Барбаросса - Михаил Попов

– Так почему ты не веришь мне сейчас? Почему ты не веришь мне, что у нас нет другого выхода, как затопить эти галеры, ибо они свяжут нас по рукам и ногам? Одна, как ты сам знаешь, тихоходна, как черепаха после совокупления, вторая лишилась двух десятков весел. Стоит нам наткнуться на любой христианский корабль, и мы станем его легкой добычей.

– Я понял тебя, господин.

– Я не только господин твой, но и друг. Я хочу, чтобы ты не только мне подчинялся, но и верил.

– Я верю тебе, господин.

– Ты сделаешь то, что я прошу?

– Я сделаю это.

Сей замечательный диалог сопровождался яростным сверканием белков, бурной игрой желваков и прочими вещами в том же роде. Кардинал был невольным свидетелем этой сцены, и она, надо сказать, произвела на него неизгладимое впечатление, но более всего в той ее части, что касалась дальнейшей судьбы захваченных галер. Ему совсем не улыбалось пойти на дно вместе с этими выпотрошенными деревяшками.

Обливающийся внутренними слезами Фикрет помчался выполнять приказание своего удивительного друга-господина. Антонио Колона подал голос. Он кашлянул. Стоявший к нему спиной Харудж обернулся:

– А, вы все еще здесь?

– Да, я здесь и совершенно не разделяю вашего веселья по этому поводу.

– Понял! Вы против того, чтобы я отправлял вас вместе с кораблем ко дну?

– Именно. Аргументы в мою пользу в данной ситуации вы выслушивать вряд ли станете.

– Правильно.

– Тогда послушайте аргументы в вашу пользу.

– Вы воистину святой человек, святой отец. Находясь в подобном положении, вы думаете о благе своего ближнего, не являющегося даже вашим единоверцем. Поразительно! И похвально! И вызывает восхищение!

– И покончим с этим, с вашими неуместными издевательскими восторгами. Поговорим о деле.

– Говорите, если вам ничего больше не приходит на ум в подобный момент.

Кардинал глотал оскорбления, как бискайских устриц, ничуть не морщась.

– Пленив меня, вы можете потребовать выкуп за мою персону. Большой выкуп, смею вас уверить.

– Вы предлагаете обратиться с таким предложением к Папе, в самом деле? Не думаю, что он прислушается ко мне. А ваше возвращение вряд ли будет его заветной мечтой после того, как он узнает о судьбе ящиков. Боюсь даже, что он сочтет их достаточной платой за то, чтобы избавиться от такого расторопного помощника, как вы, кардинал.

– Я имел в виду не Папу.

– Для чего вы тогда выслушивали мои рассуждения?

– Я принадлежу к роду Колона, а это весьма состоятельный род. Отправьте своих людей в Милан, и вы увидите…

Харудж сделался серьезен.

– Я не буду отправлять своих людей в Милан, и в Рим я их тоже не буду отправлять. Их там изловят. И вместо того чтобы дать выкуп, нальют расплавленного свинца в задницу, и они расскажут, где именно нужно искать неуловимого краснобородого Харуджа. Сейчас эта галера пойдет ко дну. И вы пойдете ко дну вместе с ней. Вы никому теперь не нужны. Ни Папе, ни своим родственникам, ни мне.

– Нет, нет, вы не все знаете, я еще не все вам рассказал! – в отчаянье воскликнул кардинал и стал рвать полу мантии.

Обернувшийся на этот крик пират поморщился и крикнул:

– Ахмет!

– Да, господин.

– Прибей одеяние этого неверного гвоздями к полу, так будет надежнее.

– Господин, галера валится набок. Она тонет!

– Что ж, нам придется ее покинуть. Аллах акбар!

В ответ из глоток каторжников вырвались те же самые слова, но наполненные несравнимо большей страстью.

Глава вторая

МОНАХ И МОНАРХ

В огромной каменной келье с закопченным сводчатым потолком горело несколько глиняных светильников, но они были не в состоянии разогнать угрюмый мрак, навечно поселившийся в этих стенах. Пламя стояло вертикально и неподвижно, ни одна струйка живого воздуха не проникала в толстостенный мешок. То же можно было сказать и о настроениях, модах и сплетнях внешнего мира. Их порывы разбивались о преграду пятифутовых стен и страшились таинственного полумрака, в котором царствовал отец Хавьер. Облик его сам по себе внушал уважение – долговязый старик в поношенной серой сутане с орлиным клювом вместо носа и двумя сверлами вместо глаз. Он был немного сутул, как и все высокие сухопарые люди, капюшон, собранный на спине, делал его очень похожим на горбуна. Но никому не пришло бы в голову отнестись к этому «горбуну» как к настоящему калеке. Все знали, кто такой этот мрачный чудак. А был он ни больше ни меньше духовником арагонского короля Фердинанда[20], прозванного за свои подвиги во славу истинной веры Католиком.

Стены кельи были заставлены стеллажами, сколоченными из простых, едва обструганных досок. На них навалом лежали бесчисленные и разнообразные свитки. И пергаментные, и тряпичные, и папирусные, и бумажные. Отец Хавьер десятилетиями собирал свою библиотеку и был уверен, что в определенных отношениях она ныне превосходит собрания папской курии и Парижского университета. Старик – в те давние годы совсем еще молодой человек,– будучи студентом лучшего учебного заведения на пиренейской земле, университета города Саламанка, наткнулся в дальних комнатах тамошней библиотеки на сочинение, перевернувшее его жизнь. Это был трактат Вильгельма Райцингерского «Сатана и антихрист, подробнейший свод всех известных способов явления врага человеческого в жизни мира дневного». По крайней мере, так он перевел название с полузабытого ныне готского языка.

С тех пор ничем иным, кроме как размышлениями над трактатом и чтением книг, к этой теме прикасающихся, он заниматься не мог и не желал. Разумеется, постригся в монахи, вступил в орден, менее всего заботящийся о своем внешнем процветании и материальном богатстве,– сделался францисканцем. Если бы существовало на свете сообщество с еще более аскетическим уставом, с еще большими требованиями к своим членам, он бы выбрал его.

Наверно, жизнь его прошла бы в укромных и упорных разысканиях, когда бы не одно обстоятельство. Однажды на престоле Арагонского королевства оказался человек, отчасти сходный с ним характером и типом устремлений: глубоко верующий и не чуждый мистических наклонностей король Фердинанд. Он отверг светских служителей Божьих, теснившихся возле трона в ожидании королевских благодеяний, и захотел иметь своим духовником человека с безусловным католическим авторитетом. Кардинал Хименес после длительного размышления указал на отца Хавьера. Кардинал считал, что если нет возможности поместить рядом с его величеством человека, преданного ему (кардиналу), то умнее всего поместить там человека, преданного науке: в конце концов, можно, исхитрившись, влиять на его величество и через него. У любого есть слабости.