своим делам, а Сергей ещё немного погулял, пока ночь полновластной хозяйкой не окутала весь город.

Вдоль всей Московской улицы зажглись электрические фонари, и Сергей пошел домой, в радостном предвкушении очередной встречи с Дуней.

Глава седьмая

Брусилов не ошибся. Спустя пару дней на окопы, занятые полком в котором была рота Ефима, обрушились сотни снарядов противника.

Неприятель начал артиллерийскую подготовку, длившуюся около получаса. Вскоре стрельба прекратилась и впереди появилась цепь людей с ружьями, одетых в незнакомую военную форму светло-серого цвета с голубоватым оттенком.

– Австрияки! – прокатилось по окопам.

И тут же последовала команда:

– Беречь патроны! Подпустить противника как можно ближе! Открывать огонь на поражение и наверняка!

Первая атака австрийцев была успешно отражена, но за ней последовала вторая, а потом третья, четвертая…. Вскоре шальная пуля ранила Ефима в плечо – он ощутил жгучую боль, а рука перестала слушаться команд хозяина.

Подоспевший фельдшер перевязал Ефима, и боль слегка утихла.

Вечером, когда долгожданные сумерки опустились на землю, накрыв воюющие стороны ночным покрывалом, Ефим вместе с несколькими ранеными был отправлен в этапный лазарет.

Там ему тщательно обработали рану, наложили чистую повязку и отправили в палату отдыхать.

Всю ночь Ефим не мог заснуть от дергающей боли в раненой руке и только к утру задремал.

Утром его разбудила миловидная молоденькая сестра милосердия в черном платье, белой косынке с белоснежным кокошником, в белом переднике и накрахмаленных манжетах.

После всего, что пережил Ефим в окопах, появление этого ангельского создания показалось продолжением какого-то прекрасного сна, но боль в раненой руке вернула его к суровой действительности.

Сестра повела на перевязку. С перевязанной рукой Ефим вышел на улицу.

Была середина осени, но в отличие от средней полосы России, здесь она была мягче и теплее.

Ефим окинул взглядом двор казенного здания, где расположился этапный лазарет и заметил раненого казака, примостившегося на груде бревен. Казак что-то сосредоточенно писал в толстой тетрадке. Ефим понаблюдал за ним некоторое время, а когда тот оторвался от записей, решился подойти и заговорить.

– Здоров, служивый, – приветствовал он казака.

– Здоровей видали, – угрюмо ответил казак, с трудом отрываясь от нахлынувших мыслей.

– Никак тоже стихи пишешь?

– С чего ты взял, – явно не довольный тем, что лезут с расспросами, пробурчал казак.

– Я сам стихи сочиняю, вот только все не соберусь их записывать.

– Нет, это не стихи, – уже мягче проговорил казак.

– А что, коль не секрет?

– Да задумал я написать книгу о жизни казаков, вот и записываю происходящие события, для памяти.

– Эко куда хватил! – удивился Ефим.

– А что? Вона, графия, помещики, богатеи всякие, пишут о своей жизни. А нам, казакам, запрещено, что ли чай?

– Ну, ты и даёшь, – восхищенно проговорил Ефим.

– У нас в станице, тоже много чего интересного происходит, успевай лишь записывать. Вона, анадысь, друзьяк мой, станичник загулял с замужней бабой, жалмеркой, а затем вообще увёл её от живого мужа. Разве это не роман? Похлещи твоего графа Толстого, будя! А сейчас, во время войны? Успеваешь только помечать в тетрадке интересное, чтоб не забыть, для памяти. Да и сами казаки древней многих народов России – матушки.

– Эко куда тебя понесло.

– А что, наши станичные старики гуторят, что донские казаки пошли ещё от воинствующих амазонок древних времён. Мы их прямые потомки.

– Не может такого быть!

– Истинную правду гуторю, – проговорил казак и осенил себя крестным знамением, – к нам на Дон, ещё до войны, ученые люди приезжали, курганы раскапывали, а там могилы находили с бабьими скелетами. Так в курганах, где бабьи кости были, находили ещё мечи, ножи, копья и наконечники стрел. Там же были и бабьи украшения – четки, золотые гребни и разные другие вещи, которыми пользуются только бабы. Ученые люди гуторили, что это могилы женщин – воинов, которые проживали в степях Дона много веков назад, и называли их «амазонками».

– Не верь ему солдатик, – вмешалась в разговор молоденькая сестра милосердия, которая тихо подошла к разговаривающим и остановилась, заинтересовавшись беседой, – ученые люди говорят, что казаки произошли от беглых крепостных крестьян Орловской, Тамбовской и Воронежской губерний. Они сбежали на Дон от господ, да там и осели на постоянное жительство. Это было ещё при правлении матушки-императрицы Екатерины II.

– Да нехай так гуторят. Какие крестьяне и сбежали на Дон, так у нас их «пришлыми» до сих пор прозывают, – обиженно проговорил казак, – а донские казаки произошли от амазонок. У наших казаков даже язык свой есть, отличный от великорусского и иных народов России, проживающих в наших местах.

– А ну, скажи, что-либо на нём, – заинтересованно проговорил Ефим.

– Непосвященный не должен его слышать, а тем более в присутствии бабы. На нем гуторят только казаки промеж себя, а бабам не положено его знать.

– Да брось ты, казак, – стала поддразнивать его сестра милосердия, – всё ты здесь выдумал, так уж честно и скажи, а не морочь людям голову!

Казак зло взглянул на сестру милосердия и произнёс несколько фраз, на каком-то мелодичном, свистящем языке, похожем на пересвист лесных птиц весной.

Сестра милосердия фыркнула и пошла по своим делам, а Ефим произнёс удивленно:

– Здорово у тебя получилось! Ну, и что ж ты сказал?

– Я сказал, что бабам никогда не следует верить. У них одни только глупости, гадости, да пакости на уме.

– И давно ты ведёшь записи?

– Да почитай ещё мальцом был. Лишь научился писать и читать, так меня уже тянуло всё записывать на бумаге. Бывало, станичные хлопцы начнут драку промеж собою, а мне интересно, кто первым начал, за что стали драться, кто победил. Всё это у них расспрошу, а затем записываю в тетрадку. У меня накопилось уже несколько таких тетрадей.