Соблазнить верную (СИ) - Золотаренко Татьяна

«Творческий человек всегда блудит! – убеждал ее Вадим, до дна сердца доставая своим вожделенным взглядом. – Нередко в мыслях. Но он всегда испытывает страсть! Он нуждается в страсти. И если ее не удовлетворить, арт-душа зачахнет. Твоя героиня – художница, и она это прекрасно понимает».

«Неправда, – воевала Аня. – Если страсть лишь телесна, то она имеет малое отношение к творчеству и самовыражению. Здесь должна быть страсть душевная, окрыляющая, стремящаяся к полету ввысь».

Эти споры были непрестанны. Они же их вдохновляли, они же оставляли на сцене бездну между артистами и героями, которых те играли. Аню это, с одной стороны, невероятно будоражило в лучшем смысле художественного слова, но.., с другой, – она впадала в уныние и безрассудство, ибо соображала, что ее тянет на дно чего-то мутного и темного…

И даже при всех этих недоразумениях, разногласиях во взглядах и противоположностях характеров, она не могла себе не признаться в страстной симпатии к своему кумиру. И эта симпатия уже переходила определенные границы…

Да, может быть, все началось с фанатизма, страсти, распаляемой в ней, когда она наблюдала за Вадимом Яковлевичем на сцене… и эти многочисленные овации ее души в его сторону… возможно, зависть? О, зависть всегда появляется, когда человеку чего-то не хватает. А ей, Анне, не хватало радости от всеобщего одобрения, признания ее таланта. Это все было у него.

Получается, причиной ее влечения к нему стали: зависть, похоть, тщеславие. И это все – грехи, с которыми она борется всю свою сознательную жизнь.

Вадим что-то монотонно и долго говорил, да так долго, что Аня быстро от него устала, снова ощутив упадок сил.

– Вам нехорошо? – побеспокоился он.

– Да, простите, – она опустила голову на руки.

– Вы бледны. Отдыхайте.

Оставив на столе принесенную коробку конфет, вчера переданную ему от того мага, услугами которого он все-таки воспользовался на «авось», Вадим направился к выходу, едва ли не раскланиваясь в дверях.

– Бог мой, все тело горит! – взвыла она, жадно отпивая воду из стакана.

– Температура? – сестра приложила свою руку ко лбу Анны.

– Не думаю! Просто внутри все печёт… знаешь, будто кто-то свечу зажег прямо в теле.

– Именно горит? Бог мой, что с тобой происходит?

– Мариш, пойду отдохну. Если что, буди.

– Ты ведь ждала этого?

Шепот его нежного баритона сводил с ума не меньше, чем губы, непрестанно блуждающие по изгибам её шеи. Легкая щетина порой касалась нежной кожи, будто дразнила предчувствием остроты ощущений… Это взбудораживало и переворачивало внутри каждую клеточку – словно против нее взбунтовался весь организм и шел на позывы своих желаний вопреки требованиям разума.

– Можешь не отвечать… Я знаю, что ждала, – сладострастный шепот просто затмевал голос ее отрезвляющих мыслей.

Ане не хотелось ничего отвечать, потому что внутри себя она соглашалась с каждым звуком, произнесенным его устами. Ее это возмущало, но гораздо больше сводило с ума.

Вокруг было темно, и только свет от софита, почему-то очень тусклый, обрамлял силуэт Вадима, жадно блуждающего по ее телу руками.

– Сейчас все закончится, – шептал он. – Я знаю, как тебе нелегко… Это ведь не просто позыв тела… Это неистовое желание чувствовать меня рядом… Я знаю… А ты так одинока… Мне хочется тебе дарить себя…

Когда он успевает это говорить, ведь его губы заняты… ею?

Да! Она правда ждала этого! Воспоминания… ее что-то все время останавливает, но казалось, что она уже абсолютно нага перед ним и готова отдаться… а все барьеры – они неважны… Единственное, что Аню приводило в чувство, – это ощущение, что каждым поцелуем он ставит ей клеймо на разгоряченной коже.

– Аня!

Чей голос? Нет! Не хочу прекращать. Отстаньте все! Я устала от этой бесполезной борьбы! Отстаньте.

– Аня!

Будто в фильме ужасов её тело зашипело от захлестнувшего кипятка. Вадим отпрянул, исказившись в злобе. И тут… он стал странно мотылять головой в разные стороны и во все горло орать «А-а-а-а-а».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– О нет! Сгинь! – вдруг сообразив в чем дело, воскликнула она.

И его образ рассеялся, будто призрак, а сама Аня подскочила с кровати, словно ошпаренная.

Перед ней стояла обомлевшая Маринка с чайником в руках и ужасом на побелевшем лице. Но Анечка видела ее в тумане, перед глазами продолжались картинки из астрала, несмотря на пробуждение.

– Ф-фух, Господи, это был сон! Слава Богу… Слава Богу…

Тело болело… Как будто его кто-то мял чем-то большим и тяжелым. По ощущениям казалось, что вся кожа в синяках. Особенно болели шея и горло.

Тяжело дыша, Анечка повернулась к зеркалу и, не веря своим глазам, приблизилась к отражению… Это еще что? Её шея была в красных пятнах, будто отпечатанных от надавливания пальцев.

Вопросительно посмотрев на безмолвную и оторопевшую сестру, она спросила:

– Что было?

– Ты душила себя, – прошептала та.

– Что? – вытаращив глаза, спросила Аня.

– Ты давила себе шею своими пальцами! – выступившие на глаза Маринки слезы свидетельствовали о правде.

– Бог мой! Как я могла это делать? Как от этого я могла не проснуться? – воскликнула та.

– Я н-не знаю. Бужу тебя минут пять точно… Вот холодной водой окатила.

– Я думала, кипятком…

– Аня, что ты городишь?

И правда, что за бред? Но ведь ей ощущения во сне казались такими реальными – сначала накалившееся тело, затем будто кипяток…

Пока она рассматривала свое отражение в зеркале, внутренне ужасаясь произошедшему, наблюдавшая за ней сестра вдруг спросила:

– Всё вернулось?

Тяжело переведя дух, Анечка перешла в кухню и принялась что-то лихорадочно искать в шкафах, нервно сотрясая дверцами.

– Что ты ищешь?

– Воду. Святую воду, – дрожащим голосом проговорила она.

– А она у тебя есть? – Маринка смотрела на сестру с сожалением. – Закончилась еще на той неделе, когда малая затемпературила.

– Точно. Как я могла забыть? – схватившись за волосы, Анечка медленно присела на стул. – Это ведь первое лекарство!

– Да ты вообще как-то стала забываться, Ань.

Ударив по кнопке чайника, Маринка обернулась к ней.

– Ты будто витаешь где-то: улыбаешься сама себе, не слышишь, когда к тебе обращаются… Карина говорит тебе о школе – ты даже не отвечаешь. Уже молчу о том, что вовсе забыла, когда видела тебя за молитвой.

– Да мы ведь в храме каждое воскресенье! – ей хотелось возмутиться, но разум останавливал эти порывы – сестра была права.

– Телом – да. А душой, эмоциями ты где?

– Да… – Анечка запнулась. – Вся в пьесе да в мечтах.

Тщеславие…

– Вот. Ты ведь знаешь, что нельзя о Боге забывать.

– Ой, сестра, прошу тебя, молчи! Знаю я. Да, где бы я ни была – везде это лицо, надменно усмехающееся и в мечтах осыпающее поцелуями…

– Надеюсь, ты о Вове… – переведя дух, Марина требовательно смотрела в глаза сестры, уже смотревшие сквозь нее.

– О ком? – отвлекшись от грез, переспросила Аня.

– О твоем муже! – с упреком воскликнула та.

– Мой муж сам ушел, – холодно произнесла она. – Его проблемы. Да, я верю в Бога! Но в монахини не постригалась.

Это звучало с вызовом, и Анна сама это чувствовала. «В Бога верю, а мужа предаю, – тут же плакала душа. – И ведь предаю даже в мыслях, а после этого – во снах, а наяву… недалеко до этого!»

От завтрака Аня отказалась. Только смотрела куда-то в стол и пила кофе. Лица на ней не было. Выглядела еще больнее, чем накануне. Каришу Марина отвела в школу сама, но сестру бросать в таком состоянии не хотела. Уж она знала, что это грозит депрессией. Ведь всему происходящему сейчас предшествовали страшные события несколько лет назад…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Может, тебе сцену сменить? Или труппу? – предложила осторожно Марина.

В ответ прозвучал истерический хохот.