Колька и Наташа - Леонид Конторович

Наташа испугалась: где в такое время достанешь стекло? Но все смеялись, и она успокоилась. Остров погладил ее по плечу и сказал (она хорошо запомнила его слова):

— Хорошая ты девочка, Наташа, и поешь хорошо. Не за горами тот час, когда все дети, по всей России, будут учиться. Пошлем и тебя. В консерваторию. Не плохо! И будет у нас своя рабоче-крестьянская певица. Да еще какая!

— Хорошо будем жить, — вспомнив все это, проговорила Наташа, — пойдем в школу, дадут нам новые книжки. Ой, как я хочу, скорее бы. Знаешь, Коля, — мечтательно продолжала она, — люди будут жить в больших и красивых домах. Дома-то будут даже лучше, чем у миллионщика сторожева, да?

Колька задумчиво покачал головой.

— Дома-то такие построить — сколько народу потребуется? А куда денутся все эти, — указал на одноэтажный, покосившийся от старости дом.

— Народу хватит, — уверенно ответила Наташа. — Знаешь, сколько у нас народу в России-то? Тьма-тьмущая, не сосчитать. А знаешь, мама мне сошьет для праздников красивое платье, обязательно шерстяное и купит желтые туфли с пуговками, да. Я их буду беречь, по грязи ни за что не пойду. Сколько ни попросишь, не пойду. А там, может, артисткой стану. Очень я, Коля, люблю, когда красиво поют, и сама люблю петь, так уж люблю, так люблю…

Колька рассмеялся:

— Петь ты любишь, хлебом тебя не корми.

Наташа вдруг погрустнела:

— Хлеба я бы сейчас поела.

— И я бы. Хоть полкаравая, — поддержал Колька, — я бы его сразу раз, раз… Ну довольно, а то вроде от разговоров еще голоднее стало. Зайдем еще сюда. Заодно и согреемся.

* * *

Прежде чем они открыли запорошенную снегом дверь, навстречу им вышел матрос Костюченко.

— Кого я вижу на горизонте? Салют, флотцы, — засмеялся он, расправляя свои широкие плечи. — Вы не ко мне ли? Курс проложен точно.

Наташа, радуясь встрече с Глебом, поправляя выбившиеся из-под платка колечки волос, звонко ответила:

— А мы и не знали, дядя Глеб, что вы здесь стоите на квартире.

— Отрапортовала! — Матрос увидел санки. — Ого-го, да у вас целый склад. Значит, тоже собираете топоры.

— Собираем, — в один голос ответили ребята.

Матрос легким движением надвинул Кольке на лоб шлем. Из-под козырька смешно выглянул кончик носа.

Наташа рассмеялась.

Колька сердито поправил шлем.

— Что ты своими зелеными глазами семафоришь!

— Какие есть, такие и есть, — отрезала Наташа. — Тебя что, завидки берут? «Зеленые, зеленые…» Лучше подумал бы, как свой шлем поубавить. А то ходишь, как с колоколом на голове, только что не слышно: бом, бом, бом…

— Отставить, флотцы, — вмешался Костюченко, — отбой. Пошли на склад сдавать инструмент. Я там сейчас с Петром орудую. Полный вперед. Недалеко тут, за углом, — и, видя, что Колька смотрит то на него, то на дверь рассмеялся. — Здесь, дружище, ни топора, ни топорища не сыщешь. Опередил вас. Сам отнес.

Несмотря на сопротивление Наташа и Кольки, Костюченко повез санки сам:

— Это мне в удовольствие.

У склада они увидели много людей. Народ шумел. Кто-то весело кричал:

— Которые с острыми топорами, готовьтесь Деникину голову с хвоста отрубать.

Рабочий лет пятидесяти, в промасленном ватнике озабоченно спрашивал у Петра, помощника Костюченко:

— Не надо ли еще чего? Может, направить топоры или пилы?

Петр, подмигнув ребятам, как хорошим знакомым, ответил:

— Да уж сами справимся, батя, иди домой, замерз, поди.

Выяснив у Петра, как идут дела, матрос обратился к детям:

— Сдали инструмент? Поплыли.

Обратно шли вместе. Матрос шагал с гордо поднятой головой, сильный, уверенный, широко расставляя ноги. Рядом с ним, подпрыгивая, старались не отставать Наташа с Колькой.

По дороге Костюченко расспрашивал Кольку о его жизни. Но отвечала, торопясь, больше Наташа. Колька заикнулся, что он не доволен домашней работой, ему хочется настоящего дела.

— А знаете, ребята, приходите на Волгу, — подумав предложил Костюченко, — дрова пилить.

Колька обрадовался:

— Вот здорово! А когда прийти, дядя Глеб?

— Много знать будешь, скоро состаришься! Придет время, узнаешь. А пока ребят организуйте с улицы. — Он достал из кармана бушлата ломоть хлеба и разделил его на три равные части.

— Берите, — сказал Костюченко, — заработали!

— Не надо! — отстранил его руку Колька. Голодный огонек блеснул в глазах мальчика. — Мы на Волге сазанчиков наловим, ухой наедимся.

— Рыбак! — слегка насмешливо сказал Костюченко. — Разве ты не знаешь, что на Волге сазан зимой спит? Да что вы, ребята! Народ за осьмушку по две ночи дрожит на холоде, а вы на дыбы. Заработали, значит — получайте!

— Зачем нам ваш паек? — все еще пыталась протестовать Наташа. — Сами-то голодные.

— Насчет меня — ваше дело маленькое, — отрезал Костюченко. Закладывайте за щеки и марш по домам, рыбаки. А теперь до свиданья, счастливого плавания!

Глава 16. Бой

По дороге Наташа ворчала:

— Глеб-то Дмитриевич только с тобой да с тобой. И о работе на Волге, и про ребят. А я что? Я разве плохо собирала инструмент? Скажи, ну, что молчишь? Плохо, да?

Колька пожал плечами. Опять прицепилась. Разве он виноват, что Глеб больше обращался к нему?

— Будет тебе. Давай лучше побежим, согреемся. Небось, не обгонишь меня. Только кричишь: «я, да я».

— Это я-то не смогу, я? — мгновенно вспыхнула Наташа. — Посмотрим… — и она помчалась вперед. За ней полетели пустые санки.

У Кольки скользили сапоги. Он отстал. Когда расстояние между ребятами значительно увеличилось, Наташа на ходу обернулась и кричала:

— Что, получил, да?

Неожиданно навстречу Наташе, размахивая руками, выскочил курносый веснушчатый мальчик и ловко подставил ей ножку.

Наташа, раскинув руки, упала в сугроб, но тотчас же вскочила на ноги.

— Ты что? Ты что?

Мальчик нырнул в сторону, молниеносно схватил выпавший у Наташи кусочек хлеба, засунул его в рот и стал, давясь, жадно жевать.

Колька сразу узнал веснушчатого. Это был Генка — сын музыканта, который жил недалеко от старой Колькиной квартиры. На улице его прозвали Минор за то, что он любил вставлять в разговор это непонятное слово.

— Я ничего не сделал, — дожевывая и торопясь проглотить хлеб, выдавил Генка, — шел, нога поскользнулась, ты за нее зацепилась.

Вмешался подоспевший Колька:

— Врешь! Я сам видел, как ты ножку подставил.

— И хлеб мой съел, — сказала Наташа.

Но Генку нисколько не смутили такие серьезные обвинения.

— Я никогда не вру, — назидательно промолвил он, проглотив, наконец хлеб. — А ну, скажи еще хоть полслова — и дело твое минор.

— Сам ты Минор, — не на шутку рассердился Колька.

Мальчики настороженно закружились, зорко следя друг за другим.

Внезапно Колька резко остановился и бросился на Генку.

Они сцепились, яростно нанося друг другу тумаки, топча в грязном снегу свалившиеся шлем и шапку.

Генка вырвался. Мгновенье смотрел на тяжело дышавшего Кольку, потом с победным кличем ринулся на него и нанес ему удар в живот.

Дыхание у Кольки перехватило, он застонал и свалился в снег.

— Ах ты, бессовестный, задира, раз так — берегись! — закричала Наташа и яростно вцепилась Генке в волосы.

Генка взвыл. Он решил, что на него налетело не менее дюжины ребят.

— Будешь, будешь знать, — приговаривала Наташа.

Кто знает, как дальше развернулись бы события, если бы не вмешался вышедший из-за угла пожилой прохожий.

— Девочка, и не стыдно тебе? С мальчишками дерешься. Сейчас же прекрати, пока не снял ремень, слышишь?!

И когда Наташа, недовольная, что ей не удалось расправиться со своим врагом, отцепилась от Генки, а Колька с трудом поднялся на ноги, мужчина строго продолжал:

— Нашли время, сорванцы. Пороть вас некому.

Ребята, мрачно глядя друг на друга, разошлись.

На углу они на миг остановились и погрозили друг другу кулаками.

Что-то будет впереди?

Глава 17. Дома

Дома Мария Ивановна внимательно посмотрела на Наташу и Кольку и сразу поняла: с ними что-то случилось. Не говоря ни слова, она поставила на стол наполненные супом глиняные миски.

Отдельно на тарелке лежали кусочки воблы и хлеба чуть побольше спичечной коробки.

Наташа и Колька, довольные, что Мария Ивановна не задает им вопросов, молча ели. Осторожно, боясь пролить хотя бы каплю супа, подставляли под полные ложки хлеб. Хлеб они берегли на второе.

Но так долго молчание не могло продолжаться.

Мария Ивановна задумчиво покачала головой, пригладила Наташины волосы и, с сочувствием глядя на Кольку, спросила:

— Кто же тебя так изукрасил? Неужели из-за топоров? Пускай отказали бы в инструменте, насильно мил не будешь, а то ведь избили, ироды!