Русский медведь. Цесаревич - Михаил Ланцов

— Ваше Величество, отмолимся! — Произнес Патрик.

— Просим. Ведь совершенно любопытство съест, — добавил Франц.

В общем, после нескольких минут весьма тактичного расшаркивания, Петр уступил и разговор перешел в совершенно иное русло, а потому желающие его послушать вскоре снова занялись своими делами. Да и что интересного может быть в довольно заумной игре, когда вокруг столько танцев, алкоголя и веселья? Тем более, что вполне обособленный балкончик, на котором разместилась компания, очень помогал отслеживать ненужные уши, визуально наблюдая их.

— Полагаю, господа, что мы достаточно задурили голову участникам этой ассамблеи, а потому можем переходить к делам. Уважаемый Иоганн сказал, что вы хотите со мной о чем‑то серьезно поговорить. Я вас слушаю, — произнес Петр и откинулся на спинку кресла.

В свои двенадцать лет он казался значительно старше. Аномально высокий для такого возраста рост, неплохое физическое развитие, вызванное правильным питанием и активным занятием спортом, и глаза…. Если по общему внешнему виду Патрик мог дать Петру лет семнадцать–восемнадцать, то глаза его совершенно выводили из равновесия. Ну не может так смотреть подросток. Даже царственный.

— Ваше Величество, — вкрадчиво начал Лефорт. — Мы знаем о том, что вы с сестрой не сможете миром поделить престол. Она не уйдет, когда вы пожелаете взять власть в свои руки, а вы…

— Вы не согласитесь оставаться в ее тени, — завершил фразу Франца Патрик.

— Допустим, — кивнул Петр.

— Мы хотим предложить свои услуги вам.

— Как более вероятному победителю в этом споре? — С легкой усмешкой спросил царь. — Ну же, не лукавьте.

— Да, Ваше Величество, — после слегка затянувшейся паузы произнес Лефорт.

— Кроме того, у нас с Василием Голицыным наметились определенные разногласия. Да и ваши успехи нас впечатлили.

— К сожалению, я не могу принять ваше предложение, — чуть подумав, ответил Петр. — Вы служите моей сестре, и я не знаю, что вы задумали. Двойной службы мне не нужно. А если вы и выйдете в отставку от нее, то взяв вас к себе, я вызову совершенно ненужное возмущение с ее стороны. Софья баба с гонором. Таких вещей не простит.

— Но…

— Если вы действительно хотите перейти ко мне на службу, то должны не только продемонстрировать готовность пойти на определенные жертвы, но и с умом все провернуть. Глупые исполнители мне не по душе.

— Жертвы? Принять православие? — Спросил Гордон, ревностно держащийся за католичество.

— Зачем? — Удивленно вскинул брови царь. — Мне это без разницы. Христианин — и ладно. Если бы Всевышнему было угодно указать, по какому конкретному ритуалу ему следует поклоняться, то он давно бы вмешался. Раз этого не происходит, то ему без разницы. И в таком случае, кто я такой, чтобы кривить носом? Посему лично для меня нет никакой разницы, к какой из ветвей христианства вы относитесь.

— Что нам нужно делать? — Подумав несколько секунд, спросил Патрик.

— Нас видели вместе, поэтому никаких действий в ближайшее время предпринимать не стоит. Можете продолжать ходить к уважаемому Иоганну для игр в «Большие шашки». Но не часто. Через него и будем держать связь, если потребуется. Лично встречаться не станем. Да и с подручными моими вам видеться не желательно, дабы исключить подозрения. Это ясно?

— Да, Ваше Величество, — хором ответили оба.

— По прошествии пары недель начинайте в кабаках, да в прочих присутственных местах жаловаться на здоровье. Но старайтесь так, чтобы не только до ушей Василия Голицына дошло, но и до ваших сослуживцев. Выберете себе какой‑нибудь недуг, что с возрастом приходит, да мешает военной службе, и придерживайтесь его. А месяцев через семь–восемь попроситесь в отставку по состоянию здоровья. Но не в один день, а с каким‑либо перерывом. Дескать, совсем слабы стали. Васька вас, конечно, сразу не отпустит, но и долго отказывать не станет. Я уверен, что после вашей просьбы пошлет своих людей поспрашивать о реальном положении дел. Вот и поможет вам, что сослуживцы ваши, честно и ответственно, поведают о вашей немощи, которая за эти месяцы весьма им надоест.

— А коли не отпустит?

— Отпустит. Ему ведь нужно ваше доброе отношение, да уважение при слободе. Одно дело, когда крепкий и здоровый генерал хочет уехать в Шотландию и, вероятно, не вернуться. И совсем другое дело, если он же, потерявший все здоровье на службе, желает уйти в отставку и поселиться в Немецкой слободе. Не скажу насчет пенсиона. Может и выделит. Хотя Софья не очень жалует такое. Как уйдете в отставку — так и сидите спокойно. Наслаждайтесь жизнью. Бездельничайте. По истечении еще нескольких месяцев я приглашу вас на работу к себе по письменному контракту. Всем объявим, для прокорма, так как места будут довольно скромные и не пыльные. Дескать, совсем захирели без казенного жалования, вот я и помог вам старость встретить достойно. Тем более что, полагаю, за эти полтора–два года у меня на службу до полусотни ветеранов разного толка придет. Вы поняли меня?

— Полностью, — несколько задумчиво произнес Лефорт одновременно с кивком головы Гордона.

— Иначе, извините, не могу. Пока Софья с Голицыным на османских походах не обожгутся, обострять мне с ней не с руки.

— Так поговаривают, что османы слабы. Отчего же Василию не преуспеть?

— Давайте не будем забегать вперед? — Улыбнулся Петр.

— Османы будут готовы к нападению? — Несколько нерешительно решил прощупать ситуацию Лефорт.

— Не более чем обычно. Проблема в самом Василии и его подходе к делу. Он не полководец ни в коей мере. Дипломат — возможно. Я наблюдаю за его делами, держа, так сказать, руку на пульсе.

— Вы такого невысокого о нем мнения? — Удивился Гордон. — Отчего же тогда опасаетесь?

— Как полководец он мне не помеха. Но как сладкоголосый соловей промеж стрельцов или иных Василий чрезвычайно опасен. А развязывать гражданскую войну по типу той, что была в Англии, я не хочу. Мне миром и возможно меньшей кровью нужно власть взять.

Глава 7

5 мая 1685 года. Плещеево озеро. Учебно–тренировочный центр «Заря» [10]

Утро выдалось морозным. Даже немного прихватило лужи легкой корочкой льда. Поэтому волей–неволей бодрило любого, кто в этот ранний час решал выбраться из жилых помещений. Никому этого не хотелось, но приходилось. Сроки и неустанный контроль, установленные Петром Алексеевичем вынуждали действовать без волокиты. Вот и командующий всем окрестным сумасшествием, Федор Матвеевич Апраксин ни свет, ни заря стоял на крыльце довольно скромной избы и смотрел на берег озера, где уже начали оживать дела, развернутые еще прошлым годом.

— Ну как, Федь, любуешься? — Спросил, вышедший за ним следом Головкин.

— Никак привыкнуть ко всему этому не могу. Особенно к этой башне, — кивнул он на сорокаметровую вышку оптического телеграфа, — и тому сараю. Зачем их строили? Ладно. Эти вон, как птицы сидят на этакой верхотуре круглые сутки и перемигиваются лампами. Иногда и польза бывает. Но сарай‑то зачем? Вон, приглашенный корабельный плотник, отработавший всю жизнь на верфях Амстердама, глаза только и округлил, подивившись нашей дикости, да неумелости.

— А что, у них не так?

— Не так, конечно. Он говорит, что даже не слышал, чтобы большие корабли в сараях строили. Да и зачем? И чем Петру Алексеевичу не нравится по–голландски корабли рубить? Люди‑то недурно в таких делах понимают. Всяко лучше нашего, — махнул рукой Федор Матвеевич.

— Это ты зря, — хлопнул его по плечу Гавриил Иванович. — Государь наш — голова! Видел, какие станки сделал для выделки нитей да ткачества? Вот!

— Так‑то станки! — Возразил Апраксин.

— И как он их измыслил? Помнишь? Продумал все, на бумаге изобразил, а потом плотников подрядил выполнять. Да и потом, со слов тех, кто с ним трудился, отладку проводил быстро и толково. И не на глазок, а расчеты какие‑то вел, да такие, что многоопытные плотники не поняли ничего. Цифры, буквы, да значки какие‑то. Но все делал споро и точно. Ни одной ошибки не было. По крайней мере такой, чтобы все переделывать надобно было. Неточности — то да, но незначительные. Но кто же от них может уберечься?

— И что с того? — Чуть прищурившись, спросил Апраксин, пытаясь понять мысль своего сотоварища.

— Помнишь ли ты, как тот корабел голландский сказывал про дела свои и работы?

— Хорошо помню. Не раз, поди, беседовали.

— Так ведь не ты один. Забыл разве, как я пытался прознать о том, как они расчеты делают? И что он мне каждый раз отвечал?

— Что настоящий мастер пропорции добрым глазом видит и в расчетах не нуждается[11].

— Вот то‑то и оно, что не нуждается. — Усмехнулся Головкин. — Меня тогда думки и взяли. Отчего их мастера, что на глазок все способны оценить да измерить, станков, что Петр Алексеевич измыслил, первыми не соорудили? Ведь добрые станки. Их любой заводчик с руками оторвет, предложи мы их на продажу. Столько ткани делаем, что вся остальная Москва не угонится, а всего сотня душ при мануфактуре состоит. Вон — всех наших служилых добро одели, да рванья более не терпим, даже у простых крестьян, что Государю служат. И торг держим. Да так, что даже в Англию увозили нашу ткань из Кукуя. Немного, но то важно само по себе. Раньше ведь они нам везли и никак иначе. И денег станки приносят изрядно. Без них, почитай ни этой затеи не было, ни дороги, да вообще практически ничего из начинаний Государя нашего.