Русские сумерки - Олег Кулагин

Рукав куртки начинает тлеть. Но это фигня!

– Осталось немного, – бормочет Петрович.

И псевдоволки уже близко.

Один догоняет, заходит сбоку. Какое-то время идёт параллельным курсом. Я почти физически чувствую его взгляд. А потом он бросается наперерез!

Отец вскидывает «грач», только выстрелить не успевает – теперь незачем.

Уши закладывает от визга, и дым горелой плоти бьёт в ноздри. В паре шагов от меня корчится почерневшее тело монстра. Столб белого огня прожёг его насквозь!

Мы проходим мимо.

Стая чуть отстаёт, но упорно движется следом.

Призрачно-голубое сияние вырастает на полнеба. И вокруг становится удивительно безмятежно.

Асфальт больше не взрывается у нас под ногами.

Мы одолели полосу огня? Значит, теперь ничто не остановит псевдоволков?!

Холодея, я оглядываюсь. И различаю вдали повернувших назад мутантов.

Струсили, твари!

Я перевожу дух. Выдавливаю:

– Всё-таки отвязались! – Добавляю с надеждой: – Может, и высшие – отвяжутся?

– Эти – вряд ли, – хмурится Петрович.

– По крайней мере, мы прошли Мясорубку…

Отец вздыхает. И я смотрю на него с удивлением:

– Ещё не прошли?

Петрович криво усмехается. Вглядывается вперёд – туда, где голубые молнии змеятся над крышей заводского корпуса. И глухо отвечает:

– Ещё не совсем…

Разрушенное здание. Длинные стебли изменённой травы пробиваются между обломков. Вьются вдоль уцелевшей стены. Трава не зелёная, а серая – будто высушенная палящим солнцем.

Но солнца здесь нет. Уже четыре года…

Вместо него – мертвенный свет, озаряющий укрытое пеленой небо. Источник света – где-то рядом, за ближайшими развалинами.

Мы его обойдём.

Петрович ведёт по узкой полосе сохранившегося асфальта.

Слева – до самых развалин – всё перепахано, как после бомбёжки.

Справа – высокий, заросший фиолетовой плесенью забор. А дальше – трёхэтажный дом, уцелевший в стекловидной массе, будто муха в янтаре. Там размещалась дирекция завода, а сейчас что-то неприятно пульсирует внутри, за матовыми глазницами окон. Едва мы поравнялись с домом, я опять ощутил странный холодок – почти как тогда, с проклятой живой паутиной…

Двигаемся молча.

Наш вожак совсем не спешит. Идёт, будто вдоль обычной улицы.

Но по его напряжённой спине я чувствую, как тяжело даётся ему каждый шаг.

Обогнули дирекцию и остановились.

Почему?

Петрович замер напротив огромного матового наплыва – того, что тянется от здания дирекции до соседнего дома.

Отец вопросительно кашляет. И Петрович глухо объясняет:

– Тут был проход… Раньше, когда ходил Белик.

Соседний дом – тоже запечатан в мутном стекле. Кажется, это бывший цех. Метров на пятьдесят тянется влево. А дальше начинаются подсвеченные голубоватыми сполохами развалины…

Что теперь? Возвращаться, чтоб отыскать другой проход?

Назад, через пояс огня, к ожидающей нас стае мутантов?

Или прямо в лапы к высшим?

Отец и Петрович молча смотрят на развалины. О чём думают? Ведь все равно выбора нет.

Я взмахиваю рукой, указывая вперёд:

– Значит, идём туда…

Отец оглядывается, будто хочет что-то сказать. Но так и не говорит ни слова. Лишь слегка хлопает меня по плечу.

А Петрович делает жадный глоток из фляги. И сплёвывает под ноги:

– Идём!

Запах озона становится острым.

Низкий гул, который раньше едва угадывался, с каждой секундой ощутимей давит на барабанные перепонки.

Мы карабкаемся через перемешанные с землёй куски бетона. Обходим глубокую воронку – я всматриваюсь и различаю на её дне мумию зубастого чудища. Длинное высохшее тело почти разрезано пополам, исполосовано глубокими ранами.

Чуть в стороне, у искорёженной трансформаторной будки, – что-то бесформенное. Лишь по торчащим осколкам костей можно угадать останки живого существа…

Для любого трикстера это означает «Стоп!».

Но мы не останавливаемся. Не поворачиваем назад.

Теперь правила отброшены.

Осталось одно-единственное – никогда не терять голову. И потому я иду вперёд, стараясь ступать след в след за вожаком.

Сердце колотится: так громко, что мне чудится – каждый удар эхом отдаётся под сводами разрушенного цеха…

За расколотой стеной – широкий пустырь. Его края теряются в тумане. Всего несколько уцелевших зданий угадывается вокруг неясными силуэтами. И ближний среди них семиэтажный корпус института – мрачный, тёмный, зияющий глазницами выбитых окон.

Лаборатория отца – у самой крыши. Окна выходят в сторону промзоны. Оттуда и правда можно смотреть на это.

Я думал, что будет страшно.

А оно – красивое… Ещё красивее, чем алый цветок.

Воздух над пустырём колышется, словно в полдень над горячим асфальтом. И там, в зыбком мареве, как снежинки на свету, вспыхивают мириады искр. Кружатся в причудливом танце.

К яркому зрелищу не хватает лишь мелодии. Вместо неё – монотонный гул, который я чувствую даже кожей…

Мы сворачиваем. Двигаемся вдоль кромки развалин. Вероятно, Петрович думает опять выйти к маршруту Белика.

Но через десяток шагов мы оказываемся у края обрыва. Раньше он был замаскирован дымкой. А сейчас…

Я осторожно смотрю вниз и торопливо отшатываюсь.

Очень высоко – дна не видать в тумане. Отвесная, будто срезанная лезвием стена.

Тут не спустишься.

Петрович и сам это понимает. И потому мы идём вдоль обрыва – напрямик через пустырь.

Туда, где хаотично клубятся эти красивые искры.

Я зачарованно их разглядываю.

Из хаоса рождаются полосы, круги… Сверкающие блёстки начинают складываться в настоящие геометрические фигуры. Лишь на мгновение. Опять рассыпаются и заново складываются, будто кто-то встряхивает огромный калейдоскоп.

Петрович ускоряет шаг.

Мы уже почти бежим, проваливаясь в изрытую землю.

А «снежинки» над пустырём порхают в новом танце. Причудливые фигуры сливаются в одну огромную, заслоняющую полнеба. Там, внутри, мерцает многогранник. Мерцает и вращается – как ротор в электромоторе.

Или как нож в мясорубке…

Мы бежим ему навстречу!

С каждой секундой он ускоряется. От мелькания огней уже рябит в глазах. А от нарастающего гула закладывает уши и начинает болеть голова.

Я спотыкаюсь. Мне плохо и жутко.

А ещё стыдно.

Чем я тут собирался хвастать перед мальчишками?

Дурак!

Может, ещё не поздно повернуть? Если спрячемся в развалинах, вдруг нас не найдут – и волки, и те, двуногие?

Петрович оглядывается, указующе машет рукой. Что-то выкрикивает.

Я тоже всматриваюсь в дымку – впереди над обрывом. И сердце радостно ускоряется – да ведь там мост!

Спустя десяток шагов картинка ещё яснее. Не мост, а рухнувшая поперёк огромной трещины в земле опора высоковольтной линии. А нам без разницы – главное, по ней мы переберёмся на другую сторону!

Выскочим из смертельной, сверкающей карусели…

Туда, где за пропастью угадываются очертания торгового центра «Экватор». Я помню, отец показывал на карте, это предел зоны поражения. Если дойдем – там нас уже не достанут!

Петрович ловко вскарабкался на ржавые перекладины. Я лезу следом, хватаюсь за неровные, будто иссечённые дробью стальные балки. Это даже хорошо, что они ржавые, – не так буду скользить!

Слышу за спиной дыхание отца.

Все трое уже на пути к спасению.

Мы двигаемся по квазимосту с удивительной лёгкостью. В иных обстоятельствах я б не осмелился на такой аттракцион. Слишком боюсь высоты!

А сейчас пофиг… Пофиг, что, сорвавшись, будешь лететь вниз десятки метров – до того, как вдребезги разобьёшься. Вниз лучше вообще не смотреть – только на спину Петровича и на искорёженные балки, за которые надо цепляться.

Тот край обрыва уже совсем близко.

Маячат в дымке остатки продуктового магазина «Антошка», на заросшем травой крыльце валяется скрученная спиралью почернелая вывеска…

Ещё чуток, и мы спрыгнем на ту серую траву!

Закончится бездна у нас под ногами…

Что такое?

Почему вдруг застыл наш вожак? А теперь и вовсе пятится назад. Теперь, когда спасение так близко!

Он что, сошёл с ума?!

Я едва не выругался – грязным трехэтажным матом, как Мишка Копоть. Но слова не успели родиться из пересохшей глотки.

– Стоять! – рявкнул кто-то чужой.

И пуля вышибла искру о перекладину рядом с ногой Петровича.

Я оцепенел. Отец шагнул ближе, пытаясь меня заслонить. Только это было бессмысленно. Сразу несколько стволов глядели в нашу сторону – целая бригада, засевшая в развалинах «Антошки».

Теперь они уже не прятались. Ухмыляясь, лезли через полуобвалившуюся кирпичную стену. И с автоматами наизготовку двигались редкой цепью к лежащей высоковольтной опоре.

Половина – в импортном камуфляже без знаков различия, остальные – в цивильном и спортивных костюмах. Расхлябанная походка, низкие лбы, щетинистые физиономии…